Казус Штайнер
Der Fall Steiner
1.
Казус «Штайнер» по-своему уникален в европейской истории. «Мировоззрение» Штайнера и его личность представляют собою идиосинкразию на кризис Модерна, кризис современного мира, который Ницше мечтал преодолеть посредством своей «переоценки ценностей». Штайнер тоже осознавал кризис Модерна, но в ключе, полярно противоположном ницшеанскому. В мои намерения не входит разбор абсурдной штайнеровской «доктрины», ибо подобных разборов уже достаточно. В первую очередь интерес представляет отношение штайнерианства к философии Ницше, с которой Штайнер находится в постоянной внутренней полемике. Можно утверждать, что подход Штайнера к Ницше задает фундаментальный критерий для оценки самого штайнерианства. Это косвенно подтверждает и сам Штайнер своими частыми и многочисленными полемическими выпадами против Ницше в своих текстах. Оценив это отношение, а также высветив наиболее характерные черты в личности и мышлении Штайнера, можно определить его психологическую физиономию и сделать последние выводы о его сущности.
2.
Штайнер много писал о Ницше. Тезис, которому он был верен всю свою жизнь, заключался в том, что между Ницше и Штирнером существует не просто параллель, но глубинное идейное сродство. Об оригинальности открытия не может быть и речь, важно другое – насколько оправдан этот тезис? Расхожее представление об общности Ницше и Штирнера имеет достаточно долгую историю и стало общим местом на рубеже XIX и XX вв. Однако при ближайшем рассмотрении можно отчетливо увидеть несостоятельность этого представления. В первую очередь речь идет об «индивидуализме» обоих мыслителей. Ницше видел цель своей философии в построении аристократической морали, основанной на доходящей до жестокости к самому себе самодисциплине, способности быть господином прежде всего для самого себя – во имя преодоления слишком-человеческого и прорыва к сверхчеловеческому. Главная интенция Штирнера - освобождение «Я» от всех законов, от всех императивов, за которым не следует никакого «преодоления» человеческого «Я» ради чего-то высшего по отношению к нему. Мотив самотрансцендирования, трансгрессии «Я» в «Сверхчеловека», Штирнеру незнаком. Свобода в понимании Ницше - «свобода для», свобода в понимании Штирнера – «свобода от». Штирнер по натуре плебей и либерал, его философия не ставит вопроса об иерархии (Rangordnung) ценностей и человеческих типов, что для Ницше имеет решающее фундаментальное значение. Штирнер провозглашает принцип анархо-индивидуалистического своеволия каждого человеческого индивида, не тематизируя вопроса о степени ценности различных индивидов, поскольку для него не существует квалитативной иерархии между ними. Наоборот, Ницше видит свою высшую цель в построении иерархической цепи господства высшего, благородного, «исключительного» над низшим, не-благородным, общим, посредственным. «Индивидуализм» является последним словом Штирнера, но не Ницше. Конкретное человеческое «Я», согласно Ницше, не обладает последней онтологической реальностью, но интегрировано в сложный организм, в то, что, говоря языком Гёте, можно назвать «Целым». «Я» не обладает никакой автономией, а есть средоточие «Целого», в случае Ницше – прежде всего Рода или Вида. Ничего подобного в системе Штирнера нет и не может быть, так как он решительно выступает против идеи общности, органически конституируемой в нечто «Целое». Штирнер проповедует атомарный индивидуализм, Ницше постулирует условно-феноменальную природу индивида в соответствии с principium individuationis. О том, насколько отчетливо Ницше отрефлексировал противоположность своего образа мыслей штирнеровско-анархическому, свидетельствуют следующие его слова: «Вверх идёт наш путь, от рода к другому роду, более высокому. Но ужасом является для нас вырождающееся чувство, которое говорит: «всё для меня» (Заратустра, «О дарящей добротели»).
Из этого краткого сравнительного анализа следует, что лишь поверхностный взгляд мог увидеть между Штирнером и Ницше идейную общность. Но для Штайнера общность Штирнера и Ницше – словно нечто само собой разумеющееся. В своем опусе о Ницше он пишет, что штирнеровский «Единственный» - это то же самое, что и ницшевский Сверхчеловек! Штирнер провозглашает «переоценку ценностей» снизу; он не выходит в своем мышлении за рамки «слишком-человеческого». Рядом с аристократическим, глубоким, трагическим образом Сверхчеловека «Единственный» Штирнера выглядит омерзительно. Но Штайнер был, очевидно, неспособен был это понять, и причина кроется даже не в поверхностности его анализа, а в чем-то более принципиальном, а именно в чуждости психотипов. У Штайнера вместо переживания Ницше – описание Ницше, вместо эмпатического проникновения в Ницше – внутренняя чуждость к Ницше. В своих ранних статьях он упрекает Ницше в том, что тот якобы был «слеп» к «требованиям современности» и укоряет за его восхищение институтом рабства. Сама тональность этих инвектив недвусмысленно говорит о бескомпромиссном диссонансе мироощущений. Более того, Штайнер, эта посредственность, этот философский ноль, этот салонный литератор, этот журналистишка называет «Заратустру» «поверхностной книгой», идеал Сверхчеловека – «неопределенным и туманным» (видимо, по сравнению с плоскими тривиальностями Штирнера), а самого Ницше – лишь «диковинным мыслителем, а не одним из ведущих умов будущего», а в одном из поздних докладов отказывает Ницше в подлинной продуктивности ума. Что заставляло отца антропософии писать и говорить подобное – ресантиман или элементарная глупость? Или и то, и другое одновременно?
Штайнер желал видеть в Ницше неудавшегося штирнерианца, неудавшегося анархиста и индивидуалиста-космополита – хотел видеть его тем, противоположностью чего Ницше на деле являлся. Штайнер не только превратно интерпретировал Ницше, но и был внутренне совершенно враждебен к нему. Поэтому К.А. Свасьян глубоко ошибается, утверждая, что Штайнер «вобрал в себя всю проблематику Ницше». Оппозиция Штайнера к Ницше мотивирована преобладанием в нем инстинктов, диаметрально противоположных ницшеанским. Ницшеанство черпает весь пафос своего мировоззрения из экстатического чувства мощи и господства, из гераклитовского пафоса борьбы и становления, в то время как Штайнер ставит в центр своей философии идеалистический пафос «познания». «Прогресс» в понимании Штайнера – это, как и у Гегеля, развертывание, «нарастание» и объективация сознания и разума. «Прогресс» Ницше – это укрепление и рост воли к власти. Для Штайнера, как идеалиста и спиритуалиста, цель истории – это «дух», для Ницше мощь власти. «Оскорбительно ясно»: «первофеномен» Штайнера находится в неснимаемой оппозиции к «первофеномену» Ницше!
3.
Рассмотрев отношение Штайнера к Ницше, будет целесообразно взглянуть теперь на самого Штайнера глазами Ницше. Увиденный в ницшеанской оптике, Штайнер предстает как образчик клинического, патологического декадента, как уникальный пример концентрации всего, что только есть декадентского, в одном существе, как ярчайший пример декадентского извращения всех возможных типов: «гения», «ученого», «святого», «художника», «философа» в одной конкретной персоне! Внимательный обзор его биографии и «творчества» это подтверждает.
Всю жизнь Штайнер старался стяжать себе реноме «универсального гения», все знающего и все пронизывающего своим умственным взором. Он не постыдился объявить себя реинкарнацией Гёте и всю свою жизнь пародировал веймарского Олимпийца. Ни о каком аутеничном гётеанизме, о наследовании и завершении гётеанизма, на что Штайнер нагло замахивался, речи быть не могло – эта была именно пародия, убогая имитация, карикатурное извращение гётеанизма. И так Штайнер поступил не только с Гёте, но и со всем, к чему только прикасался. Штайнеру нет равных в «ремесле» извращения и искажения глубоких идей других мыслителей. Штайнер был узурпатором par excellence, узурпатором немецкой философской традиции, прежде всего немецкого идеализма. Вся его «система» – не что иное, как корявая компиляция неоплатоников, Гегеля, Шеллинга, Гете, Трокслера, Фихте и Штирнера, излагаемая импотентным, косноязычным языком. Его «гиперпродуктивность» – начетническая эклектическая графомания, демонстрирующая полное отсутствие оригинальности. Ничего «гениального» Штайнер не создал. Его «духовная наука» - это мешанина узурпированных и карикатурированных идей, держащаяся на фундаменте плоскоумия, тривиальности и пошлости.
Так кем же был, в сущности, Штайнер? Попробуем сформулировать наиболее прегнантно. По типу сознания он – презирающий все материальное, все телесное жрец, преклоняющийся перед позитивистской наукой и стремящийся «естественнонаучно» изучить спиритуальный мир; законченный гегельянец, страстный поклонник безграничного всемогущества разума и мышления, «снимающего» все, включая инстинкт и волю; по социально-политическому инстинкту и убеждению он плебей, либерал, анти-аристократ; ярчайший репрезентант немецко-христианского, филистерско-моралистического «добродушия»; филантроп, гуманист, пацифист, поклонник идеалов всеобщего равенства, универсалистско-космополитического идеала «общечеловечества». Штайнер грезит о «расовой эволюции», итогом которой будет размывание и окончательное преодоление расово-этнических различий и триумф анархической «Индивидуальности». И последнее: Штайнеру абсолютно чужд мужественный германский инстинкт воина, даже в его внешности проглядывает нечто женственное.
Суммируя все вышесказанное, можно диагностировать мировоззрение Штайнера как удивительную по своей беспрецедентности амальгаму крайне последовательного либерализма, морализма и жреческого анти-реализма. Характер и «мышление» Штайнера – это контрапункт по отношению к ницшеанскому импульсу героического реализма и витализма, это квинтэссенция всего анти-мужественного, анти-героического, анти-воинского. Сохрани Ницше после 1889 года рассудок, он презрительно бы смотрел на Штайнера как на средоточие всего наиболее омерзительного, как на ярчайший и редчайший экземпляр декадента.
Итак, загадка Штайнера разгадана и преодолена. Штайнер – это трагическое заблуждение Свасьяна, плод его воспаленной «имагинации». «Имагинативный» «сверхчеловек» Штайнер в интерпретации Свасьяна с реальным Штайнером не имеет практически ничего общего. Увиденный в ницшеанской оптике, Штайнер со своим «учением» опознаны как случай клинического декаданса.