“Я учу вас о Сверхчеловеке...”: 

Самопожертвование и алхимическое создание ницшеанского Сверхчеловека

 

Др. Мелани Д. ван Оорт-Холл

 

Источник: fzrw.org

 

 

I. Сверхчеловек как божественный идеал

a. Процесс самообожествления

 

В этой работе мы хотели бы исследовать исторические предпосылки самопожертвования и божественности в философии Фридриха Ницше. Петер Берковец в своей работе “Ницше: эстетика имморалиста” показал, что философия Ницше ориентирована на процесс самообожествления. Философия Ницше - это попытка создать вид человеческого существа, существование которого будет необходимостью, если “Бог умрет” (“Веселая наука”, § 125) и “Мир есть воля к власти - и ничего кроме!”¹ (“Воля к власти”, § 1067). Берковец говорил, основываясь на любви Ницше к истине, “которую он иногда называл своей весёлой наукой”, что заключительный акт добра или “совершенства человеческих существ состоит из акта самообожествления” ². Люси Хускинсон предположила, что позднее учение Ницше о Сверхчеловеке на самом деле есть его интерпретация эзотерической доктрины Высшего Я, который понимается как “Бог” в герметичной традиции³. Этот вопрос мы будем исследовать в этой работе позже.

Хотя Ницше упоминает Сверхчеловека в своих ранних записках, но именно в прологе “Так говорил Заратустра” он официально объявляет учение пророка-перса по этому предмету. ⁴ Заратустра спускается со своей горной пещеры из-за его так называемой любви к человечеству. Зная в своем сердце, что “Бог умер”, он хочет приподнести человечеству подарок. В следующем разделе § 3, мы узнаем, что так называемый подарок - ницшеанский Сверхчеловек объявляется на рыночной площади. Для Ницше Сверхчеловек является ответом на “смерть Бога” (Z, I, “О дарованной добродетели”, 3), и судьба самого человечества зависит от его воплощения на земле (“Воля к власти”, § 987).⁵ Сверхчеловек - это не трансцендентальный (переступающий, превосходящий, выходящий за пределы) идеал, а суперчеловеческий вид (Z, I, “О дарованной добродетели”, 1).

 

б. Сверхчеловек: фармакон и фармакос.

Согласно Ницше/Заратустре, человечество не достойно оставаться таким, какое оно есть, и должно преодолеть (изменить) себя. Вопрос – какова разновидность механизма, предложенного Заратустрой для достижения высшего типа человечества и его идеала божества в отсутствие трансцендентального Бога. В четвертом сообщении Заратустры из “Сверхчеловека”, в разделе § 2 пролога, Ницше дает ключ к разгадке. Он утверждает, что Сверхчеловек и светоч, и безумие, к которому человечество может быть невосприимчиво. Показательно, что Ницше использует здесь медицинский термин, так как “Übermensch” является лекарством, причиняющим боль, или по-гречески “pharmakon” (“фармакон”), которое человечество должно принять, чтобы преодолеть себя⁶. В разделе § 4 лекарство Заратустры выглядит более четко и зловеще. Заратустра любит тех, “кто не ищет за звездами основания, чтобы погибнуть и сделаться жертвою - а приносит себя в жертву земле, чтобы земля некогда стала землею Сверхчеловека”⁷. То есть они должны заявить о себе как о лекарстве или жертвенном козле отпущения. Он любит его [человека – прим. переводчика], “кто живет для познания и кто хочет познавать для того, чтобы когда-нибудь жил сверхчеловек. Ибо так хочет он своей гибели”.⁸ На немецком языке он использует термин “Untergang”, который также может означать “спуск” или “идти под…”. Таким образом, уже в самом начале, Ницше дает ясно понять, что человечеству, чтобы подняться до уровня Сверхчеловека, необходимо низвергнуться и стать жертвой.

 

II. Рене Жирар и Преображение древних богов

а. Ницше и Дионис

В статье, озаглавленной “Дионис против Распятия” Рене Жирар обсуждает принятие Ницше и даже поощрение им насилия. Жирар говорит, что для того, чтобы создать высшую форму человечества и культуры, Ницше верил, что человеческая цивилизация должна принять и даже вызвать  "наихудшие формы насилия", которое опосредуется через то, что Ницше стал называть "Дионис". Согласно Жирару, "Ницше говорит нам, что Дионис вмещает все человеческие страсти, в том числе вожделение к уничтожению, самое свирепое желание к разрушению. Дионисий говорит “да” жертвам многих человеческих жизней, в том числе, и это не парадокс, тех из высшего типа, которые воспитаны в этом процессе.⁹ Благодаря изучению классических текстов и древних мифов, Ницше осознал, что древние культуры понимали, что ужасающее коллективное насилие, при котором все общество становится убийцами, может оказать преобразующее влияние.¹⁰ Жирар понимает, что это коллективное убийство использует в качестве основного устройства механизм козла отпущения, когда мир и единство будут восстановлены в сообществе через уничтожение выбранных жертв. После ритуального убийства или изгнания жертвы вина сообщества за поступок, ассоциирующийся с появлением почти чудесного решения кризиса, становится основанием для обожествления жертвы со стороны общественности.¹¹ Жирар считает, что Ницше видел, как механизм козла отпущения функционировал в первобытном обществе и не взыскал, чтобы отклонить его – так же, как первые христиане, - но реабилитировал его как краеугольный камень новой формы религии, которую он провозгласил в работе “Так говорил Заратустра”. Став жертвой своего собственного хаоса и безумия, он мог превратить себя в бога.

 

б. Лу Саломе и эзотерическая интерпретация философии Ницше

Такое же заключение сделано бывшей подругой Ницше Лу Саломе. Саломе анализирует философию Ницше и позиционирует его больше как религиозного лидера и больше мистического, чем светского философа, и эти интерпретации интенсивно обсуждались.¹² По словам Саломе: “Все знания Ницше возникли от мощного религиозного настроения и были неразрешимо завязаны узлом: самопожертвование, прославление, жестокость собственного разрушения и жажда самообожествления, печальное страдание и триумфальное выздоровление, раскаленное воображение и холодное сознание. Здесь можно почувствовать тесное сплетение взаимных противоречий, можно осязать переполняющее и сознательное погружение напряженной энергии в хаос, темноту и террор, а затем восходящее стремление к свету и самые нежные моменты - ... хаос, который хочет родить бога, должен дать рождение каждому”. ¹³

В описании Саломе Ницше выделяются две идеи: первая идея - нужно уничтожить себя, которую он понимает как “быть жертвой самого себя”. Вторая идея - его вера, что самопожертвование приведет его к самообожествлению или в его перерождение в разновидность какого-то бога. Последние научные исследования все чаще готовы признать этот более религиозный и даже эзотерический уклон мысли Ницше.¹⁴ Роджер Холлинрак, в работе “Ницше, Вагнер и философия пессимизма”, утверждает, что “Заратустра” Ницше является начальным романом, имитирующим структуру древних мистических религий.¹⁵ Бабетта Е. Бабич в работе “Ницшеанская божественная ящерица, зелёный лев и музыка”¹⁶ намекает на эзотерическую и алхимическую природу мысли Ницше, называя это “метафорической алхимией”.¹⁷

 

III. Тайны, алхимия и герметическая традиция (или традиция отшельника)

Связи, которые я [автор статьи – прим. переводчика] только что установил с алхимией и мистерией, важны, ибо они, как правило, приводят к пониманию, что процессы, которым древние алхимики и алхимики Ренессанса подвергали некоторые базовые материалы (в материальной алхимии) или подвергали себя (в духовной алхимии) были, вероятно, структурно аналогичны процессам, которые адепт (знаток) древних мистерий должен был пройти для того, чтобы испытать божественное "возрождение" и уверенность в бессмертии.¹⁸ С тех пор существует только подобие тайных ритуалов, и мы можем строить только предположения об их содержании. Посвященный в таинство, вероятно, испытывал физическое падение во тьму (например, в темной пещере или в дыру), что было как бы страшным опытом или театральным представлением, подразумевавшим его символическую смерть и распад. Зато потом посвященному разрешалось повторно подняться на свет, и ему сопутствовали облегчение и экстаз из-за того, что он смог пережить суровое испытание. Часто предполагается, что этот ритуал имитирует опыт страданий богов, например, убийство и расчленение божественного ребенка Диониса.¹⁹ С учетом нехватки времени, мы не можем вдаваться подробно здесь в историю алхимии, однако мы подчеркиваем, что развитие лексики и структуры древней алхимии выросло, вероятно, из опыта древних мистических культов, но также очень тесно связано и с гностическими традициями древнего герметизма [г. – учение о высших законах Природы, подчиняющееся как принципу причинности, так и принципу аналогии – прим. переводчика], упомянутого ранее. Главная часть герметических текстов, называемых “Герметический корпус”, написана где-то во II веке н.э. Предположительно их автором является легендарный египетский священник Гермес Трисмегист, который якобы был сыном или внуком греческого бога Гермеса. Герметизм – это древняя форма панпсихизма, монистического понимания реальности: “Hen to Pan”, означающее “Всё - это один”.

 

IV. Алхимия и Герметический Изначальный Человек

a. Алхимия и современное переосмысление герметического Восхождения.

В древности, герметическое/гностическое самообожествление было интеллектуальным восхождением через сферы в рамках неоплатонизма. Период интеллектуального разочарования и психической нестабильности приводит к конечному интеллектуальному прорыву, где каждый видел себя умом Бога (Разумом Бога). Как и в таинствах, процесс якобы обеспечивал бессмертие посвященному.

Это герметическое видение себя в Уме Бога повлекло узнавание происхождения «небесного» Изначального Человека или Anthropos (Антропос), который понимается как идеальная форма человечества. Позже Антропос стал ассоциироваться с Aion (Айном, по-гречески «Вечность»), алхимическим солнечным божеством Времени. Этот бог был также связан не только с хтоническим Зевсом, хтоническим солнечным божеством Гелиосом, но и с Орфическим богом, Дионисом Загреем, что было важным для Ницше. В представлении, Айон был изображен как бог с головой льва, известный как deus Leontocephalus , где змея обвивает мужчину, опираясь головой на голову этого человека так, как будто собирается войти в его рот. Змея является также символом алхимического Oroboros (Уробороса), кусающего свой хвост. Это герметическое представление циклического характера космоса, который неоднократно разрушает сам себя для того, чтобы заново создать себя.

 

б. Алхимический Становление Айона.

В эпоху Возрождения с принятием герметического анимизма [а. - вера в существование души и духов, вера в одушевлённость всей природы – прим. переводчика], понимание природы и Бога становится все более психологическим.²⁰ Циклическое понимание времени постепенно заменяется линейным, и Бог был низвергнут в Природу.²¹ С принятием, среди прочего, номинализма неоплатоническая основа, которая была использована, чтобы совершить интеллектуальное восхождение, стала излишней и понадобились другие средства, чтобы “стать Айоном”. Это было обнаружено в практике спиритуалистической/психологической алхимии. Спиритуалистическая алхимия должна была очищать или преобразовывать дегенеративное состояние в возвышенное. Так же как основные материалы прошли через процесс растворения – что понимается как жертва – и сводились к хаотической первичной материи (nigredo или черная фаза),²² так и алхимик должен был пройти через период духовного, эмоционального или даже психического разрушения. Это приведет к его очистке (albedo, или белая фаза) и в конечном итоге к самообожествлению (rubedo, или красная фаза), что алхимики называли «золотом» или “Философским камнем”.

Для достижения алхимического процесса овладения временем, как правило, алхимик заручался помощью волшебного помощника (parhedros, agathodaemon) или “божественного друга (другого)” Неудивительно, что предпочтительным помощник алхимиков был Айон, Бог времени и вечности. Для алхимика алхимический Меркурий или Айон объединил противоположности в самом себе²³ и был его странным Допельгангером [д. - демонический двойник человека, появляющийся как тёмная сторона личности или антитеза ангелу-хранителю – прим. переводчика] или психической двойной проекцией. Например, “Заратустра” - это имя, которое Ницше дает своим “божественным проекциям”. Хотя в начале процесса Меркурий или Айон ощущали за пределами самого себя, в конце концов, алхимик пришел к убеждению, что Богом был он сам. Принимая и объединяя в себе как добро, так и зло, алхимик считал, что имитирует Природу/Бога. Он принял психическое самоуничтожение как необходимый шаг в процессе самообожествления, потому что природа имеет тенденцию разрушать себя, а затем самовосстанавливаться. Вместо выполнения экспериментов на металлах, а затем поиска связи результатов с внутренним состоянием, современные психологи-алхимики начали ставить эксперименты над своим собственным разумом.

 

V. “Я учу вас о Сверхчеловеке...”

 a. Переоценка как психологическая Алхимия 

В 1888 году в письме к датскому профессору философии Георгу Брандесу, Ницше открыто утверждает, что его программа переоценки доминирующих иудео-христианских ценностей и сопутствующих теистических мировоззрений (то есть парадигм), которое он классифицирует как дуализм, имеет отчетливую алхимическую структуру. ²⁴ Ницше считал, что его психологическая алхимия сможет возвысить человеческую природу или даже человечество до “философского золота”. Другие методы, противоположные друг другу, только подтверждают то же самое. Один создает золото, интегрируя или объединяя противоположности, или вещи, которые ненавидит или боится больше всего: добро со злом, света с тьмой, космоса с хаосом, Аполлона с Дионисом, Бога с сатаной, Христа с антихристом, и т.д.

 

б. Ницше и герметическая традиция.

В статье “Орел и змей в Заратустре” Дэвид Тэтчер также утверждает, что образы Ницше в “Так говорил Заратустра” были почерпнуты из герметической традиции. Тэтчер исследует символизм литературных змея и орла Ницше и полагает, что Ницше развил свои идеи от работы Георга Фридриха Крузера (1771-1858) “Символизм и мифологии древних народов”. Там он узнал, что “зороастризм основан на конфликте между божественным источником света и добра, Ормуздом-орлом, и источником сатанинской тьмы и зла, Ариманом-драконом”,²⁵ который ассоциируется с Уроборосом, пожирающим свой хвост.

В гностических и герметических текстах Уроборос был символом космоса и космических созидающих механизмов. В гностическом тексте “Pistis Sophia” дракон был также связан с высшим солнечным божеством или Айоном,²⁶ упомянутым ранее. Тэтчер утверждает, что в “Заратустре”, I, “О дарованной добродетели”, I, Ницше ассоциирует своего главного героя, Заратустру, с Гермесом и его жезлом. Мало того, что жезл (кадуцей) двойной, как волшебная палочка Гермеса, но это также означает, что Заратустра Ницше – “пророк, провидец мага или знахаря, как Моисей или Гермес”²⁷. Кадуцей был чаще всего представлен двумя восходящими, переплетенными змеями, которые указывают на два распахнутых крыла.²⁸ В магической герметической парадигме жезл является герметическим символом власти и двойных противоположностей, которые должны быть объединены для того, чтобы природа переборола себя. Змеи представляют хтонические силы земли (власть на Земле), в то время как крылья являются символом трансцендентности и воздуха. В отрывке, о котором Тэтчер вспоминает, ученики Заратустры прощаются с ним и дарят ему “посох, на золотой рукоятке которого был Змей, обвивающий Солнце”.²⁹ Опираясь на посох со “Змеёй, обвивающей Солнце”, со ссылками на золото, что "заключает мир между луной и солнцем", и т.д., Ницше ассоциирует Заратустру с солнечным богом Гермесом, греческим богом магии, вдохновленного пророчествовать, но также и с вышеупомянутым представлением Айона как Deus Leontocephalus, алхимического и герметического Бога Времени, создающего золото. [ницшеанские образы орла и змеи - попытка добиться совместимости противоположностей, земли и неба, солнца и луны, добра и зла.]

 

VI. Притча о Пастухе и Змее

Тэтчер указывает на то, что алхимический принцип сочетания зла и добра нигде так не очевиден, как в “Заратустре”, III, “Видения и загадка”. В разделе § 1 Заратустра противостоит своему “дьяволу”, “Духу Тяжести”. Этот “дух” является “наполовину карликом, наполовину молью, калекой”, который льет свинец в уши и мозг и является символом prima materia (первичной материи). Это аллегория его психологической алхимии. Для того, чтобы преобразить его низшее, то есть его карлика, в Высшее Я, то есть Айона, он должен сначала быть готовым снизить свои умственные способности или сойти с ума.

Кроме того, когда мы примем во внимание, что алхимический “homunculus” (“гомункулюс” или “лилипут”), в буквальном смысле “маленький человек”, часто изображается в виде карлика, алхимическая образность этого отрывка усилится. Иногда гомункулюс был символом "философского ребенка” или “Философского камня”, или был просто “озорной дух”.³⁰ [В этом случае карлик - озорной дух, который представляет “малое” Заратустры, просто человек сам по себе. Заратустра пытается подняться вверх, но ему мешает его карлик, который называется Заратустрой “камнем мудрости”, другим выражением для Философского камня.] Очевидно, что карлик Заратустры – “теневая сторона”, которую он должен преодолеть через психологическое сочетание противоположностей для превращения своего интеллектуального свинца в золото.

В следующем разделе “Заратустры”, III, “Видения и загадка”, § 2, Заратустра встречает молодого пастуха, который корчится от боли на земле с черной змеей, свисающей у него изо рта. Мы не должны забывать, что в древности как Гермес, так и Дионис были известны как пастухи. Побуждаемый голосом Заратустры, пастух откусывает голову змеи и выплевывает ее.³¹ В алхимии, уничтожение змея/Уробороса было связано с началом алхимического разложения opus или nigredo. ³² Он поглощает огромную змею, а затем выплевывает ее.

Последовательная трансформация человека из латуни в серебро, а затем в золото представляет собой стадии алхимического процесса и духовного прогресса, которые в конечном итоге приводят к созданию “золотого человека” Айона. Параллели между “укусом аспида” и “дарованной Добродетелью” ясны. После сопоставления змеи не только как символа мудрости подземного мира и смерти, но также и как герметического космоса, Заратустра преодолевает свой страх и превращается в божественное существо,³³ который концентрирует власть над космосом внутри себя. Когда мы принимаем во внимание раздел “Видения и загадка”, III, § 2, который начинается с дискуссии о времени и вечности, связь с Айоном очевидна. Там Заратустра упоминает о возвращении Вечности.

 

VII. Умирающий в "правильное" время: суицидальное самообожествление Ницше

В “О дарованной добродетели”, I, § 2, Заратустра появляется как алхимик, одинокая фигура, поощряющая своих учеников выйти из общества. Заратустра говорит, что порок невежества, воплощенный в нашем нынешнем виде человечества, нужно очистить знанием. Только спускаясь вниз, поддаваясь искушению к самоуничтожению, которое одновременно является уничтожением другого, можно получить знания и переправиться над бездной в сторону суперчеловека. Для Ницше человек стоит между природой животных и природой божественности, и должен подчиняться процессу жертвенности (быть козлом отпущения), чтобы возвыситься до суперчеловека. Мало того, что трансцендентный Бог христиан “умер”, но маленькие божки всего человечества тоже должны умереть, чтобы Бог Ницше, т.е. Суперчеловек, мог жить. ³⁴

В предыдущем разделе, “О добровольной смерти”, Заратустра выступает с речью на тему “смерти в нужное время”. Точнее, это призыв к “героическому” самоубийству как форме самопожертвования -самообожествления. Он говорит, что люди должны превратить смерть или увядание в праздник.³⁵ Он желает появления “проповедников быстрой смерти”, так чтобы он и другие вновь стали землей.³⁶ Он ассоциирует свой призыв к “ускорению естественных процессов разрушения” с бросанием “Золотого мяча” своим ученикам, призывая их бросить его другим. В мифологии золотой шар является символом солнца, однако метания “Золотого мяча” также связаны с Гарпиями,³⁷ богинями бед и несчастий. Первоначально, они были “богинями разрушительных штормов, символизирующих внезапное и полное исчезновение людей”.³⁸ Таким образом, через алхимические и герметические намеки на солнце Заратустра призывал своих учеников создать несчастия на земле, чтобы человечество, если оно найдет себя, исчезло. Так как Заратустра “любит” человечество, он выступает за уничтожение недостойных с тем, чтобы производить алхимическое золото из тех, кто останется. Последующее увеличение власти, которое якобы кто-то накопит после того, как выживет после разрушительного процесса психологической совместимости, - это путь, который, как считает Ницше/Заратустра, нужно пройти, чтобы создать высшую форму человечества. В герметическом панпсихическом (представление о всеобщей одушевленности природы) монизме категория “реальная инаковость” считается иллюзией: каждый делает для других - это просто другая форма, что каждый делает для себя. В сочетании с верой в психологическую алхимию существует идея, что психическое уничтожение приведет к психическому повторному рождению. Так как он, вероятно, сознает себя Волей к власти, Ницше дает рационалистическое объяснение тому, что вред, нанесенный слабому – необходимость для совершения им доброго дела. Самопожертвование или суицидальный тип самоуничтожения считается необходимым для повышения власти и, следовательно, для преодоления самого себя. И Заратустра говорит своим “ученикам”, что если они хотят создать новую религию Сверхчеловека, то они должны будут пожертвовать собой.³⁹

 

Заключение

Применение алхимической теории к философии Ницше как форме психологической алхимии помогает сделать ее понятной и объясняет многие противоречия и спорные вопросы. Как предполагает Жирар, на основе понимания древних текстов и мифов, Ницше, наверное, видел, что древние общества принимают и рационализируют механизм жертвенного козла отпущения как способа направления потенциального разрушительного насилия и сохранения общины от падения обратно в абсолютный хаос. Ницше также видел, что настоящие апокалиптические события, вероятно, предшествовали появлению системы жертвоприношений, чья история продолжает жить в мистических религиях. Это событие катастрофического человеческого насилия было тоже как-то связано с происхождением богов и самой религиозной жертвенной системы. Если кто-то, а именно колдун или pharmakeus, могли контролировать этот механизм на уровне общества, то они могли бы создать новое общество, религию и сделать себя "Богами".

Учитывая близкое сходство древней мистерии, а также герметизма, Ницше как Антихрист увидел, что алхимия, пусть и психологизированная, предусматривает инструменты, чтобы ускорить разрушительную фазу и совершить физиологическое соединение противоположностей, из-за которых, как он думал, вырождаются христианские души. “Так говорил Заратустра” был литературным средством выражения или распространения мыслей, или талисманом, который будет вводить его учеников в ницшеанские мистерии, хотя, согласно Ницше, это может занять не одну сотню лет. За пределами социального хаоса это может привести к появлению нового общества и нового человека, Сверхчеловека, которого мы показали как герметически изначального Антропоса, Айона в интерпретации Ницше. Глотая болезненное pharmakon (яд или лекарство, в зависимости от точки зрения), западная цивилизация более всего желала уменьшить себя до первичной материи prima materia, то есть уничтожить себя. Из этого пепла возродится якобы новая, сильная, здоровая цивилизация. Это похоже на то, что национал-социалисты пытались сделать в нацистской Германии, опасный эксперимент, который, конечно, не сработал. Также не сработало собственное падение Ницше в безумие, из которого он не смог подняться.

В начале нашей работы мы указали на понимание Берковицем философии Ницше как попытки разобраться, какой вид человеческого существа были бы необходим, если трансцендентный (сущий) Бог иудео-христианства умер бы и весь мир стремился бы к власти. Мы показали, как Ницше развил свою доктрину Сверхчеловека из герметического идеала Бога Солнца Айона. Однако, если мир есть лишь воля к власти, где “нет ни фактов, ни прав, только прогнозы и творения самых сильных и наиболее эффективных воль”, то и Ницше тоже осознал, что даже его попытка создать Сверхчеловека была иллюзией.⁴⁰ Учитывая тот факт, что Ницше не смог “излечить себя”, то есть стать Сверхчеловеком, попытка Ницше создать Сверхчеловека и последующий план самообожествления провалились, поставив под серьезное сомнение ценность и актуальность его нравственного плана переоценки всех ценностей. Парадоксально, но собственный жизненный опыт Ницше показывает, что попытка найти конечное благо или совершенство для человеческих существ, не может рассматриваться в отрыве от объективной морали - не говоря уже объективной реальности - не разрушая саму основу, на которой такое состояние может быть достигнуто.

 

 

СНОСКИ 

 

[1] Friedrich Nietzsche, The Will to Power, trans. Walter Kaufmann and R. J. Hollingdale (New York: Vintage Books, 1968) 550.

[2] Peter Berkowitz, Nietzsche: The Ethics of an Immoralist (Cambridge: Harvard University Press, 1995) 14-15.

[3] Lucy Huskinson, Nietzsche and Jung: The Whole Self in the Union of Opposites (Hove: Brunner-Routledge, 2004) 57, 61, 62, 64, 96, 114; as “Other”: 57-59, 62, 64, 197; as “Perfection,” 88; as “Dionysos,” 93-94.

[4] Friedrich Nietzsche, Also Sprach Zarathustra, Sämtliche Werke: Kritische Studienausgabe (KSA), ed. Giorgio Colli and Mazzino Montinari, vol. 4 (Berlin: Deutscher Taschenbuch Verlag, de Gruyter, 1999)

[5] Friedrich Nietzsche, Will to Power, 516. “What is most harmed is precisely the memory of the great, for the semi-failures and the failures misunderstand them and vanquish them by means of ‘successes.’ Every time ‘an influence’ shows itself, a mob crowds upon the scene; the chatter of the petty and the poor in spirit is a terrible torment for the ears of those who remember with a shudder that the destiny of humanity depends upon the attainment of its highest type.”

[6] “Prologue,” 3, “Ich lehre euch den Übermenschen. Der Mensch ist Etwas, das überwunden werden soll.”

[7] “Prologue,” 3, “Wo is doch der Blitz, der euch mit seiner Zunge lecke? Wo ist der Wahnsinn, mit dem ihr geimpft werden müsstet? Seht, ich lehre euch den Übermenschen: der ist dieser Blitz, der ist dieser Wahnsinn! –”

[8] Nietzsche, Also Sprach Zarathustra, Prologue § 4,“Ich liebe Die, welche nicht erst hinter den Sternen einen Grund suchen, unterzugehen und Opfer zu sein: sondern die sich der Erde opfern, dass die Erde einst des Übermenschen werde. Ich liebe Den, welcher lebt, damit er erkenne, und welcher erkennen will, damit einst der Übermensch lebe. Und so will er seinen Untergang.”

[9] René Girard, “Nietzsche versus the Crucified,” The Girard Reader, ed. James G. Williams (New York: The Crossroad Publishing Company, 1996) 246.

 [10] René Girard, “Nietzsche versus the Crucified,” 247.

[11] René Girard, I See Satan Fall Like Lightning, trans. James G. Williams (Maryknoll: Orbis Books, 2001) 1-2. “As soon as we detect the concealed scapegoating behind mythology, all recurrent features of mythical heroes make sense: their frequent physical blemishes and their foreign identities – Oedipus limps; he comes from Corinth – and also the other features that are known to polarize angry mobs against their possessors. All these features must be as real as the ‘crimes’ of these same victims are imaginary. Being unanimous against their scapegoats, archaic mobs are appeased and reconciledby their death. This reconciliation explains why these scapegoats are divinized as both culprits and saviors, as the simultaneously good and bad divinities of the archaic sacred. The concealed scapegoat hyptothesis illuminates not only mythological but blood sacrifices, which deliberately reenact the original scapegoating and are done as a precaution against a possible relapse into violence.”

[12] Walter Kaufmann, Nietzsche: Philosopher, Psychologist, Antichrist (Princeton: Princeton University Press, 1968, 1974) 49. Although many philosophers acknowledge Nietzsche’s religious motifs, many do not want to categorize him as a “religious thinker.” The renowned Nietzsche scholar, Walter Kaufmann’s unsubstantiated attempt to discredit Lou Salomé’s interpretation of Nietzsche’s philosophy as “mystical” is a good example of this attitude.

[13] Lou Salomé, Nietzsche, trans. Siegfried Mandel (Urbana and Chicago: University of Illinois Press, 2001)24-25.

[14] André van der Braak, Hoe men wordt, wat men is: Zelfvervolmaking, Zelfoverwinning and zelfvergetelheid bij Nietzsche (Budel: Damon, 2004), see especially 165-198. In the Dutch-speaking world, the author André van der Braak claims that both The Birth of Tragedyand Thus Spoke Zarathustra are esoteric writings meant to initiate the reader into a philosophical system of salvation.

[15] Roger Hollinrake, Nietzsche, Wagner, and the Philosophy of Pessimism (London: George Allen and Unwin Ltd., 1982) 78-79. “In Parts I-III, we are frequently reminded that in Zarathustra’s scheme of reference self-annihilation (‘Untergang’) and self-transcendence (‘Ubergang’) are part and parcel of the same process. The nightmarish, intestine struggle generated by these two contending yet strangely inseparable impulses is described in a series of discourses dealing either directly or in passing, with death and rebirth. One recalls the remark in a late collection of notes on the Greeks in which, by a daring attempt at intuitive deduction, Nietzsche identified eternal return as the teaching of the Mysteries. With their probably theme of regeneration and rebirth, the classical Mysteries were a regular subject of his lectures at Basel: ‘Ich habe das Griechenthum entdeckt: sie glaubeten an die ewige Wiederkunft! Das is der Mysterien-Glaube! (I have fathomed the Greeks: they believed in eternal return! That is the belief of the Mysteries! N-A, VII 18[15]”

[16] Lyndy Abraham, A Dictionary of Alchemical Imagery (Cambridge: Cambridge University Press, 1998) 92. In alchemy, the “Green Lion” is a synonym for the prima materia or the “ore from which philosophical mercury is extracted.”

[17] Babette E. Babich, “Nietzsche’s göttliche Eideschen: ‘Divine Lizards,’ ‘Greene Lyons,’ and Music,” A Nietzschean Bestiary: Becoming Animal Beyond Docile and Brutal, ed. Christa Davis Acampora and Ralph R. Acampora ((Lanham: Rowman & Littlefield Publishers, 2004) 270.

[18] Mircea Eliade, The Forge and the Crucible: The Origins and Structures of Alchemy, trans. Stephen Corrin (Chicago: University of Chicago Press, 1962) 149ff.

[19] Walter Burkert, Ancient Mystery Cults (Cambridge: Harvard University Press, 1987) 96.

[20] Harry Parry, Thelxis: Magic and Imagination in Greek Myth and Poetry (Lanham: University of America Press, 1992) 96.

[21] Karen-Claire Voss, “Spiritual Alchemy: Interpreting Representative Texts and Images,” Gnosis and Hermeticism From Antiquity to Modern Times, eds. Roelof van den Broek and Wouter J. Hanegraaff (Albany: State University of New York, 1998) 154.

[22] Abraham, A Dictionary of Alchemical Imagery, 136.

[23] Voss, “Spiritual Alchemy: Interpreting Representative Texts and Images,” 154.

[24] Friedrich Nietzsche, Sämtliche Briefe: Kritische Studienausgabe, Band 8, Januar 1887-Januar 1889 (Berlin: Walter de Gruyter, 1986) 318. “ Diese Wochen habe ich dazu benutzt, „Werthe umzuwerthen“. – Sie verstehen diesen Tropus? -- Im Grunde ist der Goldmacher die verdienstlichste Art Mensch, die es gibt: ich meine der, welcher aus Geringem,Verachtertem etwas Wertvolles und sogar Gold macht.Dieser allein bereichert, die andern wechseln nur um. Meine Aufgabe ist ganz kurios dies mal: ich habe mich gefragt, was bisher von der Menschheit am besten gehaßt, gefürchtet, verachtet worden ist – und daraus gerade habe ich mein‚Gold’ gemacht…’”

[25] David S. Thatcher, “Eagle and Serpent in Zarathustra,” Nietzsche-Studien: Internationales Jahrbuch für die Nietzsche-Forschung, Band 6 (Berlin: Walter de Gruyter, 1977) 243.

[26] Jack Lindsay, The Origins of Alchemy in Graeco-Roman Egypt (London: Frederick Muller, 1970) 272. “But the disk of the sun was a great dragon, with its tail in its mouth, which ascended to the seven powers of the left and was drawn by four powers in the shape of white horses.”

[27] Thatcher, “Eagle and Serpent in Zarathustra,” Nietzsche-Studien, 248.

[28] J. C. Cooper, An Illustrated Encyclopaedia of Traditional Symbols (London: Thames and Hudson, 1978) 144.

[29] Friedrich Nietzsche, Thus Spoke Zarathustra, trans. R. J. Hollingdale (London: Penguin Classics, 1969) 100.

[30] Abraham, A Dictionary of Alchemical Imagery, 102.

[31] Nietzsche, Thus Spoke Zarathustra, 179-180. “Thus a voice cried from me, my horror, my hate, my disgust, my pity, all my good and evil cried out of me with a single cry.”

[32] Lindsay, The Origins of Alchemy in Graeco-Roman Egypt, 272. “In alchemical myth, he was seen then as the guardian of the secret that had to be gained, the initiation-monster that had to be slain or outwitted. After the design of the dragon with three ears and four feet we read, ‘The dragon is the guardian of the temple. Sacrifice him, skin him, separate the flesh from the bones, and you will find what you seek.’ Then appears the man of brass who changes colour and becomes the man of silver, who in turn becomes the man of gold.”

[33] Thatcher, “Eagle and Serpent in Zarathustra,” Nietzsche-Studien, 250.

[34] Nietzsche, Thus Spoke Zarathustra, 104. “And this is the great noontide: it is when man stands at the middle of his course between animal and Superman and celebrates his journey to the evening as his highest hope: for it is the journey to a new morning. Then man, going under, will bless himself; for he will be going over to Superman; and the sun of his knowledge will stand at noontide. ‘All gods are dead: now we want the Superman to live’ – let this be our last will one day at the great noontide. Thus spoke Zarathustra.”

[35] Nietzsche, Thus Spoke Zarathustra, 97. “I commend to you my sort of death, voluntary death that comes to me because I wish it. And when shall I wish it? -- He who has a goal and an heir wants death at the time most favourable to his goal and his heir.”

[36] Nietzsche, Thus Spoke Zarathustra, 98.

[37] Cooper, An Illustrated Encyclopaedia of Traditional Symbols, 17.

[38] Oskar Seyffert, The Dictionary of Classical Mythology, Religion, Literature, and Art (New York: Gramercy Books, 1995) 270.

[39] Nietzsche, Thus Spoke Zarathustra, 217. “O my brothers, he who is a first-born is always sacrificed. Now we are first-born. We all bleed at secret sacrificial tables, we all burn and roast to the honour of ancient idols. Our best is still young: this excites old palates. Our flesh is tender, our skin is only a lamb-skin: -- how should we not excite old idol-priests! He still lives on in us ourselves, the old idol-priest, who roasts our best for his feast. Alas, my brothers, how should the first-born not be sacrifices! But our kind will have it thus; and I love those who do not wish to preserve themselves. I love with my whole love those who go down and perish: for they are going beyond. (Italics mine; Z, III, “Of Old and New Law Tables,” 6).”

[40] Nietzsche: The Ethics of an Immoralist, 19-20.