Юнг contra Ницше

Д.Фьюче

И есть же мир, где не пьют с нами из одного источника
погонщики нечистых верблюдов, психологи!

Статья В.Бакусева «Великий терминатор», вышедшая недавно как предисловие к опубликованному впервые на русском языке полному тексту книги Ф. Ницше «Утренняя заря» (перевод В.Бакусева), - это по сути критика философии Ницше с позиций аналитической психологии Юнга. И мой ответ на неё направлен не столько против её автора, одного из блестящих переводчиков и мыслителей современной России, сколько против того положения дел, которое эта публикация собой олицетворяет.

Статья «Великий терминатор» (далее «ВТ») - весьма характерный образец «критики» Ницше, когда его философия и личность анализируются с помощью другой философской или психологической доктрины, заведомо поставленной автором критики «над» анализируемым материалом. И если раньше такими «вышестоящими» плацдармами критиков были в основном иные философские или религиозные системы, ведшие с Ницше жесткие споры или нелицеприятные беседы, то с современной, научно-психологической точки зрения, Ницше остро нуждается в постановке диагноза, вскрытии болезни, её причин, а также в назначении лечения.

Ницше, как всякая живая личность, конечно, дал к этому более чем веские основания; однако смешивание его философии с психологией его личности, на мой взгляд, равнозначно возвращению чистого металла в прежнее состояние руды и непроявленности.

Это большая и серьезная тема – Юнг contra Ницше, и я здесь, конечно, не претендую на её подробное изложение. Мне просто показалось невозможным оставить текст «ВТ» без должного ответа, в котором я остановлюсь на самом существенном, на что непременно следует указать слишком самонадеянным поклонникам психологии, в том числе и аналитической психологии Юнга.

Если понимать философию как любовь к мудрости, т.е. как поступательное движение психики из бессознательного состояния к сознательному, а психологию как науку о душе, т.е. как обратное движение сознания к тайнам бессознательного, то этим пониманием вполне можно было бы и ограничиться, ибо философия и психология противоположны как по своим духовным устремлениям, так по своему месту и роли в человеческой культуре.

Для того, чтобы разум стал понимать породившую его душу (психология), он должен был прежде сам состояться в этой душе, выкристаллизоваться из него в едином понятийном и ценностном поле (философия). История и филогенез говорят однозначно: философия порождает психологию как свой новый инструмент и затем осуществляет её чисто инструментальное использование, а психология, вырастая из философских пенатов, всегда будет бессознательно возвращаться к философским вопросам, для решения которых она совершенно не предназначена. Понимать такое положение дел очень важно, потому что соотношение полей деятельности философии и психологии в западной культуре носит иерархический характер, где вторая глубинно находится в строго подчиненном положении у первой.

Чтобы избежать путаницы понятий, я хочу особо подчеркнуть, что философия понимается мной в том обновленном смысле, который придал ей Ницше (см.ниже), а не в том привычно академическом значении, которое исторически соответствует всякой догматике или систематике, как самых абстрактных и обобщающих представлений о мире и человеке. В таком устаревшем понимании философия, действительно, сама неминуемо становится предметом изучения психологии. Разбираться же с философией в её новом, ницшеанском понимании психология не в состоянии, поскольку она сама изначально и фундаментально начинается с идей этой философии, сама стартует из её ценностных и целевых предустановок, постулатов и, следовательно, не может «видеть» и исследовать её с помощью своего уже вторичного инструментария.

Только такое иерархическое понимание взаимоотношений философии и психологии позволяет этим двум, по выражению В.Бакусева, «не очень веселым наукам», взаимно проникать и развиваться, потому как иначе они «терпеть не смогут друг друга». Посмотрите, как это происходит в нашей паре Ницше-Юнг: философ Ницше то и дело обращается за помощью к психологии, часто величая себя психологом с большой буквы и превознося возможности этой молодой науки до небес, а психолог Юнг на пределе своей мысли, опирающейся на эмпирические факты и врачебную практику, неизбежно приближается к философским вопросам. Разглядеть такое положение дел совсем нетрудно, также как и ответить на вопрос о том, кто же лучше разбирается в человеческом бытии, существе, душе: философ или психолог, мудрец или ученый?

Всякая психология, взятая «сама по себе», в отрыве от своих философских корней, обречена впадать в болезнь своей юношеской самодостаточности, некритичности, обладания «объективным знанием». К сожалению, этой болезни становления не избежала ни одна из современных психологических доктрин, в том числе и юнгианская.

Юнгианская психологическая доктрина заключается в утверждении сущности человека как непостижимой самости, трансцендентной/виртуальной точки между его сознанием и бессознательным, а самостановление (индивидуация), заключающееся в движении этой самости между этими полюсами психики, полагается высшей ценностью существования человека и развития его как личности. Это юнгианское понимание человека уже вплетено красной нитью в современную гуманитарную парадигму человека и, по сути (пусть и мало кем хорошо понимаемая в аутентичном Юнгу смысле) есть «современная истина», т.е. та идея, с которой вряд ли кто-то захочет сегодня спорить. Таким образом, психология, в которой юнгианские доктрины занимают очень большое место, в принципе, уже победила: в духовной сфере «для всех», «для масс» сегодня правят именно её «научные» мнения.

Психология уже более века самочинно объявила себя именно Наукой в самом серьезном смысле этого слова, т.е. не допуская к себе ницшеанского эпитета «веселая». Да-да, уже наступила такая пора, когда психологи, эти вечные ученики и подмастерья философов, уверенно поднимают свой, как им кажется, самостоятельный и значительный, «учёный!» голос для поучения своих недавних учителей. Психологические доктрины шагают смело и далеко – и вот они начинают судить каждая из своего угла даже и о философии как о психологической проблеме. Статья «Великий терминатор» – наглядный пример того, как психология делает разбор философии Ницше на своем, психологическом уровне её понимания, и делает это так браво и самоуверенно, как только и может делать это ученик, возомнивший себя умнее учителя на основании гипертрофированного развития у себя одной из сторон его философского «учения».

Следует признать, что Ницше самым непосредственным образом причастен к инволюции философии в психологию. Именно Ницше открыл этот «ящик Пандоры», с которого началась эпидемия панпсихологизации всех духовных устремлений и мотивов, сведение всего сознательного к бессознательному. Ницше несомненно внёс неоценимый вклад в осознание этих двух человеческих начал – сознания и бессознательного. Становление психологии, начавшееся как раз в его время, им осознавалось как новый шаг, вытекающий из развития философии и требующийся для её развития. Но именно Ницше, понимая необходимость углубления знания о человеческой психике, как исторически сформировавшейся и преимущественно бессознательной системе, и, находясь внутри движения философской мысли в сторону новых и молодых психологических гипотез, дал совершенно новое понимание философии, сделав её более психологичной, личностной, т.е. еще более глубокой, но при этом не уступив ни шагу её основному смыслу: утверждение единого понимания мира и человека на основании собственных сознательных идей, максим.

Но может тогда следует, в противовес психологии, упрекающей теперь Ницше в недостаточной психологичности, упрекнуть его как раз в излишней психологичности? Нет, и еще раз нет, ибо следует быть хорошо знакомым с духом Ницше, который отнюдь не стремится к чисто психологической точке зрения, а использует психологию исключительно для демонстрации идей своей философии. Даже когда Ницше превозносит психологию как «властительницу наук», надо правильно понимать дух, а не букву таких его утверждений, которыми он стремился гротескно подчеркнуть суть и необходимость происходящего изменения в понимании философии.

Моя точка зрения вполне способна объяснить то печальное обстоятельство, почему для современного сугубо психологического мировоззрения философия давно закончилась и мертва. Старая философия, «господа» психологи, и вправду мертва, а новую вы не можете видеть, поскольку она лежит в основании вашей собственной «науки». Вот, например, посмотрите: автор «ВТ» считает вполне возможным и допустимым определить нам, читателям, не просто «о чем пишет» Ницше, а «о чем он пишет на самом деле». «Не филология — а психология: вот что даст единственную возможность прочитать книгу («Утренняя заря» - Д.Ф.) действительно хорошо», - пишет он. Ну, а психология для него - это прежде всего аналитическая психология Юнга: «Держать в уме только интуицию бессознательного как порождающего фона сознания и их (сознания и бессознательного) разнообразного динамического взаимодействия (бессознательное тут и дальше понимается более или менее в духе К.Г. Юнга)».

Далее автор «ВТ» продолжает:

«Ни одна из уже имеющихся перспектив меня не удовлетворяет, поэтому я сделаю попытку приложить к Ницше собственные мерки — они, мне кажется, не слишком далеки от его мерок, мало того, во многом от них же и происходят. Эти мерки — идея самостановления как движения между полюсами коллективного и личностного начал индивидуальной психики».

Далее следуют текстуальные усилия (писхологические внушения), утверждающие ценность именно «своей» мерки (подчеркивание Д.Ф.):

«Потому что это трудно и опасно. Чтобы стать личностью, надо тяжко трудиться для неведомой цели (в то время как роевое сознание достается без всякого труда), изымая, выпутывая из коллективного нечто поначалу неясное. Этот труд совершается на свой страх и риск, его ничто и никто не санкционирует и вообще не признает за труд. Выпутывающий свою личность из коллективного выпутывается тем самым и из коллектива, становится одиноким и поэтому чужим. Но этого мало: ему грозят неведомые опасности изнутри. Ведь выпутывание из коллективности — это личное выпутывание из коллективного бессознательного, а «разбирательство с бессознательным» дело, как известно, опасное (за «широкого размаха» примером ходить никуда не надо, он прямо тут, в этой книге — личность Ницше и его своеобразная судьба)»*.

*Утверждаю (Д.Ф.): вышеприведенный абзац автора «ВТ» точь-в-точь повторяет общее словесное выражение алхимической инициации/трансмутации, изучению которых так много времени посвятил Юнг и эманации которых, очевидно, через него бессознательным образом проникли и в сознание автора «ВТ». Сама идея самостановления (индивидуации) имеет слишком очевидные алхимические корни, так что бессознательный редукционизм сознания в психологии к прежним его формам существования в филогенезе здесь явлен во всей своей красе. Этот редукционизм выражается в постоянной апелляции к прежним и устаревшим формам сознания, одной из которых в данном случае выступает алхимия, а другие сконцентрированы в основном в первобытной мифологии, религии, восточной философии и т.п. (всё перечисленное было также предметом многолетнего интереса со стороны ученого-психолога Юнга). Аналитическая психология, претендуя на новое осмысление этих древних религиозно-мистических представлений сознания, в свете таких утверждений выглядит скорее как скрытая и плохо осознаваемая попытка их реанимацию посредством придания им облика фактов, якобы подтверждающихся современной наукой.

Есть у автора «ВТ» и еще целые абзацы о ценности «творчества себя самого», об «авантюре личности», о единственном «сверхприродном инстинкте», о том, что «в процессе самостановления личность постепенно приобретает сверхличные черты». Не хватает, на философский взгляд, малости – критического отношения к своей собственной доктрине, т.е. того, что отличает, например, философию Ницше от любых других доктрин, пытающихся поймать её в свои сети. В самом юнгианстве такая крайняя убежденность в собственных идеях рассматривалась бы именно как неосознанная позиция и называлась бы «инфляцией личности», но дело в том, что разбирательство (осознание) со своей собственной доктриной всегда представляет наитруднейшую ахиллесову пяту «знатоков» того, что есть «на самом деле», психологов.

Особенно интересно вот что: к Ницше будут приложены мерки, которые сам он внимательно изучил, описал и положил в свой арсенал как всего лишь одну из сторон своей философии. Однако, вместо размышлений о том, почему Ницше не превозносил эту мерку на манер своего критика, не делал её главной и центральной, не пытался мерить человека именно ею, автор «ВТ» утверждает, что Ницше хотя и был близок, но так и не овладел вполне этой самой меркой, которой (а может и потому?) его самого теперь и будут мерить.

Да так ли это? Доктрина самостановления звучит на всем протяжении творчества Ницше и особенно ярко выражена словами Заратустры (см. например «О пути созидающего», «О радостях и страстях»). Здесь я специально приведу эти весьма известные сроки:

Ты хочешь, мой друг, идти в уединение? Ты хочешь искать дороги к самому себе? Помедли еще немного и выслушай меня.

Кто ищет, легко сам теряется. Всякое уединение есть грех - так говорит стадо. И ты долго принадлежал к стаду. Голос стада будет звучать ещё и в тебе! И когда ты скажешь: «у меня уже не одна совесть с вами», - это будет еще жалобой и страданием.

Смотри, само это страдание породила ещё единая совесть: и последнее мерцание этой совести горит ещё на твоей печали.

Но ты хочешь следовать голосу своей печали, который есть путь к самому себе? Покажи же мне на это своё право и свою силу! Являешь ли ты собой новую силу и новое право? Начальное движение? Самокатящееся колесо? Можешь ли ты заставить звёзды вращаться вокруг себя?

Ах, так много вожделеющих о высоте! Так много видишь судорог честолюбия! Докажи мне, что ты не из вожделеющих и не из честолюбцев!

Ах, как много есть великих мыслей, от которых проку не более, чем от воздуходувки: они надувают и делают ещё более пустым.

Свободным называешь ты себя? Твою господствующую мысль хочу я слышать, а не то, что ты сбросил ярмо с себя. Из тех ли ты, что имеют право сбросить ярмо с себя? Таких немало, которые потеряли свою последнюю ценность, когда освободились от рабства.

Свободный от чего? Какое мне дело до этого! Но твой ясный взор должен поведать мне: свободный для чего?

Можешь ли ты дать себе своё добро и своё зло и навесить на себя свою волю, как закон? Можешь ли ты быть сам своим судьёю и мстителем своего закона?

Ужасно быть лицом к лицу с судьёю и мстителем собственного закона. Так бывает брошена звезда в пустое пространство и в ледяное дыхание одиночества.

И самым опасным врагом, которого ты можешь встретить, будешь всегда ты сам; ты сам подстерегаешь себя в пещерах и лесах. Одинокий, ты идёшь дорогою к самому себе! И твоя дорога идёт впереди тебя самого и твоих семи дьяволов!

Ты будешь сам для себя и еретиком, и колдуном, и прорицателем, и глупцом, и скептиком, и нечестивцем, и злодеем.

Надо, чтобы ты сжёг себя в своём собственном пламени: как же мог бы ты обновиться, не сделавшись сперва пеплом!

Одинокий, ты идёшь путём созидающего: Бога хочешь ты себе создать из своих семи дьяволов! Одинокий, ты идёшь путём любящего: самого себя любишь ты и потому презираешь ты себя, как презирают только любящие.

Созидать хочет любящий, ибо он презирает! Что знает о любви тот, кто не должен был презирать именно то, что любил он! Со своей любовью и своим созиданием иди в своё уединение, друг мой, и только позднее, прихрамывая, последует за тобой справедливость.

С моими слезами иди в своё уединение, друг мой. Я люблю того, кто хочет созидать дальше самого себя и так погибает».

На мой взгляд, идея самостановления выражена здесь и в иных текстах Ницше так однозначно, отчетливо и глубоко (см. мои подчеркивания в тексте), как не сыскать её во всех текстах аналитического психолога Юнга. Та рационалистическая и наукообразная формула самостановления, которая преподносится автором «ВТ» как плацдарм для растолковывания «истинного смысла» текстов Ницше, не просто не желает соотносить себя с его духом, а просто-напросто игнорирует его, не видит, как не отвечающего его психологическим представлениям о сути сознания и бессознательного. Но кто знаком, например, с работой Юнга «О становлении личности», тот легко может сравнить уровень юнгианской и ницшевской мысли на этот счет. Текст Юнг – это псевдонаучные формулировки, скромно повествующие о психологических «знаниях о человеке», но никак не могущие передать сути самостановления. Текст Ницше – образные формулы, исчерпывающе излагающие суть дела.

Так почему же Ницше не выдвигает доктрины самостановления в качестве центральной, как это делает автор «ВТ»? Ницше не делает этого исходя из духа своей философии, ибо считает любые психологические процессы и вытекающие из них представления лишь вспомогательными, сопутствующими его собственной задаче, но самой его задачей не являющимися.

Задачи Ницше не психологические, не имеющие отношения к выяснению динамических отношений между сознанием и бессознательным; они другого уровня, качества и глубины, они – философские, сразу и целиком схватывающие всю палитру мира и человека, изначально рассматривающие их, а также сознание и бессознательное последнего как единство.

Философия Ницше - это не психологические этюды на тему его личных комплексов, как это пытаются представить все современные горе-психологии, это философия утверждения высшего бытия как такового, философия вневременной аристократии духа. Это именно Философия, потому что как наука о едином во множестве, она каждый раз заново и глубже освещает то единое, что связывает всякое множество (в том числе и в психике). Это именно Философия, потому что Ницше отвечает именно на основные философские вопросы и самым глубочайшим образом.

Да, главный интерес философии Ницше, как и психологии – личность, но он мыслит о ней лишь отчасти с точки зрения психологии, он, повторюсь, только расширяет и углубляет философию с помощью психологии, эффективно используя психологию для философии. Укажу здесь только на самое важное: философия Ницше впервые включила личность философа в его собственную философию, тем самым оставив всем другим возможность прикоснуться к ней, только став философом того же уровня. Поэтому нет ничего удивительного в том, что психология как платформа для критики Ницше всегда терпела, и будет терпеть крах перед лицом более высокого, философского способа мыслить. А те психологи, которые пытаются критиковать Ницше исходя из своих психологических доктрин, по определению не имеют того нового, ницшеанского, личностного уровня осознания философских проблем, которые являются предметом философии Ницше. Всем психологам, включая самых маститых «гуру», не хватает «малости»: быть философами с большой буквы, быть как Ницше, чтобы титанической, концентрированной, единой работой своего существа (сознания+бессознательное) продолжать прокладывать историческую дорогу духа, перебрасывая в сознании именно философский мост от прошлого к будущему.

Из этой сравнительной ситуации духовного местоположения психологов и философов и стоит понимать настойчивое желание автора «ВТ» перетащить Ницше на своё психологическое поле, на свой психологический уровень понимания, когда он, например, говорит, что Ницше «нужен был какой-то другой плацдарм для атаки на мораль, какая-то нетрадиционная точка опоры. Ее могла дать только психология, и Ницше с радостью пользуется этой возможностью. В «Утренней заре» это еще не так заметно, но в те времена, когда он писал предисловие к ней, он прямо называет себя психологом, даже в подзаголовках предполагаемых новых работ (вроде «Увеселения психолога»). Правда, он не отказывается называть себя и философом, хотя явно понимает соответствующее занятие по-своему. И все же ни психологом, ни философом в общепринятом смысле этих слов его назвать нельзя — скорее, он действует, т. е. мыслит, на ничейной земле где-то между этими двумя не очень веселыми науками».

Конечно, Ницше можно объявлять кем угодно, и даже сторонником некоей «ничейной земли», срединного пути (это чисто по-юнгиански) между психологией и философией. Но это ничего не изменит в самом Ницше, который был и остается Философом, т.е. сторонником одновременно разрушающего и утверждающего образа мысли, взрывающего прежние обыденные стереотипы сознания и с новой силой освещающего самые глубокие вопросы мирового и человеческого бытия. Такие сугубо философские формулы как «сверхчеловек», «воля к мощи», «вечное возвращение» никак не позволяют подозревать его в амбивалентности, так свойственной бессознательному (а также и психологии в целом), и идентифицируют Ницше именно как философа, формирующего в сознании четкую структуру (иерархию) понимания бытия мира и человека, новое направление мысли (единый направляющий принцип) о них как о единстве.

В человеке Ницше выделяет прежде всего высшие и низшие, скажем по-философски, «начала», которые можно называть как угодно, в том числе и инстинктами. В соответствии с этим фундаментальным разделением Ницше всегда и всюду утверждает приоритет высших начал над низшими, и строит всю свою философию как служение этим высшим началам в любой сфере человеческой жизнедеятельности, к которой прикасается его мысль (отличительной чертой современной психологии, наоборот, является стремление всячески уравнять в правах низшие и высшие начала в человеке, но чаще - просто их не различать). Философ Ницше проявляет в сознании эти человеческие начала, но не стремиться, подобно психологии, их примирить, подружить, взаимообъяснить и т.п. Он всегда и всюду встает на сторону высших начал, присутствовавших исторически в аристократии, во всякого рода «сильных мира сего», «настоящих мужчинах», господах над самими собой и т.п. Его задача: сделать этих сильных, высших людей еще сильнее, еще выше. Если в этом им поможет их самостановление как личности, или если эти процессы окажутся совпадающими, то Ницше будет, конечно, только «за». Но если самостановление личности (увеличение осознанной индивидуации) не приводит к обретению силы, мощи, власти, самоизбытка (а приводит, к чему-то другому, например, к бессильной зависимости от «обстоятельств» внешнего мира, к испуганному и загнанному в самомнение «эго», к интеллигентному и эрудированному обывателю, к «осторожному ученому», к «истеричному властелину» и др. многочисленным ницшеанским примерам скрытого господства низших начал), то Ницше отставит самостановление в сторону и «пройдет мимо» него к своей задаче.

Само самостановление личности Ницше понимал как увеличение её интегральной силы, «становление сверхчеловеком», которое еще только предстоит познать, но никак не некий компромиссный или амбивалентный срединный путь между сознанием и безсознательным, который он назвал бы нерешительным блужданием в потемках при ярком свете своих философских максим.

Идея самостановления для Ницше есть ни что иное как становление устремленного в будущее самобытия, самосозидания, как господина над собой и окружающим миром, установление единства и господства волящего сознания, дающего истинную силу и решительное преимущество над вечно инертной, распадающейся на элементы, пребывающей бессознательностью природы.

Ницше говорил, например, о морали как о сложной и необходимой социальной системе, в которой выделял мораль рабов и мораль господ, только последнюю из которых и сводил, в сущности, к имморализму. Только психология вновь стала рассматривать мораль как некое единое явление, а потому и не видеть для неё ницшеанской перспективы (мерки). Но что хорошо для рабов, то никак не годится для господ, - так жестко и «не морально» заявляет Ницше одно из убеждений высшего человека. Никаких «общих», «общечеловеческих» подходов к морали никогда не было, и быть (особенно после Ницше) не может. Когда речь заходит о высшем человеке в ницшеанском смысле, которому «мораль не может быть писана», все психологи как один (хотя и каждый по своему) набрасываются на это центральное ницшеанское понимание, ожидание, требование! вне-морального, т.е. высшего человека. В этом своем общем движении уравнивания, генерализации больных, а за ними и большинства до всех, включая в этих «всех» и людей высших (обладающих волящим сознанием), приверженцы психологи олицетворяют собой тот современный песок, который засыпает собой всё великое и могучее, время от времени вздымающееся в человеческой пустыне.

От этого «морального примера» я шагну дальше к тем «ошибкам», которые автор «ВТ» вменяет Ницше:

«В труде своего самостановления он сделал две крупных и даже роковых ошибки. Одна из них тактическая, другая — стратегическая; обе совершены в сфере психологической, но первая имеет вид ошибки мышления, а вторая приводит к ошибкам мышления. Первая состоит в том, что Ницше неверно оценил взаимное соотношение сознания и бессознательного, а, стало быть, и их роли в становлении личностного начала из коллективного. Он сделал это очень рано, тогда, когда в общем и целом (с оговорками) отождествил бессознательное с волей, а сознание — с представлением, причем в полном соответствии с пониманием Шопенгауэра, автора этих терминов (конец 1870 г.) Это отождествление немного позднее сказалось на понимании им собственных принципов аполлоновского и дионисовского: аполлоновское у него (сознание) оказывается силой, порождающей иллюзии (видения и даже сновидения), а потому оценивается отрицательно (а бессознательное соответственно — положительно)»;

«Бессознательное в человеке он счел началом его личности, а сознание, наоборот, началом всего коллективного, и вообще, всякое совершенство понял как происходящее от бессознательного, а всякое несовершенство — от сознания. Эта ошибка повлекла за собой то угасавшее, то вспыхивавшее противоречие между верным и сильным инстинктом и сбившимся в сторону разумом, а уж оно породило так хорошо известную противоречивость, алогичность Ницше вообще (некоторые недаром считают ее коренным, а не случайным свойством его натуры). «Истину» (Wahrheit), поняв ее как инструмент коллективности, Ницше сделал своим врагом. И все-таки инстинкт самостановления, подобно подземному потоку, всякий раз снова пробивал себе дорогу после того, как разум Ницше устраивал обвал: он не раз просачивался на поверхность, но так и не вышел из-под земли окончательно».

Внимательно присмотримся к этим строкам. В них психология утверждает свою приверженность Сознанию, Разуму, Логике, Истине, Личности, а Бессознательное и Коллективное объявляет предметом своего разбирательства. Поэтому философию Ницше, основывающуюся на другом понимании этих вещей, автор «ВТ» называет «сбившимся в сторону разумом», но обладающую «верным и сильным инстинктом». Вот так просто: вместо того, чтобы лучше разобраться в причинах и целях, которые приводят к разному пониманию одного и того же, психология предпочитает называть иные способы мыслить… «ошибкой». Ну что ж, придется разбираться с ошибками тех, кто очень хорошо знает, что есть «на самом деле».

В бессознательном Ницше предлагает различать инстинкты и влечения, способствующие росту совокупной силы и централизации психики, и им противоположные, умаляющие этот рост и централизацию. В сознании же нужно различать разум и рассудок (интеллект).

А теперь спросим: какой смысл Ницше вкладывает в понятия Сознания, Разума, Логики, Истины – разум или рассудок? Ответ - именно рассудок, т.е. состоявшиеся, обыденные, застывшие мертвые стереотипы, мнения (т.е. сознание именно как «представления» и именно в духе Шопенгауэра) о себе и о мире, которые служат «памятником» создавшему их когда-то духу, но которые стоят на пути дальнейшего движения этого же духа вперед. За каждой истиной, за каждым «пониманием» Ницше видит когда-то мощную и живую, но теперь застывшую в форме «истины» волю к власти её создателя, а во всем застывшем видит преграду, откат назад, утрату силы, придавая ему значение аполлонического начала (мертвые памятники создавшего их некогда живого духа). Сам же источник силы и становления Ницше видит именно в той части бессознательного, которое определяет как волевое, дионисийское начало. Самое глубокое и единое понимание этой части человеческого бессознательного сформулировано в философии Ницше как «воля к мощи». Именно «воля к мощи» порождает в сознании феномен «разума» в его высшем (философском) понимании, т.е. как новое откровение, постоянно новое понимание себя и мира, разрушающее прежние представления, но застывающее затем в виде новых представлений, т.е. постоянно превращающегося в обыденный рассудок под постоянным воздействием других частей человеческого бессознательного, противостоящих «воли к мощи», а именно «воли к небытию», стремление вернуться в матку-природу, быть при ком-то, умаляться, не быть (все низшие, слабые, женские психические комплексы, включая рессентимент как усиленная «воля к небытию» или ослабленная и испуганная «воля к мощи»). Таким образом, Ницше отказывает не только рассудку, но и разуму в самостоятельном бытии, указывая на его вторичность и неразрывную связь с порождающей его волей к мощи; он утверждает разум как естественное и непосредственное следствие, как проявленность воли к мощи в сознании и как нерушимое с ней единство.

Итак, Ницше – «за» волящее сознание, «за» волю к власти + разум = дух, которые полагает высшими началами человека, и «против» застывшего рассудка и его мнений, «против» воли к небытию + интеллект = декаданс, которые полагает низшими началами. Задача философии Ницше - переориентировка сознания на волю к мощи и превращение его в разум (переоценка ценностей). Эта задача в терминах психологии будет звучать так: осознание «воли к мощи» как центрального бессознательного комплекса, объединяющего все бессознательные влечения, направленные на прирост силы и энергии человеческой психики, трансформация сознания в мощный инструмент поддержки и развития именно этих высших бессознательных начал человеческой психики.

Когда психология пытается говорить о философии в своей парадигме понимания сознания и бессознательного, она всегда упускает из виду их противоположные содержания, что происходит в силу её уравнительной установки, постоянно скатывающейся к низшим началам как в бессознательном, так и, как следствие, в сознании. И тогда это уже даже не разговор двух разных систем, это банальное восстание и клевета интеллектуальной черни против человеческого духа, ибо, я не открою большой тайны, если скажу, что самые маститые психологи – это всего лишь несостоявшиеся или отбракованные философы. Если это понять, «ошибки» Ницше становятся ошибками психологии. Психологи по определению не в состоянии понимать а-логичность ницшеанской философии, которая сама по себе есть высшее проявление человеческого духа, т.е. предельно противоречивое, конфликтное, отважное, балансирующее на грани абсурда и всё же двигающееся к самополагаемым целям мышление, для которого «все средства хороши», включая сюда и психологию как средство. Ницше своими текстами искусно инициирует присутствие духа в каждом человеке, пробуждает его от низших влечений распада, а все обыденные представления рассудка методично разрушает в процессе актуализации разума, т.е. такого активного и развивающегося сознания, которое постоянно самоотрицается, самопреодолевается, являясь по сути лишь форпостом, катализатором и мощной концентрацией и проекцией воли к мощи в человеческом сознании. Это будущее состояние «сверхчеловека», данное Ницше в предчувствии и выраженное в символе, схватывающим единство бессознательного и сознания в их едином потоке, в их единой воле к мощи.

Пусть же теперь психология расскажет нам, как здесь всё обстоит «на самом деле» (т.е. «объективно», «научно»), и тогда я легко и просто укажу ей на её ошибки исходя из ницшеанского понимания себя и мира. Теперь, я думаю, понятнее почему психология всячески принижает философию Ницше, которая есть проявление высшего человеческого начала, и почему философия отрицает психологию, которая, взятая сама по себе, в отрыве от философии, есть проявление низшего человеческого начала. В таких разных перспективах философия и психология всегда будут находить друг у друга ошибки, и каждому мыслителю придется делать тут решающий выбор. Моё мнение тут резко и лаконично: психология без философии в духовном смысле бесплодна.

Попробуем теперь посмотреть на другие «ошибки» Ницше из изложенной здесь его собственной, т.е. ницшеанской перспективы (далее следуют три абзаца от автора «ВТ», излагающие другие ошибки Ницше).

«Вторая, стратегическая ошибка Ницше состояла в неверно нащупанном пути самостановления (ибо этот путь поначалу всегда нащупывается вслепую): вместо того, чтобы осторожно разбираться с собственной внутренней коллективностью, он стал воевать с коллективностью вне себя, приняв ее за врага (и тем самым создал себе внутреннего врага, хотя бессознательное, коллективное вообще само по себе вовсе не враг, а просто природа, почва). Воюя с коллективным вне себя, он на самом деле вел внутреннюю битву (или, иначе: вынес ее наружу) — но тождества этих двух своих битв он так до конца и не понял. Он совершил проекцию «широкого размаха». Проекции же всегда по природе своей бессознательны, а бессознательные шаги такого рода в ходе самостановления, чем дальше оно заходит, тем вернее подводят к пропасти; инстинкт самостановления вообще подвержен порче, девиации со «своих путей», может быть, больше, чем естественные инстинкты (поэтому тема удачи и удачных по праву играет такую видную роль в рассуждениях Ницше). Мало того, он совершил негативную экстраверсию, т. е. воспроизвел пубертатную стратегию процесса индивидуации (желание делать все наоборот, назло: «добро — ценность коллективная; так вот, долой добро, да здравствует зло» и т.д.), только на несравненно более высоком уровне — уровне самостановления».

«В чем проявилась эта ошибка? В том самом, чем и славится Ницше прежде всего остального, — в «философствовании молотом», в ниспровержении всех прежних ценностей, в «нигилизме» и «цинизме», в тотальной критике морали, христианства и религии вообще («Бог» — высшее символическое воплощение всего коллективного в человеке, но заодно и всего личного, чего — как и амбивалентности бессознательного вообще — Ницше не заметил), Вагнера, «современных веяний», «стада», демократии, пива, социализма, антисемитства и многого другого, в чем выражает себя роевое начало, коллективность в ее внешнем (вульгарном или утонченном, материальном или символическом) оформлении, — одним словом, в терминаторстве. Смысл этого терминаторства — в расчистке места для ценностей, сопровождающих становление собственной личности: поэтому сначала нужно было демонтировать все «готовое», коллективное, чтобы заменить своим. Ницше успел или смог выполнить главным образом только первую часть задачи. Но в деле терминации он и впрямь был величайшим мастером всех времен и народов — во-первых, потому, что инстинкт самостановления говорил в нем громче, чем в других, а во-вторых (и это главное), потому, что этот инстинкт принял в нем негативно-экстравертную форму. И свидетельство силы, верности инстинкта Великого терминатора — то, что он громил и приносил в жертву все самое дорогое для роевой стороны своей собственной души: мораль, христианство, Вагнера и даже, наверное, пиво. Но эта роевая сторона — только личностный аспект или слой коллективного, глубже которого лежит само коллективное (бессознательное как природа). Его-то Ницше и принял за его же верхний слой, произведя подмену, о которой речь шла выше».

«Основные черты всякого самостановления благодаря сильному инстинкту Великого терминатора стали и узловыми моментами, «центрами кристаллизации» его творчества. Вот они в двух словах: абсолютная ценность творчества, свободы (освобождения), одиночества и мужского начала, эстетизм, иерархизм, «аристократизм» («что благородно?»), воинская дисциплина духа, принцип движения, роста («познание как страсть»), бесстрашие, принцип ответственности и, вообще говоря (словами Пушкина), «неподражательная странность и резкий, охлажденный ум». Но ведь творчество — сила главным образом позитивная, а терминаторство может играть в нем только подчиненную роль. Как же обстоит у Ницше дело с созиданием? Какие новые ценности он предлагает взамен старых, коллективных?»

Говорить о том, что философ Ницше не осознавал тождества внутреннего и внешнего, может, наверное, только психолог. Ему виднее, любая философия у него как на ладони, когда он говорит, что «на самом деле Ницше вел внутреннюю битву». Хочется спросить: «Где же тут ваше тождество, «господа» психологи, когда везде и всюду вы видите только внутреннее?» Ницше вел войну с действительностью (как собственной, так и окружающей) в виде рассудочных установлений (мораль, религия и любые застывшие доктрины) и умаляющих, декадентские влечений, настроений, чувств, а не осторожно, подобно психологам, разбирался с ними. Утверждение о том, что он вынес внутреннюю битву во вне, да еще с инфантильной установкой «делать всё наоборот, назло» (негативная экстраверсия), на мой взгляд, настолько поверхностно, что недостойно даже и уст психолога (ведь это просто один из его психологических приемов, далеко не самый частый, не самый важный, чтобы «умудриться» называть его хоть в какой-то мере определяющим его философию). Ницше утверждал свою философию своими текстами, являвшимися полем битвы с самим собой, но которые всегда обращены из автора во вне. Что позволяет психологу утверждать то, что Ницше не осознавал этого ясно и четко? Я уже ответил – непонимание Ницше, неспособность мыслить на его, философском уровне. Между тем сам Ницше приглашает участвовать в этой своей личной битве за утверждение высших начал внутри себя «всех и никого», и теперь я уточню: только тех, кто способен к тому разумному действию, которое содержала в себе его философия. Ницше говорил об этом постоянно, а свои книги переживал как главные события своей внутренней и внешней жизни («Сё человек»), беря «материал» для них как из самого себя, так и из внешнего мира.

От себя особо добавлю, что его объективный проигрыш в этой битве с самим собой, лично я засчитываю ему за победу, ибо он «так хотел»: «погубить человека», в том числе и в себе. Природа в её энтропийных тенденция до сих пор так или иначе всегда берет верх над духовными (негэнтропийными) устремлениями человека, и Ницше тут не исключение. Психология же, пророча и обещая духу ничью с природой (например, в идее «самости» или «индивидуации» у Юнга), на деле думает лишь об одном - «как лучше сохранить человека». Впрочем, самым «психологичным психологам» свойственно верить в некую «окончательную» победу или успех человека, совершенно не понимая какую шутку в этой вере с ними проделывает вечно побеждающее природное, низшее начало.

Еще более глубокое непонимание различия между высшими и низшими началами человека заключено вот здесь: «Но ведь творчество — сила главным образом позитивная, а терминаторство может играть в нем только подчиненную роль». Полагаю, что здесь уже не до взаимных ошибок, ибо тут разверзаются такие философские пропасти, которые еще только ждут своих строителей мостов. Скажу только, что вопрос о том, что первичнее, основательнее, важнее – творчество или терминаторство, - есть вопрос философии, а не психологии. Как же тут не наделать ошибок, если психология «разбирается» с философией исходя из своих же неосознанных философских представлений и предпочтений?

Попробую, однако, кратко ответить на очень важный вопрос автора «ВТ»: «Как же обстоит у Ницше дело с созиданием? Какие новые ценности он предлагает взамен старых, коллективных?» Ответ будет гласить примерно так: ничего нового с точки зрения рассудка (а ценности – это часть рассудочных представлений) Ницше не создает, и создавать не собирается; это не его задача. Его «творчество» есть переоценка ценностей в пользу волящего сознания, т.е. дионисическое разрушение всего застывшего аполлонического мира с вытаскиванием на свет сознания той глубочайшей человеческой природы, которая это разрушение производит, а также будет производить и впредь. Созидание же новых ценностей, взамен старых, будет произведено коллективностью также как и всегда, автоматически, бессознательно, с помощью компенсационных и обратных бессознательных влечений, постепенно гасящих всплеск воли к мощи и облекающих новые достижения разума в стереотипы обыденных представлений, в мнения. Но любые «новые» ценности станут лишь временными пристанищем для человеческого духа, как единства воли и разума.

Хочу привести здесь автору «ВТ» цитату из Заратустры, очень точно отвечающую на его вопрос о том, какие же ценности собирается утверждать этот пророк (эта цитата обрамляет одну из ницшеанских картин Лены Хейдиз в моей личной коллекции):

«Поистине, я отнял у вас сотню слов и самые дорогие игрушки вашей добродетели; и теперь вы сердитесь на меня, как сердятся дети. Они играли у моря, - вдруг пришла волна и смыла у них в пучину их игрушки: теперь они плачут. Но та же волна должна принести им новые игрушки и рассыпать перед ними новые пёстрые раковины!»

Здесь сказано вот что, «господа» психологи: какие именно игрушки/раковины/ценности море (бессознательное) вынесет на берег (сознание) для Ницше не имеет особого значения; он, как первый философ вечного возвращения, занят совершенно другим. А вот чем на самом деле занят Ницше, - этого автор «ВТ» как раз и не понимает, не схватывает, потому что… не стану повторяться. Ницше: «Но ещё большее насилие и новое преодоление растёт из ваших новых ценностей. И кто должен быть творцом в добре и зле, поистине, тот должен быть сперва разрушителем, разбивающим старые ценности».

После таких психологических вопросов и философских ответов не стоит удивляться, что чуть далее автор «ВТ» открыто приступает к редукционизму и перетолковыванию ницшеанской философии с точки зрения современной психологии:

«Но это же терминаторство становится менее верным и убедительным, а то и прямо ошибочным (биологический редукционизм, непонимание принципиально двойственной, коллективно-личностной природы таких явлений, как мораль и религия), когда Ницше охватывает «забвение» основного инстинкта, а отрицание превращается в цель саму по себе. Психологически оно неизбежно влечет за собой стремление к власти — ведь отрицать значит прилагать силу, направленную против чего-либо, чтобы утвердить себя. Это стремление как идея («воля к власти») тоже было проекцией — теперь уже потребности во власти над собой, которой Ницше, как известно, в конце концов как раз и не хватило».

«Терминаторство искажает, замутняет чистую перспективу — и заставляет Ницше ошибаться. Ему приходит в голову, во-первых, связать сверхчеловека с идеей власти, а во-вторых, заставить его (в проекте) размножаться и создавать расу сверхлюдей, т. е. свести весь сверхприродный труд самостановления назад, к биологическому или по крайней мере моральному (воспитание!) началу. Так можно вывести только расу аристократов (и это, конечно, лучше, чем ничего, т. е. раса торгашей, песок) — но аристократия не гарантирует личности, а только создает условия для ее появления (в отличие от песка, демократии любого пошиба, напрочь и принципиально исключающей такую возможность)».

«Вечное возвращение и воля к власти — идеи, мягко говоря, убедительные далеко не для всех. Да они и не могли быть такими, если учесть, что входили в педагогический (или врачебный) замысел Великого терминатора, наивный потому, что на самом деле бессознательно предназначался для своего автора. А педагогика и психотерапия часто пользуются отвлекающими маневрами с помощью представлений, не имеющих собственного смысла. Так было и тут, и Ницше, видимо, давал себе в этом отчет. В не предназначенных для публикации материалах мыслителя есть один фрагмент, на который исследователи уже давно обратили внимание: там Ницше описывает свое творчество в терминах «экзотерическое — эзотерическое», причем идея воли явно относятся к экзотерическим, предназначенным для публики, педагогическим; в другом фрагменте — уже после «Заратуштры»! — он говорит о гипотетическом и предварительном «для нас» статусе идеи вечного возвращения».

Мои комментарии тут будут уже излишни. Психология здесь предстает во всей своей выше обозначенной красе, нисколько не стесняясь опираться на свои гипотезы и подходы как на научные истины. Хочу посоветовать автору «ВТ» внимательно прочесть М.Хайдеггера «Вечное возвращение равного», чтобы узреть дух (попытаться поглубже проникнуться этим духом), а не букву философии Ницше, чтобы впредь не высказываться о ней из психологического её понимания или, выражаясь по-ницшеански, «лягушачьей перспективы».

Современная психология, забывая собственное происхождение из философии, теряя благодатную связь с её самыми глубокими и последними идеями, в точном соответствии со своими собственными воззрениями, тем самым редуцирует и свою собственную душу, чтобы однажды, в конце концов, её совсем потерять. Нарастающий редукционизм, бездушие и безволие психологии очевидны каждому глубокому мыслителю, и здесь на этот счет я хочу привести одну яркую цитату из автора «ВТ»: «Связь между признанием и «ощущением власти» улавливал и Ницше (аф. 112, 113) — он только не знал, что «воля к власти» есть бессознательная компенсация зияния личности». Философия Ницше могла бы на это ответить так: «психологи улавливают связь между признанием и «личностью», они только не знают, что «личность» есть сознательная компенсация зияния (отсутствия) воли к мощи в их бессознательном».

Впрочем, у автора «ВТ» мне понравилось одно интересное направление мысли, выраженное здесь:

«Правда, Ницше снял не весь свой урожай: кое-что не дозрело вообще, а кое-что ценное так и осталось висеть на ветках…»;

«Среди этих недозревших и до сего дня плодов особенно выделяется мысль о забвении — по Ницше, «звериной природы», «исконных переживаний», того, что нынче назвали бы коллективным бессознательным. Сам-то он как говорящий об этом как будто бы не лишен памяти. Но почему он тогда время от времени замечает состояние «глубочайшего опамятования» — как нечто важнейшее — у себя самого? Кажется мне, теперь читатель и сам сможет ответить себе на этот вопрос — в глубоком молчании. «…Моя задача — подготовить миг высочайшего опамятования человечества…» Что ж, может быть, Великий терминатор и выполнил эту задачу: хотя он и не научил человечество «быть самим собой», но дал любому желающему великий урок в этом единственном деле, которым стоит заниматься. А незавершенность его собственного самостановления есть символ бесконечного, но строго определенного пути, который выбирает тот, кто решается на бытие».

Это замечательное направление, где психолог устремляется, возвышается и одновременно возвращается к философии, замыкая некий вполне узнаваемый и подразумеваемый круг.

В заключение несколько слов о психологе Юнге. Влияние философа Ницше на психолога Юнга слишком очевидно. Однако семинары «Психологический анализ Заратустры Ницше», проведенные Юнгом в 1934-39 годах в Цюрихе, а также постоянно упоминание его в своих текстах создают противоречивое впечатление. С одной стороны, Юнг слишком часто и нещадно (порой завуалировано!) критикует основные философские концепции Ницше, не ограничивая себя и совершенно неуместными на этом поле экскурсами к сумасшествию мыслителя (поразмышляйте, например, о психологической природе этого высказывания Юнга, которое он делает в своей книге «Сознание и бессознательное»: «Или философ-невротик докажет нам, что у него нет невроза?») С другой стороны, Юнг часто приводит максимы философии Ницше как аргумент к своим собственным рассуждениям, как пример высокого духа и высокой поэзии. Порой Юнг сам приходит к ницшеанским выводам на стезях своей аналитической психологии, а в общем смысле всегда держит внутреннюю ницшеанскую интенцию как ориентир для направления своей мысли или как тот азимут, с которым надо постоянно её сверять. Выражаясь по-ницшеански, Юнг поставил свой стул одинаково далеко от сражающегося гладиатора и довольной свиньи. И спрашивая по-ницшеански: примером чего является жизнь и учение Юнга: умножающегося душевного здоровья и благополучия или же, наоборот, глубокого психического недуга? И кто же более чреват будущностью: сходящий с ума Ницше или остающийся нормальным Юнг?

Вот еще несколько цитат из Юнга для демонстрации поднятой мной темы:

«Если мы хотим сохранить приток инстинктивного динамизма в нашу жизнь, а это абсолютно необходимо для нашего существования, то мы обязаны преобразовать эти архетипические формы в идеи, соответствующие требованиям современности».

«Можно оказаться полностью захваченным той или иной идеей, если своевременно не отдать себе отчета в том, почему она приобретает над нами влияние. Когда-нибудь следует спросить себя: «Почему эта мысль настолько овладела мною? Что бы это значило для меня лично?» Такое просветляющее сомнение может уберечь нас от опасности полностью и без остатка стать жертвами собственных идей».

«Психологические формулы» - это всего лишь мнимое противостояние той демонической жизненной силе, которая вызывает неврозы. В действительности побеждает «духов» лишь дух, а не интеллект, вряд ли пригодный для изгнания демонов».

Как я указал в начале, здесь не место для столь обширной темы, требующей особой исследовательской и профессиональной работы. Поэтому сайт Nietzsche.ru объявляет конкурс на лучшую работу по тебе «Юнг contra Ницше». Об условиях конкурса можно узнать у администрации.

Future, администратор сайта Nietzsche.ru.

 


 

Комментарий В. Бакусева. Вся коллизия, которая тут разразилась между Д. Фьюче и моей статьей, «на самом деле» может быть так или иначе устранена (конечно, со стороны моего оппонента — мне-то это не нужно): 1) ответом на один принципиальный и сложный вопрос, состоящий из ряда более простых, и 2) осмыслением одной цитаты из Ницше. Вот этот вопрос (ряд вопросов): существует ли психическая деятельность? Можно ли и нужно ли считать философию (мышление вообще) психической деятельностью (одним из ее видов)? Если да, то подчиняется ли философия общим и специальным закономерностям психической деятельности? Или, может быть, она, напротив, по-царски изъята из общей закономерности человеческого существования, из общего оборота психики, сугубо автономна («непсихична») и подчиняется только тем «объективным», вечным законам, которые написала сама (как думают логики, особенно «математические»), а, может быть, и никаким законам вообще (как думают некоторые другие)? (В обоих случаях она брала бы на себя роль Бога — или, скажем, Наполеона. Известно, что делается с людьми, воображающими себя Наполеоном.)

1. Я отвечаю (и уже давно — см. мое интервью 21 января 2006 г.) на этот вопрос так: если философ не отдает себе отчета в психологических (а это значит — бессознательных) мотивах собственного мышления, то его мышление диктуется этими мотивами в степени, близкой к абсолютной, то есть архетипично в еще никем не исследованном объеме. (Дополнительный вопрос: какой ценностью обладает такого рода архетипическое философствование?) Если же он себе такой отчет отдает, то более или менее перестает считать себя философом — и тогда получает больше шансов ухватить реальность. По этому-то пути шел Ницше — и, на мой взгляд, до конца все-таки не дошел (ему помешали именно его «философские» — а «на самом деле» мифологические — концепции … и …, но сейчас это не важно). При этом психологию я, разумеется, понимаю не как самоцель: она только обеспечивает «проход» к той стороне разума, с которой можно заниматься «метафизическими» проблемами куда успешней, чем со стороны серьезно (т. е. безоглядно) философствующего разума. (Другое молчаливое допущение, которое увело критика далеко в сторону, — будто я доктринальный психолог, а поскольку к мировым величинам не отношусь, то неизбежно состою в каких-нибудь рядах: бихевиоризма, гештальт-психологии, фрейдизма, юнгианства, психологии сознания вообще и т. д. Но я ни в каких рядах не состою и психологом себя в доктринальном смысле не считаю. Я только пользуюсь «психологией» как инструментом свободного, недоктринального познания, как это делал и Ницше.) А вот что Ницше занимается именно философией (в доктринальном смысле) и больше ничем, это надо еще доказать, это отнюдь не очевидно, по крайней мере для профессионала.

Что же касается моего оппонента, то он на поставленный мною вопрос не отвечает никак, — а, следовательно, «на самом деле» так: философии закон не писан, потому что она сама устанавливает законы для всего остального, и т.д., см. выше. Между тем, если не ответить на мой вопрос вообще (а уж тем более — не осознать даже его существования), то бессмысленно заниматься темой «Ницше и Юнг» (а к тому же объявлять конкурс, соблазняя малых сих вообразить себя Наполеонами).

2. Упомянутая цитата из Ницше есть 23-й афоризм 1-го раздела его книги «По ту сторону добра и зла»:

«Вся психология не могла до сих пор отделаться от моральных предрассудков и опасений: она не отважилась проникнуть в глубину. Понимать ее как морфологию и учение о развитии воли к власти, как ее понимаю я, - этого еще ни у кого даже и в мыслях не было; если только позволительно в том, что до сих пор написано, опознавать симптом того, о чем до сих пор умолчано. Сила моральных предрассудков глубоко внедрилась в умственный мир человека, где, казалось бы, должны царить холод и свобода от гипотез, - и, само собою разумеется, она действует вредоносно, тормозит, ослепляет, искажает. Истой физиопсихологии приходится бороться с бессознательными противодействиями в сердце исследователя, ее противником является «сердце»: уже учение о взаимной обусловленности «хороших» и «дурных» инстинктов (как более утонченная безнравственность) удручает даже сильную, неустрашимую совесть, - еще более учение о выводимости всех хороших инстинктов из дурных. Но положим, что кто-нибудь принимает даже аффекты ненависти, зависти, алчности, властолюбия за аффекты, обусловливающие жизнь, за нечто принципиально и существенно необходимое в общей экономии жизни, что, следовательно, должно еще прогрессировать, если должна прогрессировать жизнь, - тогда он будет страдать от такого направления своих мыслей, как от морской болезни. Однако даже эта гипотеза не самая мучительная и не самая странная в этой чудовищной, почти еще новой области опасных познаний: и в самом деле есть сотни веских доводов за то, что каждый будет держаться вдали от этой области, - кто может! С другой стороны: раз наш корабль занесло туда, ну что ж! крепче стиснем зубы! будем смотреть в оба! рукою твердою возьмем кормило! - мы переплываем прямо через мораль, мы попираем, мы раздробляем при этом, может быть, остаток нашей собственной моральности, отваживаясь направить наш путь туда, - но что толку в нас! Еще никогда отважным путешественникам и искателям приключений не открывался более глубокий мир прозрения: и психолог, который таким образом «приносит жертву» (но это не sacrifizio dell'intelletto, напротив!), будет по меньшей мере вправе требовать за это, чтобы психология была снова признана властительницей наук, для служения и подготовки которой существуют все науки. Ибо психология стала теперь снова путем к основным проблемам».

В. Бакусев

 


Комментарий Д.Фьюче. Вся коллизия, которая тут разразилась между мной и автором "ВТ", "на самом деле" может быть так или иначе устранена (конечно, со стороны моего оппонента - мне-то это не нужно): 1) ответом на один принципиальный и сложный вопрос, состоящий из ряда более простых, и 2) осмыслением той же самой цитаты из Ницше. Вот этот вопрос (ряд вопросов): существуют ли у психологии философские или просто сознательные предустановки, постулаты? Можно ли и нужно ли считать психологию (как и любую науку вообще) сознательной деятельностью (одним из ее видов)? Если да, то подчиняется ли психология общим и специальным закономерностям философской или сознательной деятельности? Или, может быть, она, напротив, по-царски изъята из общей закономерности человеческого существования, из сферы человеческого сознания, сугубо автономна ("бессознательна") и подчиняется только тем "объективным", вечным законам, которые царят в этом "бессознательном" (как думают этики, особенно "религиозные"), а, может быть, и никаким законам вообще (как думают некоторые другие)? (В обоих случаях психология брала бы на себя роль Бога - или, скажем, Наполеона. Известно, что делается с людьми, воображающими себя Наполеоном.)

1. Я отвечаю на этот вопрос так: если психолог не отдает себе отчета в философских (а это значит - сознательных) постулатах, идеях, на которых базируется его собственное мышление, то его мышление диктуется этими идеями в степени, близкой к абсолютной, то есть вторично в еще никем не исследованном объеме. (Дополнительный вопрос: какой ценностью обладает такого рода вторичность психологии?) Если же он себе такой отчет отдает, то более или менее перестает считать себя психологом - и тогда получает больше шансов ухватить глубинную реальность. По этому-то пути шел Ницше - и, на мой взгляд, до конца все-таки дошел (и ему не помешали его "психологические" - а "на самом деле" гипотетические - концепции … и …, но сейчас это не важно). При этом философию я, разумеется, понимаю не как самоцель: она только обеспечивает "проход" к той стороне разума и реальности, с которой можно заниматься "метафизическими" проблемами куда успешней, чем со стороны серьезно (т. е. безоглядно) наукообразного разума. (Другое молчаливое допущение, которое увело автора "ВТ" далеко в сторону, - будто я доктринальный философ, а поскольку к мировым величинам не отношусь, то неизбежно состою в каких-нибудь рядах: ницшеанства, гегельянства, кантианства, феноменологии, экзистенционализма, философии сознания вообще и т. д. Но я ни в каких рядах не состою и философом себя в доктринальном смысле не считаю. Я только пользуюсь "философией" как инструментом свободного, недоктринального познания, как это делал и Ницше.) А вот что Ницше занимается именно психологией (в доктринальном смысле) и больше ничем, это надо еще доказать, это отнюдь не очевидно, по крайней мере для не профессионала.

Что же касается автора "ВТ", то он на поставленный мною вопрос не отвечает никак, - а, следовательно, "на самом деле" так: психологии закон не писан, потому что она сама устанавливает законы для всего остального, и т.д., см. выше. Между тем, если не ответить на мой вопрос вообще (а уж тем более - не осознать даже его существования), то бессмысленно заниматься темой "Ницше и Юнг" (а в этом и заключается смысл объявленного конкурса, в том числе и для соблазнения будущих Наполеонов мысли).

2. Что касается афоризма Ницше, то в характере и способе его осмысления действительно заключается вся обозначенная здесь "коллизия".

Следуя букве этого афоризма, звучащей в его конце так:
"Еще никогда отважным путешественникам и искателям приключений не открывался более глубокий мир прозрения: и психолог, который таким образом "приносит жертву" (но это не sacrifizio dell'intelletto, напротив!), будет по меньшей мере вправе требовать за это, чтобы психология была снова признана властительницей наук, для служения и подготовки которой существуют все науки. Ибо психология стала теперь снова путем к основным проблемам",
должно будет признать его как аргумент в пользу автора "ВТ".

Следуя духу этого афоризма, звучащему в его начале так:

"Вся психология не могла до сих пор отделаться от моральных предрассудков и опасений: она не отважилась проникнуть в глубину. Понимать ее как морфологию и учение о развитии воли к власти, как ее понимаю я, - этого еще ни у кого даже и в мыслях не было; если только позволительно в том, что до сих пор написано, опознавать симптом того, о чем до сих пор умолчано",
должно будет признать его как аргумент в пользу Д.Фьюче.

Середина же афоризма пусть послужит для свершения того самого решительного выбора, к которому я призываю всякого мыслителя ...