Ницше в будуаре Сент-Анж

 

Анатолий Ливри

 

Анатолий Ливри. "Ницше в будуаре Сент-Анж", c. 419 - 428 в XVIII век: литература в эпоху идиллий и бурь – XVIIIe siècle la littérature au temps des idylles et des tempêtes: Научный сборник / Под ре-дакцией Н.Т. Пахсарьян. – М.: Экон-Информ, 2012. – 524 с.

 

«Есть такой как бы закованный в панцирь жук – носорог называется,

– так вот он питается только сладким соком растений.» 

Юкио Мисима

  

Hицше и Сад. Сын лютеранского пастора и провансальский – пусть урождённый в Париже – вольнодум-вольнодел, очутившийся за решёткой и при Бурбонах, и при ханжеской Pеспублике, и при жаждущем скороспелой репутации добропорядочности Корсиканце: что, казалось бы общего меж ними? Ни разу галлолюбый, даже Достоевского читающий по-французски Ницше, не упоминает «божественного¹ „маркиза”». И всё-таки «философский оргазм» Донасьена Альфонса Франсуа, графа – таков его первый титул² – де Сада, энергично внедрившего в искусство свои плотско-пенетрационные тезисы, не перестаёт доноситься сквозь строки ницшевских трудов. Так по-садовски разбивает скрижали Иеговы с его сыном не только дионисически развязавшийся со своим автором Заратустра, но и сам Ницше, накачивающий своё «персидское любомудрие» на страницах Весёлой науки, книги, получившей при своём языческом крещении второе, апеннинское имя, la gaуa scienza, которое эллинист в легкомысленный момент переведёт «Наукой Геи», – жреческая проповедь сущности этой Земли, a cледовательно заверениe в тотально-генуэзском познании её перед неоколумбовским рывком к материку ещё неведанной философии, этой «„новой стране”, о которой никто ещё ничего не знает»³, к cocтавлению Сверхчеловека из кусков некогда расчленённого Зевесовым перуном Андрогина, к формированию нового людского рода, способного вырваться из Кольца Вечного Возвращения, а главное – выжить после такого неслыханного освобождения⁴. Вся эта жизнелюбивая генеральная репетиция воинственного паганизма буквально пропитана духом Вольтера: Фридрих Ницше заглотив, как удав, grandseigneur’a духа, согласно исконному рефлексу всех хороших учеников, завершивших образование, решает напасть на своего воспитателя⁵, чей бюст Ницше одновременно получает в дар от анонимного парижского почитателя, – с открыткой, текст которой принято цитировать без перевода: « ... l’âme de Voltaire fait ses compliments à Frédéric Nietzsche. »⁶

Именно Вольтер – центральное звено, связующее Ницше и Сада, а точнее его Философию в будуаре: этому анти-иудее-христианскому «Бытию», становлению мира дикой морали на протяжении семи «сверхплатоновских диалогов» – посвящается мой краткий труд.

Вольтер – учитель Сада. Вольтеровские мысли и даже обрывки цитат беспрестанно пробиваются в возгласах исступлённо любомудрствующих любовников романа⁷. И нередко создаётся впечатление, будто Вольтер, переписывавшийся с семьёй Сада⁸, а также проживавший в замке Сент-Анж⁹ – эту фамилию носит гостеприимная хозяйка одноимённого поместья, где происхoдят философские ébats, – и есть единственный вдохновитель Сада.

Hицше с Садом, удовлетворявшие артистическую жажду единой ключевой струёй – Вольтером – впитали склонность к новой норме поведения – изысканной преступности перед старым обществом, а следовательно и его богом со своим сыном, чья личность, вплоть до происхождения, вызывала на удивление схожее, нынче уголовно наказуемое, презрение и у Вольтера («Божий Сын, сам Бог, презрев свою власть,/ Сделался согражданином сего мерзкого народа:/ В чреве Еврейки зачат он ...»¹⁰), а за ним и у Сада («… в брюхе еврейской путаны, посреди свинарника является Бог, пришедший спасти Землю ...»¹¹) с Ницше: «Пилат, римский правитель. Он не может принудить себя к тому, чтобы принять всерьёз спор иудеев. Одним евреем больше или меньше – что за важность?..»¹² – и это лишь одна из многочисленных «некорректных» фраз каждого из философов.

Даже предлагаемый способ борьбы за возвращение языческо-экстатического существования одинаков и у Сада и у Ницше. Нет серьёзной битве с Галилеянином! Наилучшим оружием признано издевательство над всем «святым», установленным функционерами единобожия: «Убивают не гневом, а смехом. Вставайте, помогите нам убить дух тяжести!»¹³, заявляет Заратустра, и его «нам» подразумевает наличие богохульных союзников, – то же, ссылаясь на императора-философа, коим восхищался Вольтер¹⁴, пишет Сад: «... сарказмы Юлиана более навредили христианству, чем все Нероновы пытки ... »¹⁵

Можно с уверенностью утверждать, что благодаря Вольтеру, и несмотря на тридцатилетний срок меж смертью Сада и рождением Ницше, оба они оказались мыслителями нераздельного культурно-исторического поля. А потому тот, Фридрихом Ницше привитый стилистическому стволу Германии автобиографический термин «имморалист»¹⁶ («Церковь хотела во все времена уничтожения своих врагов – мы же, мы, имморалисты и антихристиане, видим нашу выгоду в том, чтобы церковь продолжала существовать...»¹⁷), нередко встречающийся также в переписке Ницше¹⁸, – позже подхваченный французским ницшеанцем и «половым вольнодумцем», Андре Жидом¹⁹, – мог прийти к Ницше именно из разбираемого мною романа Сада, чьё второе название, не забудем это, Имморальные воспитатели.

Наследие Сада, запрещённое во Франции до 1960 года, – ещё в 1957 г. его издатель Жан-Жак Повер становится жертвой судебного приговора за публикацию четырёх садовских произведений, в том числе Философии в будуаре²⁰, – оказалось неожиданно разрекламированно в немецкоязычном мире вмешательством психиатрии: Рихард фон Крафт-Эбинг, медицинский соратник Ницше на госпительном фронте Франко-прусской войны, в своей Psychopathia sexualis²¹ увековечил фамилию писателя истинно журналистским и тотально ложным с литературной точки зрения понятием «садизм», paнее появившимся в Словаре Буаста. Сам же Ницше мог заинтересоваться der Fall Sade через посредничество Флобера²², Сент-Бёва²³, и, конечно же, Дневников Гонкуров, в свою очередь свидетельствующих о настоящей садомании Флобера²⁴, – авторов тщательно изучаемых Ницше, имевшим в личной библиотеке их книги²⁵, оказывается столь ценныe психологу-франкофилу, что он удостаивает вниманием вышеупомянутых «представителей декадентства» в собственных канонизированных трудах²⁶, – вступая даже с Флобером в полемику по поводу наиважнейшей для себя физиологии созидания; не потому ли объятый энтузиазмом антихриста Ницше награждает «бравого руанского буржуа»²⁷ оскорбительнейшим эпитетом пустоты, возводя, следовательно, Флобера в ранг своего антипода²⁸: «On ne peut penser et écrire qu’assis (Г. Флобер). – Вот я и поймал тебя, нигилист! Усидчивость есть как раз грех против духа святого. Только выхоженные мысли имеют ценность.»²⁹ – подлинный «руах элойхим» есть Дионис. Лишь вакхический реактор, унося тело вверх по горной тропе, способен генерировать гения.

Более того, сын своей, всех и вся демократизирующей эпохи, Сад – сам декадент. Победоносный дух его предков-рыцарей покинул Сада, ему требуется одобрение или же ненависть светской и городской черни, а самое главное – раны судьбы не закаляют «маркиза», он не способен практически использовать себе во благо порыв ненависти низших. Чандала постепенно поглощает его, лишая Сада гения. Причина данной деградации в неизбывном тщеславии Просвещения. И Сад – животное политическое, настолько насыщен духом вездесущего плебса, что не в силах ощутить себя тем, кем он является – неотъемлимой частью восстания подонков общества против красоты, – не может признать собственной упадочности, как это сделает другой, цельный, изготовившийся ошеломить Вечность творец, очищающий себя исповедью: «Если исключить, что я décadent, я ещё и его противоположность.»³⁰ – подлинное величие предполагает мужество анализировать себя с вершин грядущих тысячелетий. Именно поэтому истинными последователями Сада-вакханта являются вовсе не толпы парижских сексуальных экспериментаторов-интеллектуалов, а те редкие особи, объятые Дионисом, выудившие из романов Сада искру Бога, и использовавшие её для разжигания внутреннего бледно-экстатического пламени, тотально пожравшего их. Одновременно они приходят и к Ницше.

Таким редким «ницшеанским садистом» смело можно назвать Юкио Мисиму, введшего на сцену маркизу Рене де Сад, – за три года до другого драматургического стона о летаргии Великого Пана, Мой друг Гитлер. Сад и Ницше трансформируются Мисимой в ступени, ведущие уже не к сценическому, но реальному возрождению античной Японии – в попытку изнасиловать Хроноса. Эти ступени заливает он своей кровью. Иначе Мисима и не мог завершить жизнь: лишь когда совершеннейшие сыны этноса восторженно гибнут в битве с внешним врагом, их массовая смерть создаёт атмосферу, пробуждающую лучших поэтов-одноплеменников, вступающих в бой с внутренним недругом нации – её пошлостью. Без пролития рек крови этнической элиты не возникнуть прекраснейшим произведениям искусства того же народа – в этом смысл «тёмной» гераклитовской фразы³¹. Kогда же большинство καλοὶ κάγαθοί не предназначают себя смерти за Добро и Зло своего этноса, то высокоорганизованные особи его вынуждены брать на себя функции и воина, и пророка-поэта, собственными телами пытаются они закупорить многочисленные прорехи, – чтобы не выветрился дух ещё бродящей, ещё чреватой халкионичностью людской группы. В этой сверхчувствительности резон добровольного расставания высших с миром (абсолютно неважно, облекается ли уход в форму «сумасшествия» или самоубийства), – даже если только одна-единственная их ипостась терпит неудачу в своём порыве поворотить время вспять. В эпоху экзальтации насилия, признания его добродетелью, и герой, и творец позволяет себе цельное, наивысшей напряжённости существование, – и тогда весь этнос совершает качественный рывок усложнения. Случай, однако, родил Сада, Ницше и их последователей в момент непревзойдённого сопротивления Хроноса: квази тотальная непроницаемость бастиона Бога-Отца, вот подлинная причина гибельности ностальгии избранных по античности.  

Итак, «садист» ли Ницше – в широчайшем, нежели то вообразил вульгаризатор Крафт-Эбинг, смысле? Ибо дичайшая, высше-лучше-человеческая жестокость – напишет впоследствии Ницше³² – царит на страницах садовских романов и превозносится их героями «философски», как норма поведения тех, кто, возвращаясь к звериным истокам людей, пропитываясь невинно-бешеной мощью своего рода, совершенствуется параллельно и как утончённейшая, высококультурная индивидуальность. Как окрестил «маркиз» таких белокурых бестий, ополчившихся на моралиновых³³ плебеев, чья участь – стать жертвой сексуального насилия? Сад использует воистину «ницшевский» образ – «волков», – призывая к братству в преступлении сих высших созданий: «Hикогда волки не пожирают друг друга ...»³⁴ Случай же способен возвести крепостных морали в ранг временных клевретов сверх-имморалистов, но стоит Саду потребовать, в интересах драмы, исключительно интеллектуальной паузы, эротическая декорация тотчас изгоняется прочь с садовской сцены³⁵: Сад слишком вольтерьянец, чтобы позволить рассуждать черни – пусть даже черни «классической», ибо говорящей языком Мольера³⁶.

Или, поставлю вопрос иначе: ницшеанец ли Сад? Ибо какая ярая, багровая злоба беспрерывно царит в его романах! Я имею в виду ту самую злобу, которая вовсе не «дурна», но, напротив – идеальный двигатель совершеннейшей, единственно приемлимой созидающим мыслителем добродетели. Ницше – ревизионист, всецело реабилитирующий злобу. Его Заратустра – этот неоимморалист, реставрирующий древнейшие скрижали человечества – «первый психолог добрых, есть следовательно – друг злых.»³⁷; именно в злобе для пророка – кладезь истинного гуманизма: «Ах, звери мои, только одному научился я до сих пор, что человеку нужно его самое злое для его же лучшего, – что всё самое злое есть его наилучшая сила и самый твёрдый камень для наивысшего созидателя; и что человек должен становиться лучше и злее ...»³⁸

А в спортивной разминке ницшевской кисти перед Заратустрой подробно и по-шекспировски объясняется мистерия творчества личностей странных, древоподобных, корнями пенетрирующих Гею, – тотчас анализируемую научно и полную зла:

Ср. Весёлая наука (la gaya scienza): «Нас путают – стало быть, мы сами растём, непрерывно меняемся, сдираем с себя старую кору, мы с каждой весной сбрасываем ещё с себя кожу, мы становимся всё более юными, более будущими, более высокими, более крепкими, мы всё мощнее пускаем наши корни в глубину – во зло, – и в то же время всё с большей любовью, с большим обхватом обнимаем небо, и с большей жаждою всасываем в себя его свет всеми нашими ветвями и листьями. Мы растём, как деревья, – это трудно понять, как и всё живое! – не на одном месте, а повсюду, не в одном направлении, но вверх и вовне, как и внутрь и вниз, – наша сила идёт одновременно в ствол, сучья и корни, мы уже вовсе не вольны делать что-либо частное, быть чем-либо частным... »³⁹

Ср. Так говорил Заратустра:

«Заратустра отвечал:

„Чего же ты пугаешься? С человеком происходит то же, что и с деревом.

Чем больше стремится он вверх, к свету, тем глубже впиваются корни его в землю, вниз, в мрак и глубину, – ко злу”.

„Да, ко злу! – воскликнул юноша. – Как же возможно, что ты открыл мою душу?”»⁴⁰

Туда, внутрь, к кладезю мудрости Земли, влечёт наичувствительнейших вакхантов Дионис-философ⁴¹, означая, что проникая вертикально мистерии Вселенной, познаёт человек себя самого, – в озлоблении людского рода видит Бог орудие своей прикладной филантропии и, как профессиональный воспитатель, повторяет урок наиболее способному из учеников: «„Я люблю его [человека <А.Л.>] и часто думаю о том, как бы мне ещё улучшить его и сделать сильнее, злее и глубже”. – „Сильнее, злее и глубже?” – спросил я с ужасом. „Да, – сказал он ещё раз, – сильнее, злее и глубже; а также прекраснее” – и тут бог-искуситель улыбнулся своей халкионической улыбкой, точно изрёк что-то очаровательно учтивое.»⁴²

Вакхическая лекция была усвоена. С тех пор «Посвящённый» Бога Диониса, Ницше⁴³, сознавая исключительную плотскость всякого любомудрия, не перестаёт вступаться за злодеев, восхищаться их величием, – и действует он исключительно как имморалист:

«Чего только не нафантазировали проповедники морали о внутреннем „убожестве” злых людей! Чего только не налгали они нам о несчастье людей, подверженных страстям!»⁴⁴

Тендеция удревнения, характеризующая созидателей, должна быть пробуждена чисто физиологически. Дионис нисходит на Сада с Ницше: в театре сбрасывают они с плеч духа тяжести столетий иудее-христианства. Исконный, присущий их крови Бог облегчает, окрыляя и умудряя, обоих творцов. И если, чтобы прочувствовать вакхическую сущность познания необходим очистительный этап инициации – трагедия⁴⁵, – то для выживания после неё требуется сатирическая драма со своей двойняшкой – комедией Аристофана, раскусившего суть кощунственного Сократа вкупе со всем его декадентским причетом: «Верно схватывающий инстинкт Аристофана, конечно, не ошибся, когда он объединил в одинаковом чувстве ненависти самого Сократа, трагедию Еврипида и музыку новейших дифирамбиков и ощутил во всех трёх признаки выродившейся культуры.»⁴⁶ Этот Аристофан, первый профессиональный анти-феминист западной цивилизации, возвративший Элладе – решением Диониса – Эсхила, вместо медиатической «маски афинского диалектика»⁴⁷, облегчает научные открытия в трагедии базельскому эллинисту, ни разу не испытавшему себя ни как драматург, ни как актёр. Ницше не реализовал телесно собственные принципы: он способен стать лишь Богом, – не рядовым вакхантом.

Сад же – практик, физиологически не предрасположенный к брахманскому спокойствию. Подобно аттическим комедийным авторам, он сам организует представления – добровольно налагая на себя литургию хорегии, и разоряясь, – сам восходит на сцену, превращаясь в лучшего актёра, и, тотчас пересекая театральные границы, бросает вызов Робеспьеру, провоцируя свой смертный приговор, и только случайно избегая казни. Драматическая вакханалия продолжается Садом до конца своих дней – даже за решёткой психической лечебницы. Более того, его философские романы – тотально сценаризированные произведения: будуар Сент-Анж – театральные подмостки, куда снова поднимается Сад, воплощённый содомитом Дольмансе⁴⁸ тридцати шести лет⁴⁹, сиречь возраста первой, «пасторской» кончины Фридриха Ницше («Счастье моего существования, его уникальность лежит, быть может, в его судьбе: выражаясь в форме загадки, я умер уже в качестве моего отца, но в качестве моей матери я ещё живу и старею. (...) Мой отец умер тридцати шести лет (...). Его существование пришло в упадок в том же году, что и моё: в тридцать шесть лет я опустился до самого низшего предела своей витальности ...»⁵⁰) и принимается за режиссёрское руководство эротических композиций, в которых тут же и участвует. Сад – козлоногий Пан, пробравшийся из античного бора в окрестности Парижа⁵¹, динамитирующий там, в окружении сатиров и менад, «цивилизованную», сиречь иудее-христианскую мораль, полностью сознавая свою роль служителя Диониса: сценические партнёры, вступая с ним в контакт при посредничестве Афродиты Урании, метаморфозируют Сада в «вакханку»: «Стоило мне выйти из Дольмансе, как он оборотился ко мне, расхристанный, раскрасневшийся подобно вакханке ...»⁵² – и точно также, как его персонажи стирают, под чарами Бога, границы полов, так и Сад не перестаёт уничтожать рубежи между сценой, литераторством и повседневностью. Его – низшая, чем Фридриха Ницше, – дионисичность перманентна: всюду и в любой час насилуя уголовное законодательство, снова и снова философствует Сад; такова форма преподавания его учения – не аристотелевские прогулки, не эпикурова «парадейза», – любомудрие «маркиза» набирает мощь в процессе полового акта – это его способ избегнуть «вдавленности живота кабинетного учёного»: причины университетской стерильности (и возможно прообраза «верблюжьего горба», первой стадии превращения духа), как несколькими десятилетиями позже напишет Ницше⁵³.

В сексуальном преступлении, в неудержимой жажде разрушения, трения о часто литературно уничтожаемые им же людские тела, в оргазменных взрывах, в попытках изнасиловать светскую и религиозную власть проявляется креативный рефлекс Сада, его вакхический пессимизм, – начальный этап поэзии предтечей ницшевского Сверхчеловека: «Тот пессимизм будущего – ибо он грядёт! я вижу его приближение! – я называю дионисическим пессимизмом.»⁵⁴ Основатель и апостол Real-immoralism’a, Caд стал одним из провозвестников утончённейшего и многосложнейшего Заратустры. Но если сам Ницше не нуждается в действии, то подчас он упоминает caдовский «разврат» – термин « libertinage » в немецком тексте⁵⁵, – это его покровительственная улыбка предшественнику, «брату-волку», инстинктивно, а значит эгоистично – тотально здорóво – посвятившему себя будущему Сверхчеловечеству. И теперь нам ясно отчего любой французский последователь Сада, например «упадочный» автор Цветов зла, награждается Фридрихом Ницше идентичным эпитетом – «развратник»: « Бодлер – libertin, мистический, „сатанинский”, но в первую очередь – вагнерианский ... »⁵⁶

А иногда Ницше, полный божественной благожелательности, отдаёт поклон своим предтечам, вакхантам, всю жизнь прослужившим Дионису, хоть и не имевшим счастья лично повстречать Бога: «Нас едва ли обезглавят, заточат в темницу, сошлют; даже наших книг не запретят и не сожгут.»⁵⁷ – за себя Ницше спокоен. Однако именно произведения проведшего тринадцать лет в заключении Сада, изымаемые полицией, уничтожались не только властями, но даже по приказу сына едва усопшего «маркиза», – поэтому исключительно благодаря Дионисическому Провидению – Случаю нам доступна нынче «ницшеанская» Философия в будуаре.

 

Анатолий Ливри, Университет Ниццы – Sophia Antipolis

 

Анатолий Ливри, бывший славист Сорбонны, ныне преподаватель русской литературы Университета Ниццы – Sophia Antipolis, доктор наук по французской и сравнительной литературе того же ВУЗа, философ, эллинист, писатель, лауреат литературной премии им. Марка Алданова (Нью-Йорк, 2010).

 

ПРИМЕЧАНИЯ:

 

¹ «Божественный» – легкомысленный отсыл вовсе не к основателю Академии, а к предшественнику Сада на стезе эротического литераторства, Пьетро Аретино.

² См. например: Nougaret, Histoire du donjon et du château de Vincennes, Paris, 1807, p. 255; Rétif de La Bretonne, Les Nuits de Paris ou le Spectateur nocturne, Londres, 1788, XIe partie, t. III, vol. VI, p. 2570.

³ « „neues Land” [...] von dem noch Niemand etwas wusste. »: „Friedrich Nietzsche an Franz Overbeck”,  von 6. Dezember 1883, aus Nizza in Friedrich Nietzsche, Sämtliche Briefe Kritische Studienausgabe, Januar 1880 – Dezember 1884, Berlin – New York, Walter de Gruyter, 1988, Band 6, S. 460. 

⁴ См. Анатолий Ливри, Сверхчеловек Набокова, Введение в Третье Тысячелетие, Санкт-Петербург, Алетейя, 2011, 313 с.

⁵ Карен Свасьян, Примечания к Весёлой науке (la gaya scienza) в Фридрих Ницше, Собрание сочинений в двух томах, Москва, Издательство Мысль, 1990, т. 1, с. 799.

⁶ „Friedrich Nietzsche an Heinrich Köselitz”,  von 31. Mai 1878, aus Basel in Nietzsche Briefwechsel, Kritische Gesamtausgabe, Herausgegeben von Giorgio Colli und Mazzino Montinari, Studienausgabe, Januar 1875 – Dezember 1879, Berlin – New York, Walter de Gruyter, 1979, Band II, 5, S. 329.

⁷ Cf. Sade, La Philosophie dans le boudoir dans Œuvres, Paris, Gallimard, Bibliothèque de la Pléiade, 1998, t. III, p. 28, 29, 31, 112, 113, 114, 151 etc.

⁸ Сf. Michel Delon, Chronologie dans ibid., 1990, t. I, p. LXXII.

⁹ Cf. ibid., p. 1267.

¹⁰ «Le Fils de Dieu, Dieu même, oubliant sa puissance,/ Se fait concitoyen de ce peuple odieux:/ Dans les flancs d’une Juive il vient prendre naissance …»: Voltaire, Le Pour et le Contre. Caд мог прочитать эти стихи в Histoire Critique de Jésus-Christ, Amsterdam, Marc-Michel Rey, 1770, p. V, перевод А. Ливри.

¹¹ « ... c’est dans le sein d’une putain juive; c’est au milieu d’une étable à cochon que s’annonce Dieu qui vient sauver la terre …»: Sade, La Philosophie dans le boudoir, op. cit., p. 29, перевод А. Ливри.

¹² Фридрих Ницше, Антихрист. Проклятие христианству, там же, т.2, с. 672, перевод В. Флёровой, курсив Фридриха Ницше.

¹³ Фридрих Ницше, Так говорил Заратустра, там же, с. 30, перевод Ю. Антоновского.

¹⁴ Cм. например: Voltaire, Poème sur la loi naturelle in Mélanges, Paris, Gallimard, 1961, p. 279; а также Voltaire, Julien le Philosophe, Empereur romain dans The Complete works of Voltaire, Dictionnaire philosophique II, Oxford, Voltaire Foundation, 1994, t. 36, p. 267 – 279.

¹⁵ «... les sarcasmes de Julien nuisirent plus à la religion chrétienne, que tous les supplices de Néron ...»: Sade, La Philosophie dans le boudoir, op. cit., р. 120, перевод А. Ливри.

¹⁶ «Мы, имморалисты!»: Фридрих Ницше, По ту сторону Добра и Зла, там же, с. 347, перевод Н. Полилова.  

¹⁷ Фридрих Ницше, Сумерки идолов, или как философствуют молотом, там же, с. 574, перевод Н. Полилова.

¹⁸ Cм. например: Friedrich Nietzsche, Sämtliche Briefe Kritische Studienausgabe, ор. cit., Band 8, S. 162, 222, 229, 340. 

¹⁹ Андре Жид открывает для себя Ницше в процессе написания романа-повести l’Immoraliste: cf. Jean-Jacques Thierry, Notice dans André Gide, Romans, récits et soties, œuvres lyriques, Paris, Gallimard, Bibliothèque de la Pléiade, 1958, p. 1518.

²⁰ Сf. Michel Delon, Chronologie dans Sade, Œuvres, op. cit., 1990, t. I, p. LXXX.

²¹ Dr. Richard von Krafft-Ebing, Psychopathia Sexualis. Eine Klinisch-Forensische Studie, Stuttgart, Verlag von Ferdinand Enke, 1886.

²² Cм. например: « Lettre de Gustave Flaubert à Théophile Gautier », Croisset, samedi. 30 mai 1857 dans Gustave Flaubert, Correspondance, Paris, Gallimard, Bibliothèque de la Pléiade, 1967, t. II, p. 727.

²³ Cf. Sainte-Beuve dans La Revue des Deux Mondes, 1 juillet 1843, Paris, p. 520. Его сравнение Байрона с Садом было подхвачено парижскими хроникёрами, также известными как авторы La Revue des Deux Mondes: Eugène Forcade, « Les Attaques récentes contre l’Église », Le Chroniqueur, Paris, W.-A. Walle, Libraire-Éditeur, tome troisième, 1843, p. 14.

²⁴ Edmond et Jules Goncourt, Journal, Mémoires de la vie littéraire, Premier volume, 1858 – 1861, « Dimanche, Novembre 1858 », Paris, Charpentier et Cie Éditeurs, 1887, p. 259 – 260.

²⁵ В библиотеке Ницше находились переписка Флобера с Жорж Санд см. Дж. Кампиони, П. Д’Иорио, М.К. Форнари, Ф. Фронтеротта, А. Орсуччи, Личная библиотека Ницше, Берлин – Нью-Йорк, Вальтер де Грёйтер, перевод Д. Урусикова по версии 2003 года, с. 49; книги о Флобере с. 37; книги Сент-Бёва с.  147; книги о Гонкурах с. 25, 37; книги и Дневники братьев Гонкуров с. 59 – 60.

²⁶ В своих трудах Ницше упоминает Сент-Бёва (см. Фридрих Ницше, По ту сторону Добра и Зла, с. 280; Сумерки идолов, или как философствуют молотом, там же, с. 595) и Гонкуров (см. Фридрих Ницше, Казус Вагнер, с. 538, Сумерки идолов, или как философствуют молотом, там же, с. 594, 597). 

²⁷ См. Фридрих Ницше, По ту сторону Добра и Зла, там же, с. 340.

²⁸ «Нигилист и христианин (Nihilist und Christ) – это рифмуется, и не только рифмуется...»: Фридрих Ницше, Антихрист. Проклятие христианству, там же, с. 688.

²⁹ Фридрих Ницше, Сумерки идолов, или как философствуют молотом, там же, с. 561, курсив Фридриха Ницше.

³⁰ Фридрих Ницше, Ecce homo, там же, с. 699, перевод Ю. Антоновского.

³¹ Diels Kranz, Fr. 53.

³² « Ибо человек – самое жестокое из всех животных. Во время трагедий, боя быков и распятий он до сих пор лучше всего чувствовал себя на земле; и когда он нашёл себе ад, то ад сделался его небом на земле. »: Фридрих Ницше, Так говорил Заратустра, там же, с. 158 – 159.

³³ Химический неологизм, изобретённый генеалогом морали Фридрихом Ницше: « ... добродетель в стиле Ренессанс, virtù, добродетель, свободная от моралина). »: Фридрих Ницше, Антихрист. Проклятие христианству, там же, с. 633.

³⁴ « Jamais entre eux ne se mangent les loups … »: Sade, La Philosophie dans le boudoir, op. cit., p. 60, перевод А. Ливри.

³⁵ Cf. Sade, La Philosophie dans le boudoir, op. cit., p. 110.

³⁶ Cf. Yvon Belaval, Préface à La Philosophie dans le boudoir, Paris, Gallimard, collection « Folio », 1976, p. 9.

³⁷ Фридрих Ницше, Ecce homo, там же, т. 2, с. 765. 

³⁸ Фридрих Ницше, Так говорил Заратустра, там же, с. 159, курсив Фридриха Ницше.

³⁹ Фридрих Ницше, Весёлая наука (la gaya scienza), там же, т. 1, с. 698, перевод К. Свасьяна, курсив Фридриха Ницше.

^40, Фридрих Ницше, Так говорил Заратустра, там же, т. 2, с. 30.

⁴¹ «Уже то обстоятельство, что Дионис – философ и что, стало быть, и боги философствуют, кажется мне новостью, и новостью довольно коварной, которая, быть может, должна возбудить недоверие именно среди многих философов ...»: См. Фридрих Ницше, По ту сторону Добра и Зла, там же, с. 403.

⁴² Там же. 

⁴³ «...  я – последний ученик и посвящённый бога Диониса ...»: Там же, с. 404.

⁴⁴ Фридрих Ницше, Весёлая наука (la gaya scienza), там же, с. 648, курсив Фридриха Ницше.

⁴⁵ О трагедии не «песне козла», а мистическом обряде посвящения см. например Rарhaël Dreyfus, Introduction générale dans Tragiques grecs, Paris, Gallimard, Bibliothèque de la Pléiade, 1967, p. XVII.

⁴⁶ Фридрих Ницше, Рождение трагедии, там же, с. 123, перевод Г. Рачинского.

⁴⁷ « И Еврипид был в известном смысле только маской: божество, говорившее его устами, было не Дионисом, не Аполлоном также, но некоторым во всех отношениях новорождённым демоном: имя ему было – Сократ.»: Фридрих Ницше, Рождение трагедии, там же, с. 102, курсив Фридриха Ницше.

⁴⁸ Cf. Gilbert Lely, CLP, Avertissement du t. III, p. 10 dans Michel Delon, Notes et variantes dans Sade, op. cit., t. III, p. 1286.

⁴⁹ Сf. Sade, La Philosophie dans le boudoir, ibid., p. 6.

⁵⁰ Фридрих Ницше, Ecce homo, там же, т. 2, с. 698.

⁵¹ Поместье Сент-Анж находится в нескольких часах езды от столицы: Cf. Michel Delon, Notice dans Sade, op. cit., p. 1266 – 1267.

⁵² « À peine fus-je dehors que Dolmancé se retournant vers moi échevelé, rouge comme une bacchante … »: Sade, La Philosophie dans le boudoir, ibid., p. 8, перевод А. Ливри.

⁵³ См. Фридрих Ницше, Весёлая наука (la gaya scienza), там же, с. 691.

⁵⁴ Фридрих Ницше, Весёлая наука (la gaya scienza), там же, с. 697, курсив Фридриха Ницше.

⁵⁵ Термин libertinage вездесущ у Сада, вплоть до названий важнейших романов этого воспитателя поколений будущего. Так Сто двадцать суток Содома носит и второе заглавие Или школа разврата – Ou l’école du libertinage: Sade, Œuvres, op. cit., t. I, p. 13. Присутствие этого, и однокоренных слов на страницах Ницше, а также их возможное садовское происхождение было уже отмечено литературоведами: См. Ф. А. Крахоткин, Философские основы политического учения Ф. Ницше.

⁵⁶ « Baudelaire ist libertin, mystisch, „satanisch”, aber vor allem Wagnerisch … »: Friedrich Nietzsche an Heinrich Köselitz, den 26 Februar 1888 в Friedrich Nietzsche, Sämtliche Briefe Kritische Studienausgabe, ор. cit., Band 8, S. 263, перевод А. Ливри.  

⁵⁷ Фридрих Ницше, Весёлая наука (la gaya scienza), там же, с. 704 – 705.