Макса Штирнера Куклярский называет «величайшим критиком всего человеческого уклада вещей» [5: 200]. Но голая критика Штирнера, по мнению Куклярского, лишена «всякого реального базиса и критерия» [5: 200]. Штирнеровское понятие «я» представляет собой методологический нуль:
«Бесплодность штирнеровского солипсизма вытекает, главным образом, из того рокового обстоятельства, что понятие «я» у Штирнера до такой степени опустошено и аннулировано его же собственной отрицательной критикой, что антагонизм между «я» и «не-я» чувствуется не как нечто реально данное, а как некая произвольно постулируемая фикция, ценная, быть может, в смысле расширения критических горизонтов, но совершенно бесплодная т ненужная в смысле углубления критики» [5: 200].
Несмотря на критические дефекты, в философии Штирнера доминирует человекоборческая тенденция. На фоне социального анархизма Штирнер выделяется своим протестом против власти духа над личностью.
Философское творчество Льва Шестова волнует Куклярского особо: «Мне кажется, что чувства шестовского читателя подобны ощущениям человека, взлетевшего впервые над землёй» [5: 204]. Куклярский отказывается навешивать на Шестова броские ярлыки – «ницшеанца», «психолога», «беспочвенника», поскольку его черты «не подлежат исчерпывающему синтезу» [5: 204].
Шестов – это певец нечеловеческих ценностей: уродства, разрушения, безумия, хаоса, тьмы. Его человекоборческая и натуралистическая философия призывает нас «отвыкнуть от понимания», «полюбить ужас и неустроенность», научиться жить в беспочвенности. Как считает Фёдор Куклярский, «за Шестовым, идеофобом и беспочвенником, чувствуется присутствие нечеловеческой силы, так умело, так предательски-осторожно отнимающей у человечества все возможности выхода из рокового, последнего тупика» [5: 206]. Возможно, что Шестов в своём человекоборчестве идёт скрытыми путями не столько для своего читателя, сколько для себя самого. Вот почему шестовская беспочвенность так самоценна.
Розанов у Куклярского предстаёт типичным аналитиком христианства, являющимся «прямым продолжателем Константина Леонтьева» [5: 207]. Но если Леонтьев «сатанизировал христианство во имя отрицания человека» [5: 207], то Розанов «сатанизирует его путём апелляции к натуральным, родовым инстинктам человека» [5: 207]. Розанов занят критикой не исторически-сложившихся форм христианства, а христоборчеством как таковым.
«Розанов – натуралист-догматик, но догматик своеобразный, единственный в своём роде. Культивируя семейную, родовую жизнь, он ограничивает природу лишь этой благотворной для человека стороной её творческого бытия и страшится заглянуть дальше, глубже той гуманной природы, которую он чтит как “природу-мать”» [5: 209].
Однако, как искромётно подмечает Куклярский, «натуральному человеку свойственно не только «жить и размножаться», но и вскрывать животы своим «ближним», и поедать их!» [5: 210]. Итог розановщины неутешителен:
«Из «любви» к человечеству Розанов восстал на христианство, но, мне кажется, эта антихристианская «любовь» к человечеству в действительности очень мало отличается от злобной и змеиной ненависти к человеческому роду…» [5: 210]
Остаток главы посвящён таким человекоборческим мыслителям, как: Леонардо да Винчи, Эдгар По, Станислав Пшибышевский, Фёдор Тютчев, Альфред де Виньи.
Глава IX – «Вечный антагонизм и грядущая катастрофа» – является итоговой. В ней Фёдор Куклярский выступает пророком эпохи заходящего человечества.
Глава начинается с проблемы цикличности мирового процесса. В своей первой книге «Философия индивидуализма» Куклярский уже высказывал собственное понимание мирового процесса как процесса двусторонне цикличного, то есть как процесса смены бытия небытием, а небытия бытием. К идее «вечного возврата» Куклярский подходит только с одной позиции – с эксплутационной: «И не только к идеям, – не только к интеллектуальному творчеству, но и ко всякому иному роду творчества, поскольку оно выливается в формы, враждебные инстинкту натурального самотворчества» [5: 215]. Однако идея цикличности представляет собой исключение – её можно использовать в человекоборческих, натуралистических целях. Бергсон отменил «вечное возвращение» в пользу своей длительности – ведь «по его мнению, идея цикла насквозь интеллектуалистична, а так как интеллект, согласно его же взглядам, имеет чисто утилитарное назначение, выявляющееся в форме математических, схематичных конструкций – то в области подлинного познания идея цикла должна рассматриваться как незаконно привнесённая в познание утилитарная концепция» [5: 215-216].
С точки же зрения Куклярского, «идея цикличности должна быть похоронена в качестве орудия человеческой “воли к власти”» [5: 217]. Как считает Куклярский, «вся двухсмысленность бергсоновской позиции базируется на двух непримиримых тенденциях творческой души Бергсона: ему необходимо не отнимать у человека его «крыльев», его свободы и его надежды на подлинное знание и в то же время ему необходимо не лишать человека человечности, не отнимать у него надежды на удовлетворение его властолюбивых, практических устремлений» [5: 217]. Современному природоборческому человечеству Фёдор Куклярский предлагает решить жестокую дилемму: «или положительно отнестись к идее универсальной цикличности, и в таком случае человеку предстоит примириться с неотвратимостью роковой смены бытия человеческого бытием природы; или отрицательно взглянуть на эту идею, и в таком случае человек может надеяться на окончательную победу над природой, но зато его воля, – его познание должны отказаться от стремления к “гармонии” и жажды “истины”» [5: 218]. Будучи конгениальным Ницше, Куклярский констатирует, что жажда бессмертия человека «уже не в силах выносить идею универсальной цикличности, как явно угрожающую его бессмертию и подрывающую его надежды на полноту «счастья» в будущем» [5: 218].
Состязание миров. В этом параграфе Куклярский критикует монистическое понимание мира, которое приобретает дуалистическую окраску только на периферии:
«Одним из важных последствий такого понимания является то обстоятельство, что данному «миру» приписывается лишь предикат «бытия», небытие же его, – наличность небытия его отвергается и рассматривается или как фикция разума, обусловленная антиномичностью абстрактного мышления или же отодвигается в бесконечно отдалённое будущее» [5: 219-220].
Обратная точка зрения не кажется абсурдной, однако, несмотря на апологию небытия, Куклярский всё же считает, что существуют только два мира: мир человека и мир природы, – которые «безначально и бесконечно состязаются между собой» [5: 221]. Куклярский не абсолютизирует понятия «бытия» и «небытия», а оперирует с помощью понятий «актуальности» и «потенциальности»: «за всяким «бытием» я усматриваю потенциально скрытое «небытие», и наоборот» [5: 222]. Вывод:
«Потенцирующееся бытие и актуализирующееся небытие мира природы, будучи рассмотрено с противоположной стороны, есть актуализирующееся бытие и потенциирующееся небытие мира человека, et vice versa. Извечная борьба между миром человека и миром природы состоит в том, что каждый из них поочерёдно оттесняется другим в сферу относительного небытия, то есть потенциального бытия, а затем, путём постепенной актуализации этого потенциального бытия, вновь возрождается к “жизни”. <…> Не о «начале бытия мира» нужно спрашивать, а о начале бытия и небытия двух миров: мира человека и мира природы» [5: 222, 223].
Власть инстинктов. Поворот философии к вопросу о жизни Куклярский считает «возвратом к инстинкту как верховной апелляционной инстанции» [5: 223]. Куклярский прогнозирует, что «первобытный инстинкт человеческого самосохранения в конце концов метаморфизируется в предельный инстинкт человеческого саморазрушения; предельный инстинкт натурального саморазрушения метаморфизируется в первобытный инстинкт натурального самотворчества» [5: 224]. Инстинкт самотворчества (или инстинкт самосохранения) присущ не только человеку, но и природе.
Проблеме жизни и смерти Фёдор Куклярский задумал посвятить большую книг под заглавием «Жизнь и смерть», но так и не написал её. Поэтому изложим взгляды Куклярского на материале параграфа.
Куклярский указывает на «основной принцип ещё никому неведомого искусства видеть смерть в “жизни” и жизнь – в “смерти”» [5: 228]. Всеми богатствами своей жизни человечество обязано смерти, страху перед нею, однако «“страх смерти” быстро изживает себя и сменяется страхом пред жизнью, – пред человеческой жизнью со всей её бессмыслицей, грубостью, автоматичностью, жестокостью, – со всеми её хитро расставленными западнями, тупиками, провалами» [5: 228-229]. С другой стороны, страх жизни «открывает широкий простор для творческого размаха инстинкта натурального самотворчества» [5: 229]. Но Куклярский усугубляет свою позицию тем, что ставит в прямую зависимость бессмертие человека от его смерти, – призывает жить для того, чтобы умереть.
Катастрофическая эпоха.
«Довольно закрывать глаза, довольно маскироваться! Скажем прямо: мы вступили в эпоху страшного суда над человеком, – в роковую, зловещую, катастрофическую эпоху… Правильнее всего было бы эту эпоху назвать предсмертной эпохой человеческого бытия, или эпохой заходящего человечества» [5: 230].
Куклярский считает, что в России будет побеждён только русский, а не татарин, – не варвар. Именно с Востока пришла жизнь человечества, на Востоке она же и закончится: «Через предсмертный сон Востока человечество перейдёт «по ту сторону» всего человеческого» [5: 231].
«У могилы человечества» является афористическим приговором Куклярского под стать ницшевскому «Заратустре». Вечность не внемлет голосу смертного человечества. Вечность молчит о грядущей катастрофе. Вечность равнодушно пишет некролог человеку.
Примечания
1. [7: 100]
2. [7: 34]
3. Сноска первоисточника опущена.
4. Сноска первоисточника опущена.
5. Сравните: «Творчество «человека R.» измышляет себе «злого врага» и, исходя из этого, считает себя “добрым”» [2: 968].
6. Стоит отметить, что о С. Кьеркегоре, знакомство с которым перевернуло философское мировоззрение Шестова, Куклярский познакомился намного раньше: в «Осуждённом мире» он цитирует датского мыслителя по книге Лео Берга «Сверхчеловек в современной литературе».
7. [9: 1].
8. [9: 4].
9. Явная перекличка с ницшевским «Так говорил Заратустра»: фрагмент «О свободной смерти».
10. Нумерация афоризмов уточнена. В первоисточнике отсутствует 87-й афоризм: поэтому 88-й афоризм из первоисточника озаглавлен 87-м (и далее вплоть до 241). В переиздании «Последнего слова» будет использоваться новая исправленная нумерация афоризмов. 238-й афоризм, – [7: 100].
11. 154-й афоризм, – [7: 49].
12. Сравните с ницшевскими словами из «Так говорил Заратустра»:
«Другая танцевальная песнь»: Так отвечала мне жизнь тогда и при этом зажала изящные ушки свои:
«О Заратустра! Не щёлкай так страшно своей плёткой! Ты ведь знаешь: шум убивает мысли – а ко мне как раз пришли такие нежные мысли» [12].
«О базарных мухах»: «Беги, мой друг, в своё уединение! Я вижу, ты оглушён шумом великих людей и исколот жалами маленьких.
С достоинством умеют лес и скалы хранить молчание вместе с тобою. Опять уподобься твоему любимому дереву с раскинутыми ветвями: тихо, прислушиваясь, склонилось оно над морем.
Где кончается уединение, там начинается базар; и где начинается базар, начинается и шум великих комедиантов, и жужжанье ядовитых мух.
В мире самые лучшие вещи ничего ещё не стоят, если никто не представляет их; великими людьми называет народ этих представителей.
Плохо понимает народ великое, т. е. творящее. Но любит он всех представителей и актёров великого.
Вокруг изобретателей новых ценностей вращается мир – незримо вращается он. Но вокруг комедиантов вращается народ и слава – таков порядок мира» [12].
13. Ф. Ф. Куклярский: «131. В древнейшем религиозном приношении человеческой жертвы природе сказывается безжалостное отношение человека к человеку во имя природы. К подобному же жертвоприношению приближается современный индивидуалист-преступник, обособляющий себя от всего человеческого и, тем самым, приближающийся к природе, отождествляющий себя с ней, – свою волю с её волей. Неизбежной оборотной стороной культа природы и её стихий должна быть ненависть к человеку и в особенности к создателям «культа человечества» (Огюст Конт и прочие). Что же касается этого последнего, то великим основателем его является Иисус Назарейский, воздвигнувший на месте жестокости к человеку во имя природы сострадание к человеку во имя божественного духа – антипода природы. Именно он санкционировал в человеке всё специфически-человеческое и отверг всё плотское, «греховное» в нём как природное, стихийное начало его жизни. Это положительное отношение к человеку впоследствии, в «религии человечества», выступило лишь в оголённом виде, не смягчённом божественной санкцией, и потому привело сначала к позитивистическому атеизму, а затем к индивидуалистическому протестантизму. Последний в противовес декларации прав человека выступил с декларацией прав природы» [7: 41-42].
14. [12]
15. Сравните: Ф. Ф. Куклярский: «87. Моя формула: «нет ничего самоценного» – отнюдь не формула нигилизма. В ней менее всего консерватизма, ибо она выражает собой представление о мире как о борьбе антагонистических ценностей, ни одна из которых не может быть окончательной, статической ценностью. Нигилизм же, по существу своей психологической почвы, консервативен; отрицать всё – всё равно, что ничего не отрицать. Моя формула прямо противоположна формуле Протагора и позитивизма: «человек есть мера всех вещей»; последняя усматривает в человеке самоценность. Выход из лабиринта антропопантеизма я нахожу в том, что отрицаю ценность человека (а следовательно, отрицаю его и как «меру всех вещей») и утверждаю ценность природы» [7: 31].
16. Сравните: Ф. Ф. Куклярский: «149. По мнению Каспровича, одно страдание обладает мощным творческим голосом… Почему? Потому что страдание указывает на агонию человека в некоторых личностях, гибнущих как люди, но воскресающих как стихия природы. Иное дело – весёлое творчество!..» [7: 47-48].
17. Сравните: «ПЕ?ССИМУМ [лат. pessimum наихудший] ослабление деятельности органа или ткани при чрезмерно сильной или частой стимуляции, превышающей функциональные возможности (т. е. лабильность органа или ткани)» [13: 623].
18. [15]
19. [5: 41]
20. [5: 16]
21. О приговоре не столько ницшеанцам, сколько тем предателям человечества, которые тайком предаются своим нечеловеческим импульсам, Куклярский пишет следующее: «Всмотритесь в лица Константина Леонтьева, Ф. Достоевского, Ф. Ницше, Эл. По, М. Штирнера, Л. Шестова, В. Розанова – разве это не типичные предатели человека, и разве, несмотря на это, не зачитываются ими миллионы людей, воспринимающих в себя большую или меньшую частицу яда, отягощавшего преступные души этих писателей? Нужно сознаться при этом, что эти писатели и сами не сознают что делают, а если и сознают, то опять же, оставаясь верными себе, скрывают эти минуты нечеловеческого самосознания от посторонних взглядов» [5: 34].
22. Персональный натурализм Куклярского мог бы составить критическое ядро его открытого натурализма, но, как видно из приведённой цитаты, он откровенно терминологически-несостоятелен.
Литература
1. Алексеев П. В. Философы России XIX-XX столетий. Биографии, идеи, труды. – 4-е изд., перераб. и доп. – М.: Академический Проект, 2002. – 1152 с.
2. Всемирная энциклопедия: Философия. XX век / Главный научный редактор и составитель А. А. Грицанов. – М.: АСТ, Мн: Харвест, Современный литератор, 2002. – 976 с.
3. Гиренок Фёдор. Где пушки – там философия! // Завтра. – № 2. – 2006 г. – С. 5.
4. Куклярский Ф. Ф. К. Леонтьев о «среднем европейце» // Новое время. – 1912. – 6 октября. – № 13136.
5. Куклярский Ф. Ф. Осуждённый мир. Философия человекоборческой природы. – СПб., 1912.
6. Куклярский Ф. Ф. Памяти К. Н. Леонтьева: Литературный сборник. – СПб., 1911 // Логос. – 1912-1913. – Кн. 1-2.
7. Куклярский Ф. Ф. Последнее слово. К философии современного религиозного бунтарства. – СПб., 1911.
8. Куклярский Ф. Ф. Критика творческого сознания. Обоснование антиномизма // Труды Философского общества при Гос. институте народного образования. Т. I. – Чита, 1923.
9. Куклярский Ф. Ф. Философия индивидуализма. – СПб., 1910.
10. Куклярский Ф. Ф. Философия культуры. Идеалы человеческой культуры в свете трагического миропонимания. Книга 1: Культура и познание. – Петроград, 1917.
11. К. Н. Леонтьев: pro et contra. В 2-х кн. Книга 1 / Вступ. ст. А. А. Королькова, сост., послесл. и примеч. А. П. Козырева. – СПб.: РХГИ, 1995. – 480 с. – (Русский путь.)
12. Ницше Ф. Так говорил Заратустра: Книга для всех и ни для кого: Пер. с нем. / Худож.-оформитель Б. Ф. Бублик. – Харьков: Фолио, 1999. – 342 с. – (Философия. Мастера.)
13. Новейший словарь иностранных слов и выражений. – М.: ООО «Издательство АСТ», Мн.: Харвест, 2002. – 976 с.
14. Розанов В. В. К изданию Полного собрания сочинений К. Леонтьева // Новое время. – 1912. – 16 июня. – № 13024.
15. Руднев В. П. Диалог с безумием. – М.: Аграф, 2005. – 320 с.
16. Русская философия: Словарь / Под общ. ред. М. Маслина. – М.: ТЕРРА–Книжный клуб; Республика, 1999. – 656 с.
17. Уваров М. С. «Ницшеанское служение» Фёдора Куклярского // Первый Российский Философский конгресс. Том II. Философская мысль в России: традиция и современность. – СПб., 1997.
18. Шелер М. Ресентимент в структуре моралей. – СПб.: Наука, Университетская книга, 1999. – 232 с. (Серия «Слово о сущем».)