Последнее слово.
K философии современного религиозного бунтарства
Публикуется по изданию:
Куклярский Ф. Ф. "Последнее слово.
К философии современного религиозного бунтарства." - СПб., 1911
Мои одинокие, влюблённые в одиночество мысли! Когда я обхожу своим взглядом ваши нестройные ряды, я не могу не заметить той трагически-загадочной жизни, которой живёте вы: – мои одичавшие, рождённые в муках сердца мысли! Каждая из вас, захлёбываясь одиночеством, застенчиво скрывает от человеческого взора своё интимное, лихорадочное тяготение к предельному синтезу… И если некоторые из вас, особенно бесстыдные и незаконнорождённые, даются в руки, то большинство притаилось в той тени, которую отбрасывает от себя всё человеческое – всё заходящее во мне.
И я рад за вас, мои безумные, нечеловеческие мысли. Рад тому, что ваш святой эгоизм останется неприкосновенным для всего человеческого, ибо он хранит в себе ваши маленькие, трепещущие сердца: искры нечеловеческого дерзания и преступного вдохновения подвигом низложения человека с его царственного престола.
Как забавно мне смотреть на вас, когда в вашу среду – среду одиноко бредущих, одиноко летающих и одиноко прыгающих, невидимых для человеческого взора существ – вдруг попадает новая тёмно- или светло-лучистая гостья… Какое столпотворение света и теней! Как быстро нарушается ваше одиночество этой нежданной и странной гостьею, познакомиться с которой так лихорадочно и нетерпеливо спешит каждая из вас. Разве я могу осмелиться порвать ту хитрую западню-паутину из света, красок и теней, которую вы неустанно ткёте для моего зловещего сердца, давно уже переставшего болеть за человека, давно уже похоронённого человеком?
Приветствую вас, отчаянием моим отягчённые, надеждой моей ослеплённые, – мысли! Приветствую и желаю вам счастливого пути, кругового пути вечности! Скоро… скоро заблестят последние зарницы на небосклоне моего духа: тогда я подниму последний, ещё не разбитый бокал и выпью за здравие моих лучеобразных детишек, моих наследников, моих гонцов к воскресающей природе…
1. Трагизм современного положения человека состоит в том, что его бунт обращён против него: – против всего человеческого в нём. Но не отрицанием должна быть побеждена трагедия, а утверждением и приятием её до конца. Победа над злом возможна лишь путём исчерпания всего его содержания, то есть путём стремления к нему.
2. Моё сознание констатирует величайшую метаморфозу, происходящую в глубинах мирового, человеческого и индивидуального существа.
3. Говорят: «вы противоречите себе» – и полагают при этом, что выставляют против противника убийственный аргумент. Я на это скажу: уловите форму сплетающихся теней, отбрасываемых на ваше сознание двумя противоречивыми положениями.
4. Новая задача: обратить человека лицом к новому хаосу и зарождающемуся в нём новому мирозданию – и спиной к миру одряхлевшему с его распадом и агонией.
5. Не земля должна подняться до небес, а небо нужно низвести на землю.
6. Известно ли твоему духу состояние, когда, предводимая тайными предчувствиями, в твою горячую голову врывается хищная мысль и, как динамит, разрывает ядро при сотрясении, рвёт мозги твои на клочья?
7. Для того чтобы преодолеть что-либо великое, нужно сначала иметь это величие под руками. Для того чтобы преодолеть в себе душу, эмансипировавшуюся ото лжи, безобразия и зла, нужно культивировать в себе зародыш этой души и приобрести внутреннюю свободу. Сделаться палачом своей души тогда, когда она уже сама является палачом души коллективной – вот что достойно самодержавного духа, ибо его самодержавие есть его самодеспотия.
8. Благодаря апологетам природы, безумные найдут свою мудрость, пока скрытую от них.
9. Душа безумного – подходящая гавань для микробов, рассеянных в атмосфере, отравленной человеческой мудростью. Так, например, Уайльд в тюрьме пережил жестокий конфликт и после него вступил на дорогу смирения и христианства… Стриндберг, после крещения в огне редких страданий и безумия, выкупался в болоте пиетизма. Достоевский также всю жизнь страдал манией преследования: он всегда ощущал за своей спиной дыхание Христа!
10. Столетиями длятся мечты о духовной аристократии, о господстве в государствах мудрых мужей, о реализации идеала добра, то есть одухотворения материи и толпы… Но все эти мечты останутся мечтами до тех пор, пока в человеческом существе не произойдёт рокового перелома… Борясь за зло, новые грядущие силы превратят мир теперешних идеалов в мир реальный, и наоборот… Как теперь судьбы народов находятся во власти у материального (денежного) капитала и материально-вооружённых людей, точно так же в далёком будущем судьбами народов будут управлять духовный капитал и духовно-вооружённое сословие. И подобно тому, как теперь ведётся ожесточённая борьба интеллигенции с владыками мира сего, точно так же в будущем материальные силы страны будут вести борьбу с духовным капитализмом и его гнётом. Как теперь из среды владетельной буржуазии выступает всё более и более борцов со своим питомцем-капитализмом (демократизм), точно так же в будущем из среды духовного сословия всё более будет появляться перебежчиков в лагерь врагов, то есть в лагерь звероподобных людей, преступников, и всё более будет убийств одухотворённых личностей. Одним словом: теперь ведётся борьба «за владычество духа, тогда возникнет борьба за владычество материи». По мере того как человек будет одухотворяться, в нём будет возрастать потребность в материализации своих духовных сокровищ. По мере отдаления человека от природы его всё более мучает жажда слияния с ней, но так как позади него «корабли сожжены» и путь регресса для него невозможен, то он может осуществить желанное слияние лишь путём творчества новой природы. Далее: по мере изоляции психической жизни человека от его физического существования, то есть по мере утверждения в его существе инстинкта духовного самосохранения, в нём будет происходить процесс обратного порядка: всё настойчивее будет ощущаться потребность слияния души с телом, но и здесь слияние это может осуществиться лишь через создание нового тела, которое и будет ничем иным, как материализованной, воплощённой душой.. ё более будет появляться перебежчиков в лагерь врагов, т. е и более борцов со своим питомцем-капитализмом (демокртизм), точно
11. Жестоко ошибаются те идеологи добра, которые думают, что человеку очень легко достигнуть зла и приблизиться к идеалу злой жизни.
12. Если логику индивидуалиста довести до предела, то этим пределом являются требования, какие мог бы выставить самый радикальный социалист. Социалист вооружён против индивидуалиста, но индивидуалист, стремясь ко злу, вооружается против самого себя. Народ идёт на смену интеллигенции, а интеллигенция сменяет народ. Социализм сделает народ иррелигиозным и культурным; индивидуализм же, напротив, создаст из интеллигенции религиозный и антикультурный слой населения. В последнем отношении характерна проповедь Л. Толстого, хотя он и не понял того, что не христианство, а антихристианство может удовлетворить религиозное сознание интеллигенции. Идеи индивидуализма – не для народа: для него они слишком утончённы и многосложны. Стремиться ко злу может лишь тот, кто отягощён, подавлен добром. В будущем интеллигент-индивидуалист с его демонической религией будет такой же загадкой для культурного народа, какой теперь является народ и его религиозность для интеллигента.
13. По мере роста инстинкта духовного самосохранения, инстинкт физического самосохранения становится рафинированнее, изощрённее. Благодаря этой своей чувствительности, он (инстинкт физического самосохранения) останавливает организм всякий раз, как ему грозит окончательная гибель. Именно в том-то и сказывается его чуткость, что он перестаёт оберегать индивидуума от опасностей вообще. Эта чуткость порождена инстинктом духовного самосохранения, ещё только зреющим и потому не дающим власти грубому инстинкту физического самосохранения. Чем большей силой обладает индивидуалист, тем более она любит великую опасность. Это же применимо и к инстинкту физического самосохранения. Его сила сказывается в том, что он ходит по краю пропасти и надеется на себя. Но как только в человеческом существе утверждается и укрепляется инстинкт духовного самосохранения, он, как и всё установившееся, начинает грубеть, уподобляется грубому инстинкту животного. Поэтому-то с момента его утверждения и его полновластия в человеке, он начинает принимать всё более аристократически-утончённый характер и уже отрицает себя как грубую силу. Такое самоотрицание выражается в том, что он проникается любовью к пропастям и тяготеет к самому их краю. Дерзание и смелость закаляют его и делают более могущественным. Только перспектива полнейшей гибели будет останавливать такой инстинкт от известного шага.
14. На что должно опираться познание лжи? На действительность? Но на какую? На ту, на которую опиралось познание истины, оно опираться не может. Оно будет опираться на ту действительность, которая была скрыта от глаз познающего истину, а именно на потенциальную действительность. Современная действительность потенциально заключает в себе действительность, грядущую ей на смену. Познавая эту потенциальную действительность, мы будем прозревать в будущий мир. Познание истины, объясняя актуальную действительность, шло иногда дальше этой действительности (метафизика). Познание лжи также будет выходить за пределы потенциальной действительности.
15. Для того чтобы претвориться в природу, человек должен вступить в борьбу с человеком, он должен побороть в себе человека. Ему необходимо стать победителем самого себя. После победы над природой (par excellence), ему предстоит разрешить новую задачу, восторжествовать над собой и своей идеологией. Две величайшие катастрофы истории: 1) гибель материального капитала; 2) гибель духовного капитала.
16. Если инстинкт физического самосохранения заключается в минимуме психики, то инстинкт духовного самосохранения заключается в минимальной физике.
17. Слишком вооружённые корабли легко идут на дно.
18. Демократизм губит классовые различия на основе материи, но не на основе духа.
19. По мере роста человеческой чувствительности к будущности человека и по мере предвосхищения будущей гармоничности и идеальности человеческого существования, в душе человека всё более разрастается отрицательное отношение к этому «великому и славному» человеку будущего со всеми его чудесными атрибутами: «добрый, правдивый и прекрасный»… Отсюда следует заключить: мысленная реализация мира идеалов влечёт за собой тенденцию психики ко злу, лжи и уродству. Этим предотвращается роковая для жизни опасность реализации современных идеалов. Ибо реализовать идеал – значит аннулировать его, отнять у него магнетическую силу.
20. Озверевшая мысль – великая преступница, запускающая свои когти и зубы в человеческое сердце.
21. Для осуществления любого шага одних внутренних стимулов бывает недостаточно: поэтому личность, решившаяся на него, инстинктивно ищет и внешней безысходности своего положения. Под влиянием уже сложившегося внутреннего решения эту безысходность (во всех прочих перспективах) легко найти: любое внешнее событие, неожиданно и непредвиденно разыгравшееся на фоне личной жизни, в глазах решившегося становится тупиком, регламентирующим решение действовать так, а не иначе.
22. Символ и его ценность: она в том, что всё невысказанное и невысказываемое можно выразить символически. Тайна, благодаря символу, становится явью, принадлежащей будущему.
23. Сущность пошлости – тяготение души к добру и доброй жизни.
24. Обладаете ли вы способностью во всём встречном видеть нечто уже знакомое вам; видите ли вы лицо, или дом, или залив, слышите ли вы мотив, шелест волны, крик младенца – вы тотчас же замечаете странное, мистическое воскрешение прошлого…
25. Я отрицаю современных утешителей человека (ergo – «великих людей»). Более же всего тех из них, в душе которых умерла трагедия утешителя и место её заступила солидная положительность и категоричность суждений. Мои предшественники – это те, которые обладали сердцами, полными не крови, а яда, и которые могли лишь бередить раны человеческой совести, а не лечить их и заниматься рецептурой.
26. Что мешает углублению человеческой мысли и молниям человеческого сердца в незнакомые недра и лабиринты души? Эту помеху я нахожу в той грани, которою люди замыкают общительность с собой и другими. Отсюда – недоговорённость. Недоговорённость тормозит таинство беседы человека с грозным демоном его сердца и заглушает громы проклятой мысли.
27. Пошлость узурпировала всё потому, что современный человек ещё чтит свою привязанность к состарившимся богам и ценностям. Охватила она и современную литературу: последняя одержима трагикомичным вдохновением, разлагающимися ценностями прошлого человека.
28. Слишком сильно натянутая струна рвётся от малейшего прикосновения. Её первый аккорд – её лебединая песнь.
29. Мне известно то страшное исступление души, когда перестаёшь чувствовать себя человеком: что-то другое, нечеловеческое, опьяняет моё сердце разрушительным пламенем, что-то сатанинское охватывает душу… Это – страшное, ещё не ведомое миру таинство, – таинство претворения человека в Сына Сатаны.
30. Бывают удивительные состояния духа, когда, кажется, само огненосное солнце завидует знойному сердцу.
31. Ницше говорит: «Лучшие из вас будут всё больше и больше гибнуть». Почему? Потому что идеал лучших не добро, а зло. Господин, пресыщенный собой, жаждет рабства. Победитель ищет поражения. Человек, стремясь ко злу, то есть перевоплощаясь в природу, материю, тем самым сознательно и добровольно кладёт начало новому циклу мирового движения. Свободно материализуя свой дух, он тем самым влагает высший смысл (ergo: свой разум, то есть идею вечного круговорота сил космоса) в стихии природы. Остальных людей также ждёт метаморфоза в природу, но они этого достигнут уже иным путём: путём победы над природой, то есть путём тяготения к идеальному добру. Победив природу, человек окажется смертельно поражённым своей победой: он перестанет быть победителем, ибо побеждать будет больше нечего. Первые победят человека и потому станут природой. Вторые победят природу и потому отождествятся с ней.
32. «Борьба с человеком» – вот что должно быть начертано на знамени моём и моих соратников по бунту. Я – отступник и предатель сына человеческого. Я – Иуда по отношению к человеку, ибо предаю человека в руки природы: – его смертельного и извечного врага.
33. Новый мир откроется человеку лишь тогда, когда он раскроет ворота тюрем и каторги и преклонит колени перед вышедшими на свободу.
34. Современный мир заключил новый, нарождающийся мир в кандалы и тюрьмы, но придёт время, и заключённые будут свободны, а свободные заточены в темницы.
35. Борьба с человеком должна состоять, главным образом, в борьбе с тем, пред чем человечество почтительно гнёт шею. Лишить человека того, пред чем он преклоняется и что вдохновляет его на человеческую жизнь и оправдывает её, – значит лишить человека ценности, обесценить человека, вселить в его душу отвращение к себе и, тем самым, поставить его с глазу на глаз с роковыми дилемма-ми человеческой жизни, разрешение которых только и возможно с разливом ненависти к человеку.
36. Во всяком философском споре легко уловить две антагонистические тенденции мышления: одна – социалистическая, другая – индивидуалистическая. С моей точки зрения, социализм есть результат всех сбережений морали прошлого, а индивидуализм, напротив, результат разрушения моральных ценностей и начало установки новых критериумов морального и религиозного сознания.
37. Два пути к природе: путь завоевания человеком природы и путь завоевания человеком человека для природы. Первый путь – путь социализма; второй путь – путь индивидуализма.
38. Индивидуалиста характеризует дар предвосхищения грядущего социалистического ублюдства.
39. Могучая, титаническая воля, вскормленная редким напряжением огненной стихии, похищенной с неба, – такая воля ищет для себя самого запретного, самого недозволенного дела и, вопреки многоголосому гимну величественному духу человека, не только шлёт ему проклятие, но и уничтожает его молнией своей…
40. В некоторых отношениях я – антипод Ницше. Ницше утверждает инстинкт самосохранения у «аристократии духа», я же отрицаю его. Идеалом аристократа духа должно быть самопреодоление и преодоление себя в других.
41. Моё декадентированное «я» всегда являлось для меня (то есть для моего творческого «я») незаменимым спутником, верным псом, бредущим у самого края бездонной пропасти и, тем самым, охранявшим моё творческое «я» от преждевременной гибели.
42. Особенность моего организма состоит в его гипертрофичной чуткости к опасности. Особенность моей психики может быть рассматриваема как горячая любовь к опасности, – как неисчерпаемый клад новых дерзаний за пределы человеческих горизонтов. Эти две особенности моей индивидуальности определяли мой путь: вблизи от бездны, недалеко от её рокового дна. Моя психика, более чем какая-либо другая, знала закон равновесия сил жизни и смерти: поэтому она могла не бояться почти смерти, почти безумия, почти гибели…
43. Вся моя жизнь сопровождалась быстрым угасанием тех путевых огней, которые светят человеку. Моё сердце и моё сознание проникались чувством и мыслью, что с каждым шагом я всё более удаляюсь от человека, – с каждым шагом всё более отрезаю от себя пути к человеческому… Точно какая-то невидимая рука непрестанно шарила в моей душе и уносила из неё все новые устои всего человеческого в ней: – до тех пор, пока не почувствовал, что как человек я мёртв, а место человеческой души заняло безграничное, как небо, отчаяние… И вот… это отчаяние, которым, как мне казалось, дышит и отравляется земля и природа, вдруг осветилось тем огнём дерзания, который не мог быть видим при свете человеческого дня… Как волхв, я иду за этим новым огнём и, как волхв, надеюсь на новый колокол и его песнь пробуждения от сладкого сна, навеянного наркотиками-идеалами. Я знаю, когда раздаётся первый звонкий удар этого колокола, когда небо и земля содрогнутся от быстроногого эха, тогда мой труп поплывёт: так усердно будут отплёвываться мои благочестивые современники… Крепись сердце! Ты купалось уже в слезах, прими же от человека новое, последнее крещение…
44. Что должно отличать «сверхчеловека»? Очевидно, что такой отличительной чертой должна быть воля, направленная против человека, то есть против того, что в человеке есть особенно человеческого. Впрочем, мой вкус не переносит этого хвастливого слова «сверхчеловек». Я бы его заменил другим: «нечеловек», в смысле антипода человеку, то есть олицетворённой природы. Миссия нечеловека – миссия природы: перевоплощение человека в природу. Выполнение этой миссии начинается с осознанием, свободным приятием нового круговорота мировой жизни и мировой смерти. В существующем вселенском круговороте вещей и событий он узнаёт свою воплощённую волю, питавшуюся искони отрицанием всего самоценного. В своём самопознании он доходит до осознания в себе мирового законодателя и распорядителя мировых человеческих судеб.
45. Во мне нет ничего фанатичного. Моя жизнь – пример редкого созвучия страсти и убеждения. Страсть к познанию привела меня к учению и выработке практики индивидуализма потому, что в моём познании было меньше всего удовлетворения простой научной любознательности. Знание ради знания я презираю. Моё познание было непрестанными поисками моей судьбы: в жизни или смерти. Моё познание было исканием дела, достойного меня. Не заглядывать в таинственные глаза Сфинкса, не вопрошать его – для меня значило пасть, опошлиться, пойти ко дну и заполнить своё сердце самопрезрением… Я всегда чувствовал, что моё познание несёт мне или гибельное торжество, или презренную гибель.
46. Человек слишком густо кладёт розовые краски на полотно своей будущности.
47. Герои Достоевского, при взгляде на мощную красоту природы, испытывают жгучее чувство одиночества и отщепенства. Не чувствовать себя так они в жизни не могут. Поэтому их смерть, их перевоплощение в природу, – единственный исход для их мятежных сердец. Для них близость природы возможна лишь через смерть.
48. Герои Достоевского чувствуют себя единственными в мире живыми существами. «Всё мёртво и всюду мертвецы. Одни только люди, а кругом них молчание – вот земля!» («Кроткая»). Души их изнывают от холода и молчания кладбища… Что же им делать? Как оживить землю? как поднять мертвецов из сырых могил? как одухотворить природу? Ответ один: надо отдать свою душу природе, надо распять свой дух и, тем самым, воскресить его в природе, снять печать молчания с уст мёртвых, превратить во дворцы жизни склепы и могилы… Природа ищет избавителя, ищет человека, своей смертью возрождающего её к новой жизни…
49. Убить свою душу, это значит – отдать её природе и делу природы, а не человеку и делу человека.
50. Власть над человеком даётся лишь одному победителю всего человеческого в себе – лишь нечеловеку.
51. Я уже неоднократно умирал от пьянства (Эдгар По), от разврата (Оскар Уайльд), от безумия (Фридрих Ницше), от самоубийства (Отто Вейнингер). Моя душа живёт моей стоглавой смертью в прошлом, муками дерзания моих прообразов в прошлом, моих отцов, дедов, прадедов по духу, по проклятию…
52. Женщина – тень мужчины, от которой он тщетно старается бежать в полдень своей жизни.
53. Моё слово, последнее слово человеку, – последнее, что ещё можно сказать ему.
54. Бывают минуты, когда какое-то незримое чудовище тихо подкрадывается ко мне, тихо, как бы ласкаясь, схватывает грудь и голову в свои странные объятия, смотрит своим взглядом каменного ужаса и отчаяния мне в глаза и затем уходит, улетучивается так же осторожно, невидимо, как и появилось… После таких минут я как бы чувствую, что моё сердце уронило кровавую каплю в вечность и моя мысль оделась в траурные покровы смерти… Чувствую также, что моя душа как бы потемнела от дыхания исчезнувшего призра-ка…
55. Спасают падающего. «Спаситель» явился для спасения человека и, тем самым, не дал очистить землю от разлагающегося и смердящего паразита земли. Две тысячи лет длился искус, созданный «Спасителем» для человека, и последний своей жизнью доказал бесплодность и ненужность этого искуса: человек всё более оконченевает душой и телом… Нужен спаситель от «Спасителя»…
56. Две тысячи лет человек боролся со «Спасителем», не хотел и не мог его принять, ибо высшее в человеке, всё нечеловеческое в нём, было вместе с духом, искушавшим «Спасителя» (Достоевский), и противилось христианскому спасению.
57. Человек, беспощадно убивавший всех своих богов и низводивший их с пьедесталов в грязь, – этот человек стоит теперь перед решением новой, последней задачи: низвергнуть и себя в одну из могил на кладбище богов. Фейербах, вопреки желанию, вырыл могилу для человека.
58. Человек скоро поймёт роковые слова: «ничто не самоценно». Нет самоценности и в человеке, в богатствах его духа, в роскоши его культуры, в величайших светочах – гениях и талантах – его царства.
59. Ницше с большой охотой называет себя психологом и менее охотно философом. Это вполне объяснимо, если вспомнить, что философия за последнее время становится всё более психологической и теряет свой прежний логический характер. Её задачи всё более и более тесно сплетаются с проблемами загадочной психологии современной индивидуальности.
60. «Вредное» для всего человеческого в человеке «полезно» для всего природного в нём, e vice versa.
62. Свободным творчеством своей собственной гибели могущественные люди торжествуют над ней, отнимают у неё главное её жало: насилие.
63. Проблема: что является необходимостью для перевоплощения человека в природу? Следует ли видеть её в отрицании всего человеческого или же в отрицании того, что утверждается человеком? Другими словами: может ли быть одержана победа над человеком путём отрицания и его богов, и объектов его проклятий и отвращения? Или таковая возможна лишь после того, как всё проклятое человеком, всё убийственное для него, найдёт своих избранников и, таким образом, выработает планомерную организацию борьбы с человеком? Выражаясь кратко: следует ли нечеловеку занять позицию потусторонности по отношению к человеку или, напротив, ему нужно стать по ту сторону человеческого в человеке и по сю сторону нечеловеческого в нём? Если бы мы эту чрезвычайно важную проблему индивидуалистической философии разрешили в первом смысле, то нечеловек, обречённый на потусторонность, должен был бы ограничиться пассивной ролью созерцателя и не мог бы активно, действенно способствовать торжеству природы над человеком. Ему не с кем и не с чем было бы вести борьбу. Он утерял бы самоё себя… Напротив, при решении ином, нечеловек должен направить свою одинокую и закалённую волю против всего человеческого, то есть он поднимет знамя бунта против бунта человеческого, против борьбы человека со злом, ложью и уродством… Философия потусторонности не может создать индивидуалистической практики. «По ту сторону добра и зла» – значит по ту сторону человека и природы. С такой формулой активный индивидуалист согласиться не может, ибо она отводит его в сторону от борьбы, а не бросает его в гущу её. Выступление нечеловека в качестве бойца, а не зрителя, внесёт резкое смятение в ряды человеческой армии, – то самое роковое смятение, которое обусловливается всякой неожиданной изменой и которое разрушает в армии всякую дисциплину… Изменники должны свои немногочисленные силы направить против генералов армии человека, против королей духа, – против тех, одним словом, которые руководят человеческим движением – «прогрессом» и которые охраняют человека как зеницу своего ока… Вопрос: какое смятение создалось бы во французской армии, если бы был убит во время горячего сражения сам Наполеон?!
64. Многие факты из жизни Гераклова духа говорят мне о том, как природа через посредство болезни влияет на психику редких, ницшевских индивидуальностей: она приближает их к себе и делает их своими глашатаями, поборниками и защитниками в борьбе с человеческими ценностями. Но вместе с тем она и охраняет эти индивидуальности от преждевременной гибели, наделяя их такими болезнями, которые создают совсем особенное тело, – тело, легко поддающееся одухотворению.
65. В «Сумерках богов» Ницше говорит о том, что «ничто не безобразно, кроме вырождающегося человека». Но если человек вообще осуждён на неминуемое вырождение, то цель символического творчества, предвосхищающего человеческое будущее, может быть определена как изображение наиболее безобразного человека, наиидеальнейшего дегенерата.
66. Путём науки и социализма человек завоёвывает природу, утилизирует её, очеловечивает её, одним словом, приближает природу к человеку. Очеловечивая природу, это движение («прогресс») вызывает к жизни сынов природы, индивидуалистов. Антропоморфизация природы достигает наконец той грани, когда природа выступает среди человечества в лице человека, – в лице титанической воли, огненной лавой надвигающейся на всё человеческое, на всё отставшее… Душа индивидуалиста, это – воскресшая, первобытная природа, это – воскресение бесчеловечной природы, вызванное долгим и неустанным перевоплощением человека в природу… Жизнь этих индивидуалистически и демонически настроенных бунтарей вопиет к человеку и говорит ему о той роковой дистанции, которая разделяет жизнь человека – господина природы – от жизни человека-раба природы. Первый органически слился с природой, стал её невидимым внутренним рычагом, дающим ей воскресение и жизнь, раскрепощающим её, открывающим ей двери в царство свободы от человека. Его воля – воля природы, поднимающей знамя бунта против всего человеческого, – против цепей, которыми человек сковал и изуродовал природу. Он чужд раболепства у природы: он слишком глубоко проникся надеждами на торжество природы и, следовательно, вполне и с радостью принимает на себя те цепи, которыми природа заковывает всё, что осталось ещё в нём человеческого, осуждённого им самим, оскверняющего его новую волю и высшую надежду. Он – с природой и за природу. Поэтому он против себя, когда против него природа… Когда природа, как верная подруга его дней и ночей, говорит ему об отречении от самосострадания, – от сострадания к человеческому в нём, – он чувствует и сознаёт, что этот же голос исходит и из недр нечеловеческой стихии, бьющейся своими могучими крыльями в его груди… Песня его сердца, вспоённого нечеловеческими желаниями и надеждами, – это песня и солнечного дня, и ликующей звёздной ночи…
Совсем иную позицию занимает человек, раболепствующий у природы и, вместе с тем, тщетно ищущий лавров для своей слишком умной, слишком большой головы. Он не может и не хочет регламентировать право природы на воскресение и первобытную свободу от всего человеческого, наносного в ней. Он ищет свободы лишь для себя, но – увы! – она не даётся ему в руки… Он не ценит и не хочет принимать (хотя за это расплачивается постоянным насилием над собой) даров природы: болезней, смерти, разрушения человеческих надежд и идеалов. В нём ещё не родился (и, по-видимому, никогда не родится) нечеловек. Поэтому, побеждая природу, он всегда чувствует себя побеждённым ею. Вся его «культура» – не что иное, как та же природа, принявшая новые формы, но по-прежнему закабаляющая и насилующая «культурного человека». Он ждёт воскресения и спасения, не понимая, что воскрешать и спасать нужно не его, а природу, и что воскресшая природа – тот же воскресший во плоти и сказочной роскоши дух человеческий. Ему неведомо великое таинство вечного возвращения, вечной смерти и воскресения…
«Рабом родился человек,
Рабом в могилу ляжет»…
Этими словами поэта можно сказать о нём, о его жалких судьбах. Не имея душевной силы полюбить свою гибель, он никогда ничего не узнает о том перевоплощении человеческой души, когда она будет сиять и ликовать в мириадах красок, будет петь в недрах земли и надзвёздных высотах свою песнь опьянения и воскресения… когда и огнедышащее небо и ослеплённая земля будут с трепетом вслушиваться в слова её молитвы… когда и пенящиеся валы морской стихии, и таинственный шёпот лесной чащи будут разносить славу её бессмертного подвига… когда задумчивые седые горы и опьянённые мечтой долины будут замирать от её музыки, – той самой музыки, которую греки называли «музыкой сфер»…