Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12
ГЛАВА 15
После первого сеанса Брейер уделил Ницше лишь пару минут своего рабочего времени: он сделал запись в карте Удо Мюллера, вкратце проинструктировал медсестер относительно его мигрени и позже, в своем кабинете, написал более субъективный отчет в блокноте - точной копии того, что использовал для своих заметок Ницше.
Но в течение последующих двадцати четырех часов Ницше заполонил собой большую часть нерабочего времени - времени, украденного у других пациентов, у Матильды, у его детей, но сильнее всего пострадал сон. Брейеру удавалось урвать лишь несколько часов беспокойного сна, наполненного яркими сновидениями, в первые часы ночи.
Ему снилось, что они с Ницше разговаривают в комнате без стен; возможно, это были театральные декорации. Рабочие, проходящие мимо них, слушали, о чем они говорят. Сама комната казалась временной, словно ее вот-вот разберут и унесут.
Второй сон был таким: он сидит в ванной и открывает кран. Из крана хлынул поток насекомых, мелких деталей механизма; с крана свисали длинные мерзкие пряди слизи. Детали механизма вызывали у него недоумение. Слизь и насекомые вызывали отвращение.
В три часа утра он проснулся от своего повторяющегося кошмара: дрожащая земля, поиск Берты, расползающаяся под его ногами почва. Он провалился под землю, пролетев сорок футов вниз, прежде чем приземлиться на белой плите с нечитаемой надписью.
Брейер лежал без сна, прислушиваясь к своему колотящемуся сердцу. Он пытался успокоиться, решая интеллектуальные задачи. Сначала он задался вопросом, почему то, что кажется веселым и доброжелательным в двенадцать часов пополудни, источает страх в три утра. Не почувствовав желаемого облегчения, он попробовал отвлечься другим способом, пытаясь вспомнить, что он рассказал Ницше сегодня. Но чем больше он вспоминал, тем сильнее нервничал. Не слишком ли много он сказал? Не оттолкнули ли его откровения Ницше? Что заставило его выложить все свои секреты о постыдных чувствах к Берте, к Еве? Тогда ему казалось, что он все делает правильно: полная откровенность казалась ему искуплением; теперь он сжимался от страха при одной мысли о том, что Ницше подумал о нем. Зная о пуританских воззрениях Ницше в вопросах отношений полов, он, тем не менее, заставил его разговаривать о сексе. Вероятно, намеренно. Может, под прикрытием личины пациента он хотел шокировать и оскорбить его. Но зачем? Вскоре в поле зрения появилась обольстительница Берта, владычица его разума, разогнав все остальные мысли, требуя исключительного внимания к своей персоне. В эту ночь она была особенно сексуальна: Берта медленно и смущенно расстегивает больничную пижаму; обнаженная Берта входит в транс; Берта ласкает свою грудь, зовет его к себе; ее торчащий мягкий сосок заполняет его рот; Берта раздвигает ноги, шепча: "Возьми меня". Брейер дрожал, охваченный страстью; он даже собирался использовать Матильду для разрядки, но не мог даже думать об этой двойной игре, о том чувстве вины, которое охватывало его всякий раз, когда он пользовался ее телом, представляя на ее месте Берту. Он встал пораньше, чтобы освободиться от семени.
"Сдается мне, - обратился Брейер к Ницше несколькими часами позже, просматривая его карту, - герр Мюллер спал сегодня ночью намного лучше, чем доктор Брейер". Он рассказал Ницше о том, как провел эту ночь: беспокойный сон, страх, сны, наваждения, беспокойство по поводу излишней откровенности.
Ницше понимающе кивал головой, слушая повествование Брейера, и делал пометки в своем блокноте. "Как вы знаете, и мне знакомы такие ночи. Прошлой ночью после одного лишь грамма хлорала я проспал пять часов подряд - но такое бывает редко. Как и вы, во сне я давлюсь ночными страхами. Как и вы, я часто задавался вопросом, почему страхи правят по ночам. После двадцати лет размышлений на эту тему я пришел к выводу, что не ночь порождает страхи; скорее, они, как звезды, есть всегда, но сияние дня скрывает их из вида.
А сны, - продолжил Ницше, поднявшись с кровати и проследовав за Брейером к стульям у камина, - сны это восхитительная тайна, которая молит нас разгадать ее. Я завидую вам: вы можете видеть сны. У меня почти никогда не получается запомнить свои сны. Я не могу согласиться со швейцарским врачом, который посоветовал мне не тратить время на размышления о снах, так как они представляют собой не что иное, как случайное сочетание отходов информации, ночные экскременты мозга. Он утверждал, что мозг очищается каждые двадцать четыре часа, испражняясь избытком дневных мыслей в сны!"
Ницше замолчал, читая свои записи относительно снов Врейера: "Ваш кошмар исключительно загадочен, но я могу утверждать, что два остальных сна родились под влиянием нашего вчерашнего разговора. Вы говорите, что беспокоились о своей излишней откровенности и вам снится сон об открытой комнате без стен. А второй сон - кран, слизь и насекомые, - разве не перекликается он с вашей боязнью того, что вы слишком многое извлекли на свет божий из темноты?"
"Да, странно было наблюдать за тем, как мысль эта все сильнее и сильнее завладевала мной на протяжении этой ночи. Я боялся, что обидел вас, шокировал вас или вызвал отвращение. Меня волновало, что вы теперь думаете обо мне".
"Разве я не предсказал такую вашу реакцию? - Ницше сидел на стуле напротив Брейера, положив ногу на ногу и постукивая для особой выразительности карандашом по блокноту. - Я как раз боялся, что вы начнете беспокоиться о моих чувствах, и именно поэтому я настаивал, чтобы вы не рассказывали мне больше, чем необходимо для того, чтобы я смог понять, в чем дело. Я стараюсь помочь вам тянуться вверх, расти, а не заставляю вас слабеть, рассказывая мне о своих неудачах".
"Но, профессор Ницше, именно здесь мы с вами полностью расходимся в мнениях. Мы же с вами уже спорили об этом на прошлой неделе. Давайте на этот раз попробуем прийти к мирному соглашению. Я помню, как вы говорили о том, что все отношения должны рассматриваться через призму власти, я также читал об этом в ваших книгах. Так вот, я так не считаю. Я не соревнуюсь с вами, я совершенно не заинтересован в вашем поражении. Мне только нужна ваша помощь, чтобы вернуть себе контроль над своей жизнью. Мне кажется, что баланс силы в наших отношениях - проигравший, победитель - не имеет ровным счетом никакого значения".
"Тогда почему, доктор Брейер, вы стыдитесь того, что проявили передо мной слабость?"
"Не потому, что проиграл вам какое-то состязание. Кому это надо? У меня есть лишь одна причина для плохого настроения: я ценю ваше мнение о себе и боюсь, что после вчерашних грязных откровенностей я сильно упал в ваших глазах. Посмотрите в ваш список, - Брейер показал на блокнот Ницше. - Помните, там был пункт о ненависти к себе, кажется, под номером три. Я никому не показываю свое истинное "я", потому что я слишком жалок. Я люблю себя еще меньше, потому что я оторван от людей. Если мне когда-нибудь удастся вырваться из этого порочного круга, я, должно быть, смогу быть откровенным с другими людьми!"
"Может быть, и так, но посмотрите сюда, - Ницше указал на пункт 10 в своем списке. - Здесь вы говорите о том, что вас слишком заботит, что думают о вас ваши коллеги. Я знаю многих людей, которые не любят себя и пытаются поправить положение, добиваясь хорошего к себе отношения окружающих. Добившись этого, они сами начинают хорошо к себе относиться. Но это не решает проблему, это подчинение авторитету другого. Вы должны принять себя - а не искать пути для достижения моего признания".
У Брейера голова пошла кругом. Он быстро соображал, отличался проницательностью и не привык к тому, чтобы его мнение постоянно оспаривали. Но он прекрасно осознавал нецелесообразность ведения рациональных дискуссий с Ницше; он никогда не мог переспорить его или убедить его в чем-то, что противоречило его мнению. Брейер пришел к выводу, что импульсивное, иррациональное поведение - оптимальный вариант в этой ситуации.
"Нет, нет, нет! Поверьте мне, профессор Ницше, может, это и правда, но на меня это не подействует! Я знаю только то, что нуждаюсь в вашем признании. Вы правы: следует стремиться к независимости от мнения окружающих, но путь к достижению этой цели - я говорю не о вас, а о себе - лежит через осознание того, что я не выхожу за рамки приличий. Мне необходимо, чтобы я мог рассказать все о себе другому человеку и понять, что и я тоже... просто человек".
Задумавшись на мгновение, он добавил: "Человеческое, слишком человеческое".
Услышав название своей книги, Ницше расплылся в улыбке: "Туше, доктор Брейер! Как можно спорить с этой удачной фразой? Теперь я могу понять ваши чувства, но по-прежнему мне не ясно, какое отношение они имеют к нашей процедуре?"
Здесь Брейер осторожно выбирал слова. "Я тоже не понимаю. Но я знаю, что я должен научиться расслабляться. Мне не нравится постоянно думать о том, что мне нужно тщательно выбирать, что рассказывать вам, а что нет. Я расскажу вам один случай из реальной жизни, который может иметь отношение к нашей проблеме. Я разговаривал со своим шурином Максом. Я никогда не был особенно близок с Максом, потому что считал его психологически невосприимчивым. Но мои отношения с женой испортились настолько, что мне было необходимо поговорить об этом с кем-нибудь. Я пытался завести об этом разговор с Максом, но мне было настолько стыдно, что я понял - мне трудно продолжать этот разговор. Тогда Макс, чего я, признаться, от него не ожидал, рассказал мне о своих проблемах такого же характера. Эта его откровенность каким-то образом развязала мне руки, и мы с ним впервые за все время нашего знакомства смогли поговорить на личные темы. Мне это так помогло!"
"Когда вы говорите о том, что вам это помогло, - немедленно встрял Ницше, - значит ли это, что ваше отчаяние ушло? Или улучшились ваши отношения с женой? Или ваш разговор возымел немедленное очищающее действие?"
Ах! Брейер понял, что попался. Если он скажет, что ему действительно помог разговор с Максом, Ницше спросит, зачем же ему нужен его совет. Осторожнее, осторожнее.
"Я не знаю, что я хотел этим сказать. Я знаю только то, что мне стало лучше. Что той ночью я не лежал без сна, съеживаясь от стыда. И с тех пор мне кажется, что я стал более открытым, что теперь я готов к изучению себя".
Нет, не то, подумал Брейер. Может, просто прямая просьба будет более уместна?
"Я уверен, профессор Ницше, что мне будет легче честно рассказывать о себе, если у меня будет уверенность в том, что вы примете меня. Когда я говорю о своей любви-одержимости или ревности, мне будет легче, если я буду знать, что и вам знакомы эти чувства. Я, например, могу предположить, что вы считаете секс неприятным, а моя чрезмерная озабоченность сексом вызывает у вас глубокое неодобрение. Это действительно мешает мне откровенно рассказывать об этих моих гранях".
Повисла долгая пауза. Ницше, погрузившись в размышления, смотрел в потолок. Брейер ждал, ведь он так хорошо умел нагнетать напряжение. Он наделся, что Ницше наконец был близок к тому, чтобы рассказать что-нибудь о себе.
"Может, - отозвался наконец Ницше, - я недостаточно хорошо объяснил свою позицию. Скажите, вы уже получили заказанные вами книги от моего издателя?"
"Пока нет. А почему вы спрашиваете? Там есть моменты, относящиеся к нашей сегодняшней дискуссии?"
"Да, особенно в "Веселой науке". Там я пишу, что сексуальные отношения решительно ничем не отличаются от всех остальных разновидностей отношений и что они тоже связаны с борьбой за власть. Похоть, сексуальное желание есть по сути своей не что иное, как желание абсолютной власти над душой и телом другого человека".
"Звучит не особенно искренне. По крайней мере, для меня!"
"Да, да! - настаивал Ницше. - Загляните глубже, и вы увидите, что страсть - это желание доминировать над всеми вокруг. "Любящий" - не тот, кто любит, но тот, кто стремится к единоличному обладанию объектом своей любви. Он мечтает о том, чтобы лишить весь мир некоего драгоценного товара. Он такой же подлый скупец, что и дракон, стерегущий свое золото! Он не любит мир; наоборот, все остальные живые существа ему совершенно безразличны. Разве вы сами не говорили об этом? Вот почему вам было так приятно, когда... Забыл, как ее зовут... Эта калека?"
"Берта, и она не кале..."
"Да, да, вам было так приятно, когда Берта сказала, что вы всегда будете единственным мужчиной в ее жизни!"
"Но вы говорите о сексе, забывая про сам секс! Я чувствую сексуальное желание в гениталиях, а не в некой абстрактной психической области власти!"
"Нет, - возразил Ницше. - Я просто называю вещи своими именами! Я не возражаю против того, чтобы человек занимался сексом, когда это ему нужно. Но я ненавижу человека, который униженно просит об этом, который сдается во власть женщины-раздатчицы - хитрой женщины, которая свою слабость и его силу обращает в свою силу".
"О, как вы можете отрицать эротику в чистом виде? Вы отрицаете импульс, биологическое желание, заложенное в нас, которое делает возможным продолжение рода! Чувственность - часть нашей жизни, нашей природы".
"Часть, но не высшая часть! Поистине, смертельный враг высшей части. Вот, послушайте, что я написал сегодня рано утром".
Ницше надел свои очки с толстыми стеклами, потянулся к столу, взял оттуда потрепанную тетрадь и пролистал покрытые неразборчивыми каракулями страницы. Он остановился на последней странице и, почти уткнувшись в нее носом, прочитал: "Чувственность - сука, кусающая нас за пятки! А как хорошо эта сука умеет выпрашивать кусочек души, не получив кусочек плоти!"
Он закрыл тетрадь. "То есть проблема не в самом сексе, а в том, что он вытесняет собой что-то еще - что-то более полезное, несравненно более ценное! Страсть, возбуждение, сладострастие - вот истинные поработители. Толпа всю свою жизнь жрет, как свинья, из корыта похоти".
"Корыто похоти! - повторил Брейер, пораженный горячностью Ницше. - Эта тема вызывает у вас сильные эмоции. В вашем голосе я слышу больше страсти, чем когда бы то ни было!"
"Для того чтобы справиться со страстью, требуется сильная страсть! Слишком много людей полегло на колесе меньшей страсти".
"А ваш опыт в этом? - выведывал Брейер. - Приходилось ли вам сталкиваться с неудачами, которые и привели вас к этим выводам?"
"Вы ранее упомянули примитивный инстинкт продолжения рода - позвольте задать вам один вопрос. - Ницше трижды потряс пальцем в воздухе. - Разве не должны мы, прежде чем производить на свет себе подобных, стать творцами, позаботиться о собственном становлении. Наша обязанность перед жизнью состоит в том, чтобы создавать высших, а не воспроизводить низших. Ничто не должно препятствовать развитию героя внутри тебя, А если на пути встает похоть, с ней необходимо расправиться".
"Вернись с небес на землю, - приказал себе Брейер. - Йозеф, ты практически не способен контролировать эти дискуссии. Ницше просто игнорирует вопросы, на которые не хочет отвечать".
"Знаете ли, профессор Ницше, умом я могу согласиться с большей частью ваших утверждений, но наше общение идет на слишком уж абстрактном уровне. Оно недостаточно субъективно, чтобы быть мне полезным. Может, я слишком привязан к практике, но вся моя профессиональная деятельность построена на выяснении жалобы, постановке диагноза и последующей работе с этой жалобой с применением соответствующих лекарств".
Он наклонился вперед, чтобы заглянуть Ницше в глаза. "Так вот, я знаю, что мое заболевание не может быть вылечено такими прагматическими методами, но мы с вами слишком уж уходим в противоположную крайность. Я не могу найти никакого применения вашим словам. Вы говорите, что я должен перебороть свою похоть, мелочные страстишки. Вы советуете мне питать высшие аспекты своего Я, - но вы не говорите мне, как перебороть, как питать героя в себе. Это великолепные поэтические конструкты, но для меня сейчас это просто пустые слова".
Ницше, которого явно не впечатлила мольба Брейера, ответил ему, словно нетерпеливому школьнику: "В свое время я научу вас, как бороться с похотью. Вы хотите летать, но вы не можете просто так взять и полететь, Я сначала должен научить вас ходить, а первое, что вы должны усвоить, чтобы научиться ходить, - это понять, чтo тем, кто не подчиняется себе, управляют другие". - С этими словами Ницше вытащил свой гребешок и принялся расчесывать усы,
"Легче подчиняться, чем управлять собой? И опять, профессор Ницше, почему бы вам не обращаться ко мне лично? Я улавливаю смысл ваших высказываний, но обращаетесь ли вы ко мне? Как я могу использовать услышанное? Простите меня за мой прагматизм. Но именно сейчас все мои желания носят исключительно практический характер. Мне не нужно много; только спать без кошмаров после трех утра, получить некоторое облегчение от прекордиального давления. Вот где гнездится мой Аngst, прямо здесь..." - Он постучал по середине грудной кости.
"Что мне нужно прямо сейчас, так это не абстрактные поэтические фразы, - продолжал он, - но что-то более человечное, непосредственное. Мне необходима персональная вовлеченность: можете ли вы поделиться со мной, как это было с вами? Любили ли вы или же были одержимы, как и я? Как вы справились с этим? Как победили это? Как долго это продолжалось?"
"Я планировал обсудить с вами сегодня еще один вопрос, - сказал Ницше, откладывая гребень и снова не обращая ни малейшего внимания на вопросы Брейера. - У нас еще осталось время?"
Брейер разочарованно откинулся на спинку стула. Судя по всему, Ницше собирался и дальше не удостаивать его вопросы ответом. Он заставил себя сохранять спокойствие. Он посмотрел на часы и сказал, что может остаться минут на пятнадцать. "Я смогу приезжать сюда каждый день в десять часов минут на тридцать-сорок, но, разумеется, иногда неотложные дела будут заставлять меня уезжать раньше".
"Замечательно! Я хочу сказать вам кое-что важное. Я много раз слышал, как вы жалуетесь на то, что чувствуете себя несчастным, И правда, - Ницше открыл свой блокнот и нашел список названных Брейером проблем, - "общая неудовлетворенность жизнью" идет первой в вашем списке. Еще сегодня вы упоминали Аngst и кардиальное давление..."
"Прекордиальное -- в верхней сердечной области, сог".
"Да, благодарю вас, мы учимся друг у друга. Прекордиальное давление, ночные страхи, бессонница, отчаяние - вы много об этом говорите и вы говорите о своем "прагматическом" желании избавиться от этого дискомфорта. Вы жалуетесь, что наш с вами разговор не дает вам того, что дал разговор с Максом".
"Да, и..."
"И вы хотите, чтобы я начал работать непосредственно с этим давлением, хотите, чтобы я облегчил ваши страдания".
"Именно так". - Брейер снова подался вперед на своем стуле- Он кивал головой, подгоняя Ницше.
"Два дня назад я отказывался от предложения стать вашим - как бы сказать? - консультантом и помочь вам справиться с отчаянием. Я не соглашался, когда вы утверждали, что я прекрасный специалист в этом, так как долгие годы я посвятил изучению этих вопросов. Но теперь, подумав над этим, я понимаю, что вы правы: я действительно специалист. Я действительно могу научить вас многому: я посвятил свою жизнь изучению отчаяния. Я могу легко показать вам, сколько я отдал этому времени. Несколько месяцев назад моя сестра Элизабет показала мне письмо, которое я написал ей в тысяча восемьсот шестьдесят пятом году. Тогда мне был двадцать один год. Элизабет никогда не возвращает мне мои письма: она собирает буквально все и утверждает, что когда-нибудь она организует музей, в котором выставит все плоды моей деятельности, и будет брать деньги за вход. Зная Элизабет, я не сомневаюсь, что она сделает из меня чучело, поставит на тумбу и будет демонстрировать как главный экспонат. В том письме я писал о том, что люди делятся по основному признаку: одни желают мира в душе и счастья, они должны верить и обращаться к вере, а другие стремятся найти истину, и они должны отказаться от мира в душе и посвятить жизнь исследованию.
Это я знал в двадцать один год, полжизни назад. Пора и вам понять это: пусть это утверждение станет вашей стартовой площадкой. Вы должны сделать выбор между комфортом и истинным исследованием! Если вы выбираете науку, решаете освободиться от успокаивающих цепей сверхъестественного, если, как вы утверждаете, вы выбираете уклонение от веры и обращаетесь к безбожию, вы не можете одновременно требовать и мелочных удобств верующего! Убив бога, вы должны выйти из-под защиты стен храма".
Брейер сидел молча, наблюдая в окно, как молоденькая сиделка толкала по круговой дорожке инвалидную коляску, в которой с закрытыми глазами сидел пожилой мужчина. Он не мог не согласиться с доводами Ницше. Их нельзя было отбросить в сторону как легковесное философствование. Но, несмотря на это, он предпринял еще одну попытку.
"Вы пытаетесь представить все так, словно у меня действительно всегда был выбор. Мое решение не было таким уж обдуманным, глубоким. Я выбрал безбожие не активно, а скорее не будучи способным заставить себя поверить в религиозные сказки. Я выбрал науку только потому, что это был единственно возможный способ разобраться с секретами тела".
"Это значит только то, что вы сами скрываете от себя свою волю. Теперь вы должны научиться осознавать свою жизнь и обрести смелость сказать: "Да, это мой выбор!" Дух человека создает принятые им решения!"
Брейер поерзал на стуле. Ницше говорил голосом проповедника, отчего Брейеру стало неуютно. Где он научился этому? Уж наверняка не у отца-священника, который умер, когда Ницше было пять лет- Передаются ли генетически навыки проповедника и соответствующие склонности?
Ницше продолжал свою проповедь: "Если вы выбираете стать одним из тех, кто получает удовольствие от развития и восхищается свободой безбожия, вам стоит приготовиться столкнуться с сильнейшей болью. Они связаны друг с другом, вы не можете переживать одно, не встречаясь с другим! Если вы не желаете испытывать столь сильную боль, вам придется последовать примеру стоиков и отказаться от высшего наслаждения".
"Профессор Ницше, я сомневаюсь в том, что человек должен принимать такого рода болезненный Weltan-schauungi. Похоже на Шопенгауэра, но есть и не столь мрачные точки зрения на этот вопрос".
"Мрачные? Задайте себе вопрос, доктор Брейер, почему все великие философы столь мрачны? Спросите себя: "Кто спокоен, кто находится в безопасности, благоустроен и бесконечно бодр?" Я подскажу вам ответ: только те, кто плохо видит, - народ и дети!"
"Вы утверждаете, профессор Ницше, что рост есть вознаграждение за боль..."
Ницше перебил его: "Нет, не только рост. Не забывайте про силу. Чтобы вырасти высоким и гордым, дерево нуждается в бурях. Креативность и открытия зарождаются в боли. Позвольте мне процитировать мою фразу, написанную несколько дней назад".
И снова Ницше надел очки с толстыми стеклами, пролистал свои записи и прочел: "Человек должен носить внутри себя хаос и неистовство, чтобы породить танцующую звезду".
Цитаты Ницше начинали раздражать Брейера. Эта поэтическая речь ставила ощутимую преграду между ними. Как следует взвесив ситуацию, Брейер пришел к выводу, что будет намного лучше, если ему удастся вернуть Ницше с небес на землю.
"И снова вы слишком ударяетесь в абстракцию. Не поймите меня неправильно, профессор Ницше, вы говорите красиво, сильно, но когда вы начинаете мне читать свои записи, я теряю ощущение личного общения с вами. Умом я вас понимаю: о да, боль действительно приносит плоды: рост, силу, креативность. Я понимаю это здесь, - Брейер показал на голову, - но досюда, - он показал на живот, - они не доходят. Если вы хотите помочь мне, вы должны добраться до того места, где гнездятся мои переживания. Вот здесь, в кишках, я не ощущаю никакого роста, я не рождаю танцующие звезды! Там только неистовство и хаос!"
Ницше расплылся в широкой улыбке и ответил, потрясая пальцем в воздухе: "Именно! Наконец вы сами сказали это! Точная формулировка проблемы! А почему нет роста? Более полезных мыслей? Вот на что был нацелен вопрос, который я задал вам вчера перед самым вашим уходом: о чем бы вы думали, если бы не уделяли все свое время этим чужеродным мыслям? Прошу вас, откиньтесь назад, закройте глаза и попробуйте вместе со мной провести умственный эксперимент.
Давайте заберемся куда-нибудь высоко, может, на вершину горы, и посмотрим вокруг вместе. Там, далеко, мы видим человека, и человек этот не только умен, но и чувствителен. Понаблюдаем за ним. Вероятно, когда-то он заглянул слишком глубоко в ужас своего существования. Может, он слишком много увидел! Может, ему довелось столкнуться с прожорливыми челюстями времени, или с собственным ничтожеством - он всего лишь песчинка, ~ или с быстротечностью и непредсказуемостью. Его страх был острым, ужасным, но однажды он вдруг узнал, что страсть ослабляет страх. И он впустил страсть в свой разум, и страсть, беспощадный противник, вскоре завладела всеми остальными его мыслями. Но страсть не умеет думать, она жаждет, вспоминает. Итак, человек начал перебирать похотливые воспоминания о Берте, калеке. Он перестал смотреть вокруг, все свое время он тратил на свои сокровища: воспоминания о том, как двигались пальцы Берты, ее губы, как она раздевалась, как разговаривала, заикаясь, как ходила, прихрамывая. И вскоре все его существование было поглощено этими мелочами. На широких бульварах его сознания, созданных для парада благородных идей, скопился мусор. Сначала он еще помнил о том, что когда-то в его голове бродили великие мысли, но со временем это воспоминание поблекло и вскоре совсем исчезло. Исчезли и его страхи. Осталась только растущая тревога, словно он упустил что-то. Сбитый с толку, он начал разгребать завалы мусора в поисках причины тревоги. И вот что мы видим сегодня: он копается в отбросах, словно в них скрывается ответ. Он даже предлагает мне составить ему компанию!"
Ницше замолчал, ожидая ответа Брейера. Молчание.
"Скажите, - спросил его Ницше, - что вы думаете о человеке, которого мы видим?"
Молчание.
"Доктор Брейер, что вы думаете?"
Брейер сидел молча, с закрытыми глазами; казалось, слова Ницше загипнотизировали его.
"Иозеф, Иозеф, что вы думаете?"
Приходя в себя, Брейер медленно открыл глаза и повернулся к Ницше. Он так и не произнес ни слова.
"Разве вы не видите, Иозеф, что проблема вовсе не в том, что вы ощущаете дискомфорт? Да какое значение имеют напряжение и давление в груди? Разве кто-нибудь когда-нибудь обещал вам, что все будет хорошо? Вы плохо спите? И что с того? Вам кто-нибудь говорил, что вы будете хорошо спать? Нет, проблема не в дискомфорте. Проблема в том, что не те вещи вызывают у вас дискомфорт!"
Ницше взглянул на часы: "Вижу, я задержал вас надолго. Давайте закончим тем же, чем и вчера. Пожалуйста, подумайте, о чем бы вы думали, если бы Берта не заполонила весь ваш мозг? Договорились?"
Брейер кивнул головой и вышел из комнаты.
ВЫДЕРЖКИ ИЗ ЗАМЕТОК ДОКТОРА БРЕЙЕРА В ИСТОРИИ БОЛЕЗНИ УДО МЮЛЛЕРА, 6 ДЕКАБРЯ 1882 ГОДА
Странные вещи происходили во время нашего сегодняшнего разговора. И я не предполагал ничего подобного. Он не ответил ни на один мой вопрос, не рассказал ровным счетом ничего о себе. Он исполняет роль консультанта настолько торжественно, что иногда кажется мне просто смешным. Однако, рассматривая ситуацию с его точки зрения, я понимаю, что избранная им линия поведения верна: он уважает наш договор и изо всех сил старается помочь мне. Чем и вызывает мое уважение.
Удивительно наблюдать за тем, как его ум борется с проблемой помощи одному конкретному человеку, созданию из плоти и крови, - то есть мне. Однако ему, что странно, не хватает воображения, и он полностью полагается на риторику. Неужели он и правда верит, что рациональное объяснение или искренняя проповедь могут решить проблему?
В одной из своих книг он утверждает, что личные особенности моральной структуры философа определяют его философию. Теперь мне кажется, что это утверждение верно и в отношении стиля консультирования: личность консультанта определяет выбор подхода. Так, социальные страхи и мизантропия Ницше заставляют его обратиться к безличному, отстраненному стилю общения с пациентом. Сам он, разумеется, этого не замечает, он разрабатывает теорию рационализации и легитимизации своего терапевтического подхода. Так, он никогда не утешает меня, читает мне лекции с трибуны, отказывается признавать наличие проблем личного характера у себя и не желает общаться со мной по-человечески. Исключением был лишь один момент! В конце нашей сегодняшней беседы-я уже не помню, что мы обсуждали, - он вдруг назвал меня Иозефом. Может, раппорт удается мне лучше, чем я предполагал.
Мы ведем странную борьбу. Пытаемся определить, кто из нас может принести другому больше пользы. Меня беспокоит это соревнование; боюсь, что такое положение дел только лишний раз послужит для него доказательством истинности его глупой "силовой" модели общественных отношений. Может, мне следует последовать совету Макса: перестать с ним бороться и учиться у него всему, что он может мне дать. Для него крайне важно держать ситуацию под контролем. Я часто замечаю, что он чувствует себя победителем: он говорит, что многому мог бы меня научить, он зачитывает мне свои записи, он следит за временем и милостиво отпускает меня с заданием, которое я должен подготовить к следующей встрече. Все это меня раздражает! Но я напоминаю себе, что я врач, что я встречаюсь с ним не для своего удовольствия. В конце концов, какое можно получать удовольствие от удаления миндалин или устранения запора?
Было мгновение, когда у меня появилось странное ощущение, будто я отсутствую. Ощущение сильно напоминало транс. Может, я все-таки восприимчив к гипнозу.
ВЫДЕРЖКИ ИЗ ЗАПИСЕЙ ФРИДРИХА НИЦШЕ ПО ДЕЛУ ДОКТОРА БРЕЙЕРА, б ДЕКАБРЯ 1882 ГОДА
Иногда философу быть непонятым лучше, чем быть понятым. Он слишком старается меня понять; он пытается выманить у меня конкретные указания. Он хочет понять, как веду себя в той или иной ситуации я, и вести себя точно так же. Но он еще не понимает, что есть мой путь и что есть твой путь, а единого пути быть не может. Еще он не просит указаний прямо, но пытается выманить их лестью, а потом прикидывается, что это вовсе не лесть: он пытается убедить меня, что моя откровенность необходима для работы, что это поможет говорить ему, это сделает наши отношения более "человеческими", словно быть человеком - значит барахтаться вместе в грязи! Я пытаюсь донести до него, что правдолюбцы не страшатся шторма или грязной воды. Что нас действительно пугает, так это мелководье!
Если мы используем медицину в качестве ориентира внашей работе, разве не должен я поставить "диагноз"? Появляется новая наука - диагностика отчаяния. Я ставлю ему диагноз: он стремится к свободе духа, но не может сбросить оковы веры. Ему нужно только "да" согласия, выбора, но не "нет" отказа. Он лжет сам себе: он принимает решения, но отказывается быть тем, кто решает. Он знает, что несчастлив, но не знает, что не о том он печалится. Он ждет, что я подарю ему облегчение, поддержку и счастье. Но я должен сделать его еще более несчастным. Я должен превратить его мелочные страдания в страдания благородные, какими они когда-то были.
Как сбросить мелочные страдания с насеста? Сделать страдание снова честным? Я опробовал его методику - методику "от третьего лица", которой он пробовал воспользоваться в неуклюжей попытке уговорить меня позволить ему обо мне заботиться. Я предложил ему посмотреть на себя с высоты. Но я слишком уж круто с ним обошелся: он едва не упал в обморок. Мне пришлось говорить с ним, как с ребенком, назвать его Йозефом, чтобы привести в чувство.
Моя ноша тяжела. Я работаю на его освобождение. И на свое собственное. Но я не Брейер: я отдаю себе отчет в своих страданиях и приветствую их. И Лу Соломе - не калека. Но я знаю, каково находиться с человеком, которого любишь и ненавидишь!
ГЛАВА 16
Большой любитель попрактиковаться в искусстве медицины, Брейер обычно начинал общение со своими пациентами в больнице с коротенькой беседы, которую он, сидя на краешке кровати, элегантно переводил в медицинский опрос. Но, когда он вошел в палату №13 клиники Лаузон, никакой беседы на краешке кровати не намечалось. Ницше сразу же заявил ему, что чувствует себя необыкновенно здоровым и не желает больше терять их драгоценное время на обсуждение своих несуществующих симптомов. Он предложил немедленно перейти к делу.
"Мое время скоро снова придет, доктор Брейер; моя болезнь никогда не уходит слишком далеко или слишком надолго. Но сейчас, когда она еп vасапсеi продолжим работу с вашими проблемами. Какого прогресса вы достигли в мысленном эксперименте, который я рекомендовал вам вчера? О чем бы вы думали, если бы не были заняты исключительно фантазиями о Берте?"
"Профессор Ницше, позвольте мне начать с другого. Вчера вы опустили мое профессиональное звание и назвали меня Иозефом. Мне это понравилось. Мне показалось, что я стал вам ближе, и мне это понравилось. Хотя нас связывают профессиональные отношения, характер нашего общения требует близкого общения. Не могли бы вы в связи с этим начать называть меня по имени и позволить мне называть так вас?"
Ницше, который построил свою жизнь таким образом, чтобы избежать личных взаимодействий, пришел замешательство. Он поеживался, заикался, но, не нахо; лицеприятного способа отказаться, неохотно кивну. В ответ на следующий вопрос Брейера, желает ли Нитше, чтобы он обращался к нему "Фридрих" или "Фриц! тот буквально рявкнул: "Фридрих, пожалуйста, А тепер за дело!"
"Да, за дело! Возвращаясь к вашему вопросу. Что кроется за Бертой? Я знаю, что там мчится поток темны. глубинных мыслей, который, как мне кажется, вышел и берегов несколько месяцев назад, когда я миновал сорокалетний рубеж. Знаете, кризис в районе отметки "сорок" - не редкость. Помните, что вам осталось до этого каких-то два года на подготовку".
Брейер знал, что его фамильярность неприятна Ницше, но знал он и то, что части его требуют более близкого человеческого общения.
"Меня это не особенно беспокоит, - сказал на всякий случай Ницше. - Мне кажется, что мне сорок с тех самых пор, когда мне исполнилось двадцать".
Что это было? Попытка сближения! Вне всякого сомнения, попытка сближения! Брейер вспомнил о котенке, которого его сын Роберт недавно подобрал на улице. "Налей ему молока, - скомандовал он сыну, - а сам отойди. Пусть спокойно попьет и привыкнет к тебе. Потом, когда он будет чувствовать, что он в безопасности, ты сможешь его погладить". - Брейер отступил.
"Как лучше всего описать мои мысли? Болезненные, мрачные мысли. Иногда мне кажется, что я добрался до вершины жизни. - Брейер замолчал, вспоминая, что он говорил об этом Фрейду. - Я добрался до пика и теперь заглядываю за край, хочу посмотреть, что мне уготовано, и вижу только разрушение - старение, внуки, седые волосы, или, например, - Брейер постучал по проплешине, - полное отсутствие волос. Но и это не совсем то, что я пытаюсь вам объяснить. Меня беспокоит не спуск, а невосхождение".
"Невосхождение, доктор Брейер? Почему вы не можете продолжать подъем?"
"Фридрих, я знаю, что с привычкой расстаться нелегко, но, пожалуйста, называйте меня Йозеф".
"Ну, Йозеф. Расскажите мне, Йозеф, о невосхождении".
"Иногда мне кажется, что у каждого из нас есть тайная фраза, глубинный мотив, который становится центральным мифом жизни человека. Когда я был ребенком, кто-то однажды назвал меня "исключительно одаренным парнем". Мне эта фраза понравилась. Я бормотал ее про себя тысячи раз. Часто я представлял себя тенором, исполняющим эту строчку очень высоким голосом: "Ииии-и-сключительно о-да-рен-ный па-рень". Мне нравилось произносить эти слова медленно и драматично, подчеркивая ударением каждый слог. Эти слова даже сейчас задевают меня!"
"И что случилось с этим исключительно одаренным парнем?"
"Ах этот вопрос! Я часто над этим думаю. Что из него получилось? Я знаю, что одаренности больше нет - она исчерпана!"
"Скажите, а что именно вы имеете в виду под словом "одаренность" ? "
"Не уверен, что знаю точно. Раньше мне казалось, что знаю. Это означало потенциал для того, чтобы взбираться наверх, - это означало успех, признание, научные открытия. Я вкусил плоды этой одаренности. Я стал уважаемым врачом, уважаемым гражданином. Я сделал несколько важных научных открытий, - пока существуют исторические справочники, мое имя останется в веках в списке первооткрывателей функций внутреннего уха в регуляции равновесия. Помимо этого я принимал участие в открытии важного процесса регуляции дыхания, известного как рефлекс Герринга-Брейера".
"Йозеф, разве вам не повезло? Разве вы не использовали вашу одаренность?"
Тон Ницше сбивал Брейера с толку. Он что, и вправду хочет получить ответ? Или исполняет роль Сократа, отводя Брейеру роль Алкивиадаii? Брейер решил ответить как есть.
"Да, я достиг цели. Но удовлетворения не получил, Фридрих. Сначала упоение новым успехом растягивалось на месяцы, но со временем стало более мимолетным - недели, затем дни, затем часы, - и так до тех пор, когда чувство начало улетучиваться еще до того, как проникнет внутрь меня. Теперь мне кажется, что цели были ложными, - не к этому следует стремиться исключительно одаренному парню- Часто я путаюсь: старые цели теряют свое очарование, а создавать новые я уже разучился. Когда я вспоминаю свою жизнь, у меня появляется ощущение, что меня предали или обманули, словно Господь сыграл надо мной шутку или я всю жизнь танцевал не под ту музыку".
"Не та музыка?"
"Мелодия исключительно одаренного парня - мелодия, которую я всю свою жизнь бормотал себе под нос!"
"С музыкой все было в порядке, Йозеф, танец не тот!"
"Музыка подходящая, танец нет? Что вы хотите этим сказать?"
Ницше не ответил.
"Вы имели в виду, что я неверно понимаю слово "одаренность"?"
"И "исключительно", Йозеф".
"Я не понимаю. Не могли бы вы выражаться яснее?"
"Может, вам стоит поучиться общаться на более понятном языке с самим собой? За последние несколько дней я понял, что философская терапия заключается в научении слушать свой собственный внутренний голос. Помните, вы рассказывали мне о том, что ваша пациентка, Берта, лечила себя сама, проговаривая каждую свою мысль? Как вы называли это?"
"Прочистка труб. На самом деле название придумала она. Прочистить трубы - значит вырваться на свободу и проветрить мозги, очистить сознание ото всех неприятных мыслей".
"Хорошая метафора, - похвалил Ницше. - Может, нам тоже стоит попробовать использовать этот метод в наших беседах. Например, прямо сейчас. Можете ли вы, например, прочистить трубы в поисках информации об исключительно одаренном парне?"
Брейер откинулся на спинку стула: "Кажется, я уже говорил об этом. Стареющий парень дошел до того этапа в жизни, когда он уже не видит в ней смысла. Цель его жизни - моей жизни, мои стремления, все, ради чего я жил, - все это кажется мне сейчас абсурдным. Когда я думаю о том, что стремился к абсурду, как бездарно я растранжирил единственную данную мне жизнь, меня охватывает непереносимое отчаяние".
"А к чему вы должны были бы стремиться?"
Брейера воодушевил тон Ницше - более доброжелательный, более уверенный, словно эта тема была для него хорошо известной.
"Это-то и есть самое худшее. Жизнь - это экзамен, где верных ответов быть не может. Если бы мне пришлось прожить жизнь с самого начала, я не сомневаюсь, что это было бы то же самое, что я снова сделал бы те же самые ошибки. Я на днях придумал неплохой сюжет для романа. Если бы я только мог писать! Представьте себе: мужчина средних лет, недовольный своей жизнью, встречает джинна, которые предлагает ему прожить жизнь заново, не забыв при этом ничего из своей предыдущей жизни. Разумеется, он хватается за эту возможность. Но, к своему удивлению и ужасу, обнаруживает, что его вторая жизнь как две капли воды похожа на первую, - он принимает те же решения, совершает те же ошибки, преследует все те же ложные цели и поклоняется ложным богам".
"А эти цели, достижением которых вы жили, откуда они взялись? Как вы их выбрали?"
"Как я выбрал свои цели? Выбрал, выбрал - ваше любимое слово! Мальчики в пять лет, в десять, в двадцать не выбирают, какой жизнью им жить. Я не знаю, как ответить вам на этот вопрос".
"Не думайте об этом, - подбодрял его Ницше, - Просто чистите дымоходы'"
"Цели? Цели заложены в культуре, витают в воздухе. Вы дышите ими. Все мальчики, с которыми я рос, вдыхали одни и те же цели. Все мы хотели выбраться из еврейского гетто, добиться высокого статуса в мире, достичь успеха, разбогатеть, обрести стабильность. Этого хотели все! Никто из нас никогда не знал о том, что такое свободный выбор, - наши цели были перед нами, естественные последствия моего времени, моего народа, моей семьи".
"Но это не пошло вам на пользу, Йозеф. Все это было недостаточно надежным для жизни. Или, может, кому-то и этого было достаточно, кому-то, кто не видит дальше собственного носа, слабым бегунам, которые всю свою жизнь, пыхтя, пытаются достичь своих материальных целей, или даже тем, кто достиг успеха, но лишился способности постоянно ставить перед собой новые цели. Но вы, как и я, видите хорошо. Вы видите жизнь чуть ли не насквозь. Вы поняли всю бессмысленность погони за неверными целями и бессмысленность постановки новых неверных целей. Умножение на ноль дает в результате ноль!"
Эти слова действовали на Брейера как гипноз. Все вокруг - стены, окна, камин, даже тело Ницше, - все исчезло. Всю свою жизнь он ждал этого разговора.
"Да, все, что вы говорите, Фридрих, - верно, кроме того, что каждый свободен в выборе своего жизненного плана. Выбор жизненных планов - процесс неосознаваемый. Это все - исторические случайности, разве не так?"
"Если ты не вступаешь во владение своим жизненным планом, ты позволяешь своей жизни стать цепью случайностей".
"Но, - запротестовал Брейер, - никто не обладает такой свободой. Вы не можете выйти за пределы перспективы своего времени, своей культуры, своей семьи, своей..."
"Однажды, - перебил его Ницше, - мудрый еврейский учитель посоветовал своим ученикам уйти из родительского дома на поиски совершенства. Вот этот шаг был бы достоин исключительно одаренного парня! Это был бы верный танец под верную музыку!"
Верный танец под верную музыку! Брейер пытался сосредоточиться на этих словах, но внезапно почувствовал разочарование.
"Фридрих, я обожаю такие разговоры, но внутри меня сидит голосок, который спрашивает: "Чего мы добьемся этим?" Наша дискуссия слишком эфемерна, слишком далека от колотящегося в моей груди сердца и тяжести в моей голове".
"Терпение, Йозеф! Как долго, вы говорите, "чистила дымоходы" ваша Анна О.?"
"Да, это потребовало много времени. Несколько месяцев! Но у нас с вами нет этих месяцев. И еще - ее "чистка дымоходов" всегда была связана с ее болью. Наша же абстрактная беседа о целях и смысле жизни вряд ли имеет хоть какое-то отношение к моей боли!"
Ницше невозмутимо продолжил свою речь, как если бы он не слышал слов Брейера: "Йозеф, вы сказали, что все проблемы обострились, когда вам исполнилось сорок?"
"Какая настойчивость, Фридрих! Вы помогаете мне относиться к себе с большей терпимостью! Если вам действительно интересно узнать о моем сорокалетии, я просто обязан разгадать эту загадку и ответить вам. Сорокалетие - да, это был кризисный год, мой второй кризис. До этого кризис был в двадцать девять, когда Опползер, декан кафедры медицины, умер во время эпидемии тифа. Шестнадцатого апреля тысяча восемьсот семьдесят первого года - я до сих пор помню эту дату. Он был моим учителем, моим защитником, вторым отцом".
"Меня интересует тема "вторых отцов". Расскажите мне поподробнее".
"Он стал для меня великим учителем жизни. Всем было известно, что он собирается сделать меня своим преемником. Я был лучшим претендентом и должен был занять его кресло. Но этого не произошло. Может, я сам ничего для этого не сделал. Был назначен другой человек, выбранный из политических соображений, а может, и из-за религиозных. Мне там места больше не было, так что я перенес свою лабораторию со всеми моими подопытными голубями домой и посвятил все свое время индивидуальной практике. Это, - грустно подытожил Брейер, - стало концом перспективной университетской карьеры исключительно одаренного парня".
"Вы сказали, что сами для этого ничего не сделали. Что вы имели в виду?"
Брейер бросил удивленный взгляд на Ницше: "Какая трансформация - из философа в клинициста! У вас уши врача. Ничего не пропускаете. Я вставил эту фразу, потому что я знаю, что должен быть до конца честным. Да, эта рана все еще болит. Я не хотел говорить об этом, но именно за эту фразу вы и ухватились".
"Вот видите, Йозеф, как только я хочу, чтобы вы рассказали мне о чем-то против вашей воли, вы тотчас решаете, что вам будет лучше взять ситуацию в свои руки, умаслив меня комплиментом. Ну что, будете еще спорить с тем, что борьба за власть является важной частью наших отношений?"
Брейер откинулся на спинку стула: "О, опять это". - Он отмахнулся: "Давайте не будем снова возвращаться к этому спору. Прошу вас, давайте продолжим. - Он помолчал, а потом добавил: - Подождите, я хочу еще кое-что сказать: если вы не допускаете проявления позитивных эмоций, то вы сталкиваетесь с тем, что тот самый тип отношений, который вы предсказывали, вы и видите перед собой in vivoiii. Это неправильная наука - вы подтасовываете факты".
"Неправильная наука? - Ницше задумался, а потом кивнул головой. - Вы правы! Обсуждение закрыто! Давайте вернемся к вопросу о том, как вы ничего не сделали для своей собственной карьеры".
"Ну, примеров тому - масса. Я затягивал с написанием и публикацией научных статей. Я отказывался от предварительных мероприятий, необходимых для занятия должности, Я не принимал членство в нужных медицинских ассоциациях, не участвовал в деятельности университетских комитетов, не налаживал нужные политические связи- Я не знаю почему. Может, здесь как раз появляется та самая проблема власти. Может, я уклонился от сражения с конкурентами. Мне было проще сражаться с загадкой системы равновесия голубей, чем с другим человеком. Мне кажется, что эти мои проблемы с соревнованием и порождают ту боль, что появляется, когда я думаю о Берте с другим мужчиной".
"Йозеф, а может быть, вам казалось, что исключительно одаренному парню не пристало потом и кровью вырывать путь к вершине".
"Да, об этом я тоже думал. Но, как бы то ни было, так подошла к концу моя университетская карьера. Это была первая смертельная рана, первый удар по мифу об исключительно одаренном парне".
"Итак, тогда вам было двадцать девять. В сорокалетие - второй кризис?"
"Еще более глубокая рана. Когда мне исполнилось сорок, я расстался с идеей, что способен на все. Внезапно я понял одну из прописных истин жизни: время невозможно повернуть назад, жизнь моя кончается. Разумеется, я знал это и раньше, но осознание этого в сорок стало совершенно новым опытом. Теперь я понимаю, что фраза "исключительно одаренный парень" была всего лишь походным знаменем, что "одаренность" - это иллюзия, а "исключительность" бессмысленна и что я сам шагаю в ногу со всеми остальными людьми по дороге к смерти".
Ницше энергично покачал головой: "Вы называете ясный взор раной? Посмотрите только, что вы узнали, Йозеф; что время необратимо, что содеянного не вернешь. Такие озарения достаются лишь счастливчикам!"
"Счастливчикам? Странно вы говорите. Я понимаю, что приближается смертный час, что я - бессильное ничтожество, что жизнь не имеет ни смысла, ни цели, - и вы называете это везением?"
"Тот факт, что содеянного не вернешь, не означает, что воля к действию бессильна. Потому что, слава богу, бог умер, - и это не значит, что существование не имеет смысла. Все мы смертны, - и это не значит, что жизнь не имеет ценности. Я когда-нибудь научу вас этому. Но мы уже много поработали сегодня - может, слишком много. Пожалуйста, перед нашей завтрашней встречей вспомните наш разговор. Помедитируйте на него!"
Удивленный неожиданным завершением их беседы, Брейер взглянул на часы и увидел, что у них оставалось еще десять минут. Но он не стал возражать и покинул комнату с облегчением школьника, отпущенного с урока раньше времени.
ВЫДЕРЖКИ ИЗ ЗАМЕТОК ДОКТОРА БРЕЙЕРА В ИСТОРИИ БОЛЕЗНИ УДО МЮЛЛЕРА, 7 ДЕКАБРЯ 1882 ГОДА
Терпение, терпение, только терпение. Впервые я понял смысл и цену этого слова. Я должен думать о своей далекой цели. Все дерзкие преждевременные шаги в этой области заканчиваются неудачей. Думай о начале партии в шахматы. Составляй комбинации медленно и систематизированно. Построй надежный центр. Не передвигай фигуру больше одного раза. Не выводи ферзя раньше, чем нужно! И это работает! Большим шагом вперед сегодня стал переход к именам. Он чуть не задохнулся от моего предложения. Я едва смог сдержать смех. При всем своем свободолюбии он в душе венец, который любит свои регалии - равно как. и свою беспристрастность. После того как я несколько раз назвал его по имени, он стал отвечать мне тем же. Это изменило саму атмосферу сеанса. Всего через несколько минут он чуть-чуть раскрылся. Он заметил, что кризисов ему пришлось пережить больше, чем хотелось бы, и что на сорок, он себя чувствовал еще в двадцать. Я не стал развивать эту тему - пока! Но я должен к этому вернуться.
Может, на данный момент мне лучше оставить попытки помочь ему - пусть он пытается помочь мне, а я буду плыть по течению. Чем я буду искреннее, чем меньше буду пытаться манипулировать им, тем лучше. У него, как у Зига, взгляд как у орла, так что от него не укроется малейшее лицемерие.
Очень стимулирующая сегодня получилась беседа, как в старые добрые времена на уроках философии у Брентано. Иногда меня просто затягивало. Но была ли она продуктивной? Я снова перечислил ему мои проблемы: старение, близость смерти, бесцельность - все свои болезненные переживания. Его явно заинтриговал мой старый рефрен про "исключительно одаренного парня" - странно. Я не уверен, что я понимаю, что у него на уме, - если вообще что-то есть!
Сегодня я начал понимать его методику. Так как он уверен в том, что одержимость Бертой служит для того, чтобы, отвлечь мое внимание от этих экзистенциальных проблем, он стремится поставить меня перед их лицом, раздуть их до неимоверных размеров, может, даже заставить меня испытывать больший дискомфорт. Так что он весьма резок, и поддержки от него не дождешься. Зная его, удивляться здесь нечему.
Кажется, он думает, что на меня подействует метод философских рассуждений. Я пытаюсь объяснить ему, что меня это совсем не трогает. Но он, как. и я, постоянно экспериментирует и импровизирует в поиске новых методов. Его очередная сегодняшняя методологическая инновация: попытка адаптировать мою методику "чистки дымоходов". Мне странно чистить их, а не наблюдать за процессом, - странно, но не неприятно.
Что же действительно неприятно, что действительно раздражает ~ так это его напыщенность, которая постоянно вылезает наружу. Сегодня он заявил мне, что собирается рассказать мне о смысле жизни и ее ценности.
Только не сейчас! Я к этому не готов!
ВЫДЕРЖКИ ИЗ ЗАПИСЕЙ ФРИДРИХА НИЦШЕ ПО ДЕЛУ ДОКТОРА БРЕЙЕРА, 9-14 ДЕКАБРЯ 1882 ГОДА
Наконец-то! Беседа, достойная моего внимания, ~ беседа, доказывающая правильность большинства моих предположений. Этот человек совершенно придавлен к земле ~ своей культурой, своим положением, статусом, семьей ~ так, что он никогда не знал собственной воли. Конформизм впитался в каждую его клеточку: когда я заговорил о выборе, он казался изумленным, словно бы я говорил на каком-то незнакомом языке. Может, именно конформизм так связывает евреев: внешние преследования заставляют людей сплотиться настолько тесно, что ничто индивидуальное просто не может проявиться.
Когда я заявляю ему о том, что он позволил своей жизни стать цепью случайностей, он отрицает возможность выбора. Он говорит, что ни один носитель культуры не имеет возможности выбирать. Когда я осторожно упомянул наказ Иисуса оставить родительский дом и культуру в поисках совершенства, он объявил мой метод слишком уж эфемерным и сменил тему.
Забавно: в детстве у него была на вооружении концепция, которую он так и не смог увидеть во всем великолепии, - он был "исключительно одаренным парнем" - как и мы все, - но так и не понял, в чем заключалась эта одаренность. Он так и не понял, что его долг состоит в совершенствовании характера, преодолении себя, своей культуры, своей семьи, похоти, грубой животной природы, стать тем, кто он есть, и тем, что он есть. Он так и не вырос, так и не сбросил свою первую кожу: он увидел свое призвание в достижении материальных и профессиональных целей. И когда он достиг всего этого, так и не заглушив тот голос, который говорил ему: "Стань собой", он отчаялся и начал жаловаться на то, что его обманули. Даже сейчас он так ничего и не понимает!
Есть ли надежда? По крайней мере, его заботят настоящие проблемы и он не поддается религиозным обманам. Но в нем слишком силен страх. Как я могу сделать его сильным? Он как-то сказал, что холодные ванны полезны для укрепления кожи. Он выписал себе закаливание? Озарение помогло ему понять, что управляют нами не прихоти бога, а прихоти времени. Он понимает, что воля бессильна перед "так случилось". Хватит ли мне сил, чтобы научить его "так случилось" превращать в "этого я и хотел"?
Он настаивает, чтобы я позволил ему называть меня по имени, хотя и знает, что я этого не люблю. Но это не так уж страшно; я достаточно силен, так что могу уступить ему эту небольшую победу.
ПИСЬМО ФРИДРИХА НИЦШЕ, АДРЕСОВАННОЕ ЛУ САЛОМЕ. ДЕКАБРЬ 1882 ГОДА
Лу, вопрос о том, страдаю ли я, неактуален по сравнению с вопросом о том, обретешь ли ты, дорогая Лу, себя снова. Я никогда не встречал человека, которого мне было бы так же жаль, как тебя: несведующую, но проницательную умело использующую все, уже известное с плохим вкусом, но не осведомленную в этом недостатке честную, но по пустякам, преимущественно из упрямства общая жизненная позиция которой - бессовестность невосприимчива - не может ни брать, ни давать бездуховна, неспособна любить в состоянии аффекта ужасна и близка к безумию неблагодарная, никакого стыда перед благодетелями
В частности ненадежна плохо воспитана смутные представления о чести мозг с первыми признаками души натура кошки - хищница в шкуре домашней киски благородство как остаточное явление после общения с благородными людьми сильная воля, но по мелочам нет ни прилежания, ни чистоты сильно смещенная чувственность детский эгоизм как следствие сексуальной атрофии и задержки полового созревания не любит людей, зато любит бога потребность в экспансии хитра, потрясающий самоконтроль в отношении сексуальности мужчин
Твой
Ф.Н.