Ницше в будуаре Сент-Анж

 

Анатолий Ливри

 

Анатолий Ливри. "Ницше в будуаре Сент-Анж", c. 419 - 428 в XVIII век: литература в эпоху идиллий и бурь – XVIIIe siècle la littérature au temps des idylles et des tempêtes: Научный сборник / Под ре-дакцией Н.Т. Пахсарьян. – М.: Экон-Информ, 2012. – 524 с.

 

«Есть такой как бы закованный в панцирь жук – носорог называется,

– так вот он питается только сладким соком растений 

Юкио Мисима

  

Hицше и Сад. Сын лютеранского пастора и провансальский – пусть урождённый в Париже – вольнодум-вольнодел, очутившийся за решёткой и при Бурбонах, и при ханжеской Pеспублике, и при жаждущем скороспелой репутации добропорядочности Корсиканце: что, казалось бы общего меж ними? Ни разу галлолюбый, даже Достоевского читающий по-французски Ницше, не упоминает «божественного1 „маркиза”». И всё-таки «философский оргазм» Донасьена Альфонса Франсуа, графа – таков его первый титул2 – де Сада, энергично внедрившего в искусство свои плотско-пенетрационные тезисы, не перестаёт доноситься сквозь строки ницшевских трудов. Так по-садовски разбивает скрижали Иеговы с его сыном не только дионисически развязавшийся со своим автором Заратустра, но и сам Ницше, накачивающий своё «персидское любомудрие» на страницах Весёлой науки, книги, получившей при своём языческом крещении второе, апеннинское имя, la gaуa scienza, которое эллинист в легкомысленный момент переведёт «Наукой Геи», – жреческая проповедь сущности этой Земли, a cледовательно заверениe в тотально-генуэзском познании её перед неоколумбовским рывком к материку ещё неведанной философии, этой «„новой стране”, о которой никто ещё ничего не знает»3, к cocтавлению Сверхчеловека из кусков некогда расчленённого Зевесовым перуном Андрогина, к формированию нового людского рода, способного вырваться из Кольца Вечного Возвращения, а главное – выжить после такого неслыханного освобождения4. Вся эта жизнелюбивая генеральная репетиция воинственного паганизма буквально пропитана духом Вольтера: Фридрих Ницше заглотив, как удав, grandseigneura духа, согласно исконному рефлексу всех хороших учеников, завершивших образование, решает напасть на своего воспитателя5, чей бюст Ницше одновременно получает в дар от анонимного парижского почитателя, – с открыткой, текст которой принято цитировать без перевода: « ... l’âme de Voltaire fait ses compliments à Frédéric Nietzsche. »6

Именно Вольтер – центральное звено, связующее Ницше и Сада, а точнее его Философию в будуаре: этому анти-иудее-христианскому «Бытию», становлению мира дикой морали на протяжении семи «сверхплатоновских диалогов» – посвящается мой краткий труд.

Вольтер – учитель Сада. Вольтеровские мысли и даже обрывки цитат беспрестанно пробиваются в возгласах исступлённо любомудрствующих любовников романа7. И нередко создаётся впечатление, будто Вольтер, переписывавшийся с семьёй Сада8, а также проживавший в замке Сент-Анж9 – эту фамилию носит гостеприимная хозяйка одноимённого поместья, где происхoдят философские ébats, – и есть единственный вдохновитель Сада.

Hицше с Садом, удовлетворявшие артистическую жажду единой ключевой струёй – Вольтером – впитали склонность к новой норме поведения – изысканной преступности перед старым обществом, а следовательно и его богом со своим сыном, чья личность, вплоть до происхождения, вызывала на удивление схожее, нынче уголовно наказуемое, презрение и у Вольтера («Божий Сын, сам Бог, презрев свою власть,/ Сделался согражданином сего мерзкого народа:/ В чреве Еврейки зачат он ...»10), а за ним и у Сада («… в брюхе еврейской путаны, посреди свинарника является Бог, пришедший спасти Землю ...»11) с Ницше: «Пилат, римский правитель. Он не может принудить себя к тому, чтобы принять всерьёз спор иудеев. Одним евреем больше или меньше – что за важность?..»12 – и это лишь одна из многочисленных «некорректных» фраз каждого из философов.

Даже предлагаемый способ борьбы за возвращение языческо-экстатического существования одинаков и у Сада и у Ницше. Нет серьёзной битве с Галилеянином! Наилучшим оружием признано издевательство над всем «святым», установленным функционерами единобожия: «Убивают не гневом, а смехом. Вставайте, помогите нам убить дух тяжести!»13, заявляет Заратустра, и его «нам» подразумевает наличие богохульных союзников, – то же, ссылаясь на императора-философа, коим восхищался Вольтер14, пишет Сад: «... сарказмы Юлиана более навредили христианству, чем все Нероновы пытки ... »15

Можно с уверенностью утверждать, что благодаря Вольтеру, и несмотря на тридцатилетний срок меж смертью Сада и рождением Ницше, оба они оказались мыслителями нераздельного культурно-исторического поля. А потому тот, Фридрихом Ницше привитый стилистическому стволу Германии автобиографический термин «имморалист»16 («Церковь хотела во все времена уничтожения своих врагов – мы же, мы, имморалисты и антихристиане, видим нашу выгоду в том, чтобы церковь продолжала существовать...»17), нередко встречающийся также в переписке Ницше18, – позже подхваченный французским ницшеанцем и «половым вольнодумцем», Андре Жидом19, – мог прийти к Ницше именно из разбираемого мною романа Сада, чьё второе название, не забудем это, Имморальные воспитатели.

Наследие Сада, запрещённое во Франции до 1960 года, – ещё в 1957 г. его издатель Жан-Жак Повер становится жертвой судебного приговора за публикацию четырёх садовских произведений, в том числе Философии в будуаре20, – оказалось неожиданно разрекламированно в немецкоязычном мире вмешательством психиатрии: Рихард фон Крафт-Эбинг, медицинский соратник Ницше на госпительном фронте Франко-прусской войны, в своей Psychopathia sexualis21 увековечил фамилию писателя истинно журналистским и тотально ложным с литературной точки зрения понятием «садизм», paнее появившимся в Словаре Буаста. Сам же Ницше мог заинтересоваться der Fall Sade через посредничество Флобера22, Сент-Бёва23, и, конечно же, Дневников Гонкуров, в свою очередь свидетельствующих о настоящей садомании Флобера24, – авторов тщательно изучаемых Ницше, имевшим в личной библиотеке их книги25, оказывается столь ценныe психологу-франкофилу, что он удостаивает вниманием вышеупомянутых «представителей декадентства» в собственных канонизированных трудах26, – вступая даже с Флобером в полемику по поводу наиважнейшей для себя физиологии созидания; не потому ли объятый энтузиазмом антихриста Ницше награждает «бравого руанского буржуа»27 оскорбительнейшим эпитетом пустоты, возводя, следовательно, Флобера в ранг своего антипода28: «On ne peut penser et écrire quassis (Г. Флобер). – Вот я и поймал тебя, нигилист! Усидчивость есть как раз грех против духа святого. Только выхоженные мысли имеют ценность.»29 – подлинный «руах элойхим» есть Дионис. Лишь вакхический реактор, унося тело вверх по горной тропе, способен генерировать гения.

Более того, сын своей, всех и вся демократизирующей эпохи, Сад – сам декадент. Победоносный дух его предков-рыцарей покинул Сада, ему требуется одобрение или же ненависть светской и городской черни, а самое главное – раны судьбы не закаляют «маркиза», он не способен практически использовать себе во благо порыв ненависти низших. Чандала постепенно поглощает его, лишая Сада гения. Причина данной деградации в неизбывном тщеславии Просвещения. И Сад – животное политическое, настолько насыщен духом вездесущего плебса, что не в силах ощутить себя тем, кем он является – неотъемлимой частью восстания подонков общества против красоты, – не может признать собственной упадочности, как это сделает другой, цельный, изготовившийся ошеломить Вечность творец, очищающий себя исповедью: «Если исключить, что я décadent, я ещё и его противоположность.»30 – подлинное величие предполагает мужество анализировать себя с вершин грядущих тысячелетий. Именно поэтому истинными последователями Сада-вакханта являются вовсе не толпы парижских сексуальных экспериментаторов-интеллектуалов, а те редкие особи, объятые Дионисом, выудившие из романов Сада искру Бога, и использовавшие её для разжигания внутреннего бледно-экстатического пламени, тотально пожравшего их. Одновременно они приходят и к Ницше.

Таким редким «ницшеанским садистом» смело можно назвать Юкио Мисиму, введшего на сцену маркизу Рене де Сад, – за три года до другого драматургического стона о летаргии Великого Пана, Мой друг Гитлер. Сад и Ницше трансформируются Мисимой в ступени, ведущие уже не к сценическому, но реальному возрождению античной Японии – в попытку изнасиловать Хроноса. Эти ступени заливает он своей кровью. Иначе Мисима и не мог завершить жизнь: лишь когда совершеннейшие сыны этноса восторженно гибнут в битве с внешним врагом, их массовая смерть создаёт атмосферу, пробуждающую лучших поэтов-одноплеменников, вступающих в бой с внутренним недругом нации – её пошлостью. Без пролития рек крови этнической элиты не возникнуть прекраснейшим произведениям искусства того же народа – в этом смысл «тёмной» гераклитовской фразы31. Kогда же большинство καλοὶ κάγαθοί не предназначают себя смерти за Добро и Зло своего этноса, то высокоорганизованные особи его вынуждены брать на себя функции и воина, и пророка-поэта, собственными телами пытаются они закупорить многочисленные прорехи, – чтобы не выветрился дух ещё бродящей, ещё чреватой халкионичностью людской группы. В этой сверхчувствительности резон добровольного расставания высших с миром (абсолютно неважно, облекается ли уход в форму «сумасшествия» или самоубийства), – даже если только одна-единственная их ипостась терпит неудачу в своём порыве поворотить время вспять. В эпоху экзальтации насилия, признания его добродетелью, и герой, и творец позволяет себе цельное, наивысшей напряжённости существование, – и тогда весь этнос совершает качественный рывок усложнения. Случай, однако, родил Сада, Ницше и их последователей в момент непревзойдённого сопротивления Хроноса: квази тотальная непроницаемость бастиона Бога-Отца, вот подлинная причина гибельности ностальгии избранных по античности.  

Итак, «садист» ли Ницше – в широчайшем, нежели то вообразил вульгаризатор Крафт-Эбинг, смысле? Ибо дичайшая, высше-лучше-человеческая жестокость – напишет впоследствии Ницше32 – царит на страницах садовских романов и превозносится их героями «философски», как норма поведения тех, кто, возвращаясь к звериным истокам людей, пропитываясь невинно-бешеной мощью своего рода, совершенствуется параллельно и как утончённейшая, высококультурная индивидуальность. Как окрестил «маркиз» таких белокурых бестий, ополчившихся на моралиновых33 плебеев, чья участь – стать жертвой сексуального насилия? Сад использует воистину «ницшевский» образ – «волков», – призывая к братству в преступлении сих высших созданий: «Hикогда волки не пожирают друг друга ...»34 Случай же способен возвести крепостных морали в ранг временных клевретов сверх-имморалистов, но стоит Саду потребовать, в интересах драмы, исключительно интеллектуальной паузы, эротическая декорация тотчас изгоняется прочь с садовской сцены35: Сад слишком вольтерьянец, чтобы позволить рассуждать черни – пусть даже черни «классической», ибо говорящей языком Мольера36.

Или, поставлю вопрос иначе: ницшеанец ли Сад? Ибо какая ярая, багровая злоба беспрерывно царит в его романах! Я имею в виду ту самую злобу, которая вовсе не «дурна», но, напротив – идеальный двигатель совершеннейшей, единственно приемлимой созидающим мыслителем добродетели. Ницше – ревизионист, всецело реабилитирующий злобу. Его Заратустра – этот неоимморалист, реставрирующий древнейшие скрижали человечества – «первый психолог добрых, есть следовательно – друг злых.»37; именно в злобе для пророка – кладезь истинного гуманизма: «Ах, звери мои, только одному научился я до сих пор, что человеку нужно его самое злое для его же лучшего, – что всё самое злое есть его наилучшая сила и самый твёрдый камень для наивысшего созидателя; и что человек должен становиться лучше и злее ...»38

А в спортивной разминке ницшевской кисти перед Заратустрой подробно и по-шекспировски объясняется мистерия творчества личностей странных, древоподобных, корнями пенетрирующих Гею, – тотчас анализируемую научно и полную зла:

Ср. Весёлая наука (la gaya scienza): «Нас путают – стало быть, мы сами растём, непрерывно меняемся, сдираем с себя старую кору, мы с каждой весной сбрасываем ещё с себя кожу, мы становимся всё более юными, более будущими, более высокими, более крепкими, мы всё мощнее пускаем наши корни в глубину – во зло, – и в то же время всё с большей любовью, с большим обхватом обнимаем небо, и с большей жаждою всасываем в себя его свет всеми нашими ветвями и листьями. Мы растём, как деревья, – это трудно понять, как и всё живое! – не на одном месте, а повсюду, не в одном направлении, но вверх и вовне, как и внутрь и вниз, – наша сила идёт одновременно в ствол, сучья и корни, мы уже вовсе не вольны делать что-либо частное, быть чем-либо частным... »39

Ср. Так говорил Заратустра:

«Заратустра отвечал:

„Чего же ты пугаешься? С человеком происходит то же, что и с деревом.

Чем больше стремится он вверх, к свету, тем глубже впиваются корни его в землю, вниз, в мрак и глубину, – ко злу”.

„Да, ко злу! – воскликнул юноша. – Как же возможно, что ты открыл мою душу?”»40

Туда, внутрь, к кладезю мудрости Земли, влечёт наичувствительнейших вакхантов Дионис-философ41, означая, что проникая вертикально мистерии Вселенной, познаёт человек себя самого, – в озлоблении людского рода видит Бог орудие своей прикладной филантропии и, как профессиональный воспитатель, повторяет урок наиболее способному из учеников: «„Я люблю его [человека <А.Л.>] и часто думаю о том, как бы мне ещё улучшить его и сделать сильнее, злее и глубже”. – „Сильнее, злее и глубже?” – спросил я с ужасом. „Да, – сказал он ещё раз, – сильнее, злее и глубже; а также прекраснее” – и тут бог-искуситель улыбнулся своей халкионической улыбкой, точно изрёк что-то очаровательно учтивое.»42

Вакхическая лекция была усвоена. С тех пор «Посвящённый» Бога Диониса, Ницше43, сознавая исключительную плотскость всякого любомудрия, не перестаёт вступаться за злодеев, восхищаться их величием, – и действует он исключительно как имморалист:

«Чего только не нафантазировали проповедники морали о внутреннем „убожестве” злых людей! Чего только не налгали они нам о несчастье людей, подверженных страстям!»44

Тендеция удревнения, характеризующая созидателей, должна быть пробуждена чисто физиологически. Дионис нисходит на Сада с Ницше: в театре сбрасывают они с плеч духа тяжести столетий иудее-христианства. Исконный, присущий их крови Бог облегчает, окрыляя и умудряя, обоих творцов. И если, чтобы прочувствовать вакхическую сущность познания необходим очистительный этап инициации – трагедия45, – то для выживания после неё требуется сатирическая драма со своей двойняшкой – комедией Аристофана, раскусившего суть кощунственного Сократа вкупе со всем его декадентским причетом: «Верно схватывающий инстинкт Аристофана, конечно, не ошибся, когда он объединил в одинаковом чувстве ненависти самого Сократа, трагедию Еврипида и музыку новейших дифирамбиков и ощутил во всех трёх признаки выродившейся культуры.»46 Этот Аристофан, первый профессиональный анти-феминист западной цивилизации, возвративший Элладе – решением Диониса – Эсхила, вместо медиатической «маски афинского диалектика»47, облегчает научные открытия в трагедии базельскому эллинисту, ни разу не испытавшему себя ни как драматург, ни как актёр. Ницше не реализовал телесно собственные принципы: он способен стать лишь Богом, – не рядовым вакхантом.

Сад же – практик, физиологически не предрасположенный к брахманскому спокойствию. Подобно аттическим комедийным авторам, он сам организует представления – добровольно налагая на себя литургию хорегии, и разоряясь, – сам восходит на сцену, превращаясь в лучшего актёра, и, тотчас пересекая театральные границы, бросает вызов Робеспьеру, провоцируя свой смертный приговор, и только случайно избегая казни. Драматическая вакханалия продолжается Садом до конца своих дней – даже за решёткой психической лечебницы. Более того, его философские романы – тотально сценаризированные произведения: будуар Сент-Анж – театральные подмостки, куда снова поднимается Сад, воплощённый содомитом Дольмансе48 тридцати шести лет49, сиречь возраста первой, «пасторской» кончины Фридриха Ницше («Счастье моего существования, его уникальность лежит, быть может, в его судьбе: выражаясь в форме загадки, я умер уже в качестве моего отца, но в качестве моей матери я ещё живу и старею. (...) Мой отец умер тридцати шести лет (...). Его существование пришло в упадок в том же году, что и моё: в тридцать шесть лет я опустился до самого низшего предела своей витальности ...»50) и принимается за режиссёрское руководство эротических композиций, в которых тут же и участвует. Сад – козлоногий Пан, пробравшийся из античного бора в окрестности Парижа51, динамитирующий там, в окружении сатиров и менад, «цивилизованную», сиречь иудее-христианскую мораль, полностью сознавая свою роль служителя Диониса: сценические партнёры, вступая с ним в контакт при посредничестве Афродиты Урании, метаморфозируют Сада в «вакханку»: «Стоило мне выйти из Дольмансе, как он оборотился ко мне, расхристанный, раскрасневшийся подобно вакханке ...»52 – и точно также, как его персонажи стирают, под чарами Бога, границы полов, так и Сад не перестаёт уничтожать рубежи между сценой, литераторством и повседневностью. Его – низшая, чем Фридриха Ницше, – дионисичность перманентна: всюду и в любой час насилуя уголовное законодательство, снова и снова философствует Сад; такова форма преподавания его учения – не аристотелевские прогулки, не эпикурова «парадейза», – любомудрие «маркиза» набирает мощь в процессе полового акта – это его способ избегнуть «вдавленности живота кабинетного учёного»: причины университетской стерильности (и возможно прообраза «верблюжьего горба», первой стадии превращения духа), как несколькими десятилетиями позже напишет Ницше53.

В сексуальном преступлении, в неудержимой жажде разрушения, трения о часто литературно уничтожаемые им же людские тела, в оргазменных взрывах, в попытках изнасиловать светскую и религиозную власть проявляется креативный рефлекс Сада, его вакхический пессимизм, – начальный этап поэзии предтечей ницшевского Сверхчеловека: «Тот пессимизм будущего – ибо он грядёт! я вижу его приближение! – я называю дионисическим пессимизмом.»54 Основатель и апостол Real-immoralisma, Caд стал одним из провозвестников утончённейшего и многосложнейшего Заратустры. Но если сам Ницше не нуждается в действии, то подчас он упоминает caдовский «разврат» – термин « libertinage » в немецком тексте55, – это его покровительственная улыбка предшественнику, «брату-волку», инстинктивно, а значит эгоистично – тотально здорóво – посвятившему себя будущему Сверхчеловечеству. И теперь нам ясно отчего любой французский последователь Сада, например «упадочный» автор Цветов зла, награждается Фридрихом Ницше идентичным эпитетом – «развратник»: « Бодлер – libertin, мистический, „сатанинский”, но в первую очередь – вагнерианский ... »56

А иногда Ницше, полный божественной благожелательности, отдаёт поклон своим предтечам, вакхантам, всю жизнь прослужившим Дионису, хоть и не имевшим счастья лично повстречать Бога: «Нас едва ли обезглавят, заточат в темницу, сошлют; даже наших книг не запретят и не сожгут.»57 – за себя Ницше спокоен. Однако именно произведения проведшего тринадцать лет в заключении Сада, изымаемые полицией, уничтожались не только властями, но даже по приказу сына едва усопшего «маркиза», – поэтому исключительно благодаря Дионисическому Провидению – Случаю нам доступна нынче «ницшеанская» Философия в будуаре.

 

Анатолий Ливри, Университет Ниццы – Sophia Antipolis

 

Анатолий Ливри, бывший славист Сорбонны, ныне преподаватель русской литературы Университета Ниццы – Sophia Antipolis, доктор наук по французской и сравнительной литературе того же ВУЗа, философ, эллинист, писатель, лауреат литературной премии им. Марка Алданова (Нью-Йорк, 2010).

 

ПРИМЕЧАНИЯ:

 

1 «Божественный» – легкомысленный отсыл вовсе не к основателю Академии, а к предшественнику Сада на стезе эротического литераторства, Пьетро Аретино.

2 См. например: Nougaret, Histoire du donjon et du château de Vincennes, Paris, 1807, p. 255; Rétif de La Bretonne, Les Nuits de Paris ou le Spectateur nocturne, Londres, 1788, XIe partie, t. III, vol. VI, p. 2570.

3 « „neues Land” [...] von dem noch Niemand etwas wusste. »: „Friedrich Nietzsche an Franz Overbeck”,  von 6. Dezember 1883, aus Nizza in Friedrich Nietzsche, Sämtliche Briefe Kritische Studienausgabe, Januar 1880 – Dezember 1884, Berlin – New York, Walter de Gruyter, 1988, Band 6, S. 460. 

4 См. Анатолий Ливри, Сверхчеловек Набокова, Введение в Третье Тысячелетие, Санкт-Петербург, Алетейя, 2011, 313 с.

5 Карен Свасьян, Примечания к Весёлой науке (la gaya scienza) в Фридрих Ницше, Собрание сочинений в двух томах, Москва, Издательство Мысль, 1990, т. 1, с. 799.

6 „Friedrich Nietzsche an Heinrich Köselitz”,  von 31. Mai 1878, aus Basel in Nietzsche Briefwechsel, Kritische Gesamtausgabe, Herausgegeben von Giorgio Colli und Mazzino Montinari, Studienausgabe, Januar 1875 – Dezember 1879, Berlin – New York, Walter de Gruyter, 1979, Band II, 5, S. 329.

7 Cf. Sade, La Philosophie dans le boudoir dans Œuvres, Paris, Gallimard, Bibliothèque de la Pléiade, 1998, t. III, p. 28, 29, 31, 112, 113, 114, 151 etc.

8 Сf. Michel Delon, Chronologie dans ibid., 1990, t. I, p. LXXII.

9 Cf. ibid., p. 1267.

10 «Le Fils de Dieu, Dieu même, oubliant sa puissance,/ Se fait concitoyen de ce peuple odieux:/ Dans les flancs dune Juive il vient prendre naissance …»: Voltaire, Le Pour et le Contre. Caд мог прочитать эти стихи в Histoire Critique de Jésus-Christ, Amsterdam, Marc-Michel Rey, 1770, p. V, перевод А. Ливри.

11 « ... c’est dans le sein d’une putain juive; c’est au milieu d’une étable à cochon que s’annonce Dieu qui vient sauver la terre …»: Sade, La Philosophie dans le boudoir, op. cit., p. 29, перевод А. Ливри.

12 Фридрих Ницше, Антихрист. Проклятие христианству, там же, т.2, с. 672, перевод В. Флёровой, курсив Фридриха Ницше.

13 Фридрих Ницше, Так говорил Заратустра, там же, с. 30, перевод Ю. Антоновского.

14 Cм. например: Voltaire, Poème sur la loi naturelle in Mélanges, Paris, Gallimard, 1961, p. 279; а также Voltaire, Julien le Philosophe, Empereur romain dans The Complete works of Voltaire, Dictionnaire philosophique II, Oxford, Voltaire Foundation, 1994, t. 36, p. 267 – 279.

15 «... les sarcasmes de Julien nuisirent plus à la religion chrétienne, que tous les supplices de Néron ...»: Sade, La Philosophie dans le boudoir, op. cit., р. 120, перевод А. Ливри.

16 «Мы, имморалисты!»: Фридрих Ницше, По ту сторону Добра и Зла, там же, с. 347, перевод Н. Полилова.  

17 Фридрих Ницше, Сумерки идолов, или как философствуют молотом, там же, с. 574, перевод Н. Полилова.

18 Cм. например: Friedrich Nietzsche, Sämtliche Briefe Kritische Studienausgabe, ор. cit., Band 8, S. 162, 222, 229, 340. 

19 Андре Жид открывает для себя Ницше в процессе написания романа-повести lImmoraliste: cf. Jean-Jacques Thierry, Notice dans André Gide, Romans, récits et soties, œuvres lyriques, Paris, Gallimard, Bibliothèque de la Pléiade, 1958, p. 1518.

20 Сf. Michel Delon, Chronologie dans Sade, Œuvres, op. cit., 1990, t. I, p. LXXX.

21 Dr. Richard von Krafft-Ebing, Psychopathia Sexualis. Eine Klinisch-Forensische Studie, Stuttgart, Verlag von Ferdinand Enke, 1886.

22 Cм. например: « Lettre de Gustave Flaubert à Théophile Gautier », Croisset, samedi. 30 mai 1857 dans Gustave Flaubert, Correspondance, Paris, Gallimard, Bibliothèque de la Pléiade, 1967, t. II, p. 727.

23 Cf. Sainte-Beuve dans La Revue des Deux Mondes, 1 juillet 1843, Paris, p. 520. Его сравнение Байрона с Садом было подхвачено парижскими хроникёрами, также известными как авторы La Revue des Deux Mondes: Eugène Forcade, « Les Attaques récentes contre l’Église », Le Chroniqueur, Paris, W.-A. Walle, Libraire-Éditeur, tome troisième, 1843, p. 14.

24 Edmond et Jules Goncourt, Journal, Mémoires de la vie littéraire, Premier volume, 1858 – 1861, « Dimanche, Novembre 1858 », Paris, Charpentier et Cie Éditeurs, 1887, p. 259 – 260.

25 В библиотеке Ницше находились переписка Флобера с Жорж Санд см. Дж. Кампиони, П. Д’Иорио, М.К. Форнари, Ф. Фронтеротта, А. Орсуччи, Личная библиотека Ницше, Берлин – Нью-Йорк, Вальтер де Грёйтер, перевод Д. Урусикова по версии 2003 года, с. 49; книги о Флобере с. 37; книги Сент-Бёва с.  147; книги о Гонкурах с. 25, 37; книги и Дневники братьев Гонкуров с. 59 – 60.

26 В своих трудах Ницше упоминает Сент-Бёва (см. Фридрих Ницше, По ту сторону Добра и Зла, с. 280; Сумерки идолов, или как философствуют молотом, там же, с. 595) и Гонкуров (см. Фридрих Ницше, Казус Вагнер, с. 538, Сумерки идолов, или как философствуют молотом, там же, с. 594, 597). 

27 См. Фридрих Ницше, По ту сторону Добра и Зла, там же, с. 340.

28 «Нигилист и христианин (Nihilist und Christ) – это рифмуется, и не только рифмуется...»: Фридрих Ницше, Антихрист. Проклятие христианству, там же, с. 688.

29 Фридрих Ницше, Сумерки идолов, или как философствуют молотом, там же, с. 561, курсив Фридриха Ницше.

30 Фридрих Ницше, Ecce homo, там же, с. 699, перевод Ю. Антоновского.

31 Diels Kranz, Fr. 53.

32 « Ибо человек – самое жестокое из всех животных. Во время трагедий, боя быков и распятий он до сих пор лучше всего чувствовал себя на земле; и когда он нашёл себе ад, то ад сделался его небом на земле. »: Фридрих Ницше, Так говорил Заратустра, там же, с. 158 – 159.

33 Химический неологизм, изобретённый генеалогом морали Фридрихом Ницше: « ... добродетель в стиле Ренессанс, virtù, добродетель, свободная от моралина). »: Фридрих Ницше, Антихрист. Проклятие христианству, там же, с. 633.

34 « Jamais entre eux ne se mangent les loups … »: Sade, La Philosophie dans le boudoir, op. cit., p. 60, перевод А. Ливри.

35 Cf. Sade, La Philosophie dans le boudoir, op. cit., p. 110.

36 Cf. Yvon Belaval, Préface à La Philosophie dans le boudoir, Paris, Gallimard, collection « Folio », 1976, p. 9.

37 Фридрих Ницше, Ecce homo, там же, т. 2, с. 765. 

38 Фридрих Ницше, Так говорил Заратустра, там же, с. 159, курсив Фридриха Ницше.

39 Фридрих Ницше, Весёлая наука (la gaya scienza), там же, т. 1, с. 698, перевод К. Свасьяна, курсив Фридриха Ницше.

40, Фридрих Ницше, Так говорил Заратустра, там же, т. 2, с. 30.

41 «Уже то обстоятельство, что Дионис – философ и что, стало быть, и боги философствуют, кажется мне новостью, и новостью довольно коварной, которая, быть может, должна возбудить недоверие именно среди многих философов ...»: См. Фридрих Ницше, По ту сторону Добра и Зла, там же, с. 403.

42 Там же

43 «...  я – последний ученик и посвящённый бога Диониса ...»: Там же, с. 404.

44 Фридрих Ницше, Весёлая наука (la gaya scienza), там же, с. 648, курсив Фридриха Ницше.

45 О трагедии не «песне козла», а мистическом обряде посвящения см. например Rарhaël Dreyfus, Introduction générale dans Tragiques grecs, Paris, Gallimard, Bibliothèque de la Pléiade, 1967, p. XVII.

46 Фридрих Ницше, Рождение трагедии, там же, с. 123, перевод Г. Рачинского.

47 « И Еврипид был в известном смысле только маской: божество, говорившее его устами, было не Дионисом, не Аполлоном также, но некоторым во всех отношениях новорождённым демоном: имя ему было – Сократ.»: Фридрих Ницше, Рождение трагедии, там же, с. 102, курсив Фридриха Ницше.

48 Cf. Gilbert Lely, CLP, Avertissement du t. III, p. 10 dans Michel Delon, Notes et variantes dans Sade, op. cit., t. III, p. 1286.

49 Сf. Sade, La Philosophie dans le boudoir, ibid., p. 6.

50 Фридрих Ницше, Ecce homo, там же, т. 2, с. 698.

51 Поместье Сент-Анж находится в нескольких часах езды от столицы: Cf. Michel Delon, Notice dans Sade, op. cit., p. 1266 – 1267.

52 « À peine fus-je dehors que Dolmancé se retournant vers moi échevelé, rouge comme une bacchante … »: Sade, La Philosophie dans le boudoir, ibid., p. 8, перевод А. Ливри.

53 См. Фридрих Ницше, Весёлая наука (la gaya scienza), там же, с. 691.

54 Фридрих Ницше, Весёлая наука (la gaya scienza), там же, с. 697, курсив Фридриха Ницше.

55 Термин libertinage вездесущ у Сада, вплоть до названий важнейших романов этого воспитателя поколений будущего. Так Сто двадцать суток Содома носит и второе заглавие Или школа развратаOu l’école du libertinage: Sade, Œuvres, op. cit., t. I, p. 13. Присутствие этого, и однокоренных слов на страницах Ницше, а также их возможное садовское происхождение было уже отмечено литературоведами: См. Ф. А. Крахоткин, Философские основы политического учения Ф. Ницше.

56 « Baudelaire ist libertin, mystisch, „satanisch”, aber vor allem Wagnerisch … »: Friedrich Nietzsche an Heinrich Köselitz, den 26 Februar 1888 в Friedrich Nietzsche, Sämtliche Briefe Kritische Studienausgabe, ор. cit., Band 8, S. 263, перевод А. Ливри.  

57 Фридрих Ницше, Весёлая наука (la gaya scienza), там же, с. 704 – 705.