Отважный вызов воинствующей немощи

Андрей Столяров

Творчество Фридриха Ницше воспринимается людьми неоднозначно. Сторонники "любви к ближнему" очень любят припоминать, что Гитлер построил свой национал-социализм, якобы опираясь на работы Ницше. Используя идеи Ницше, Антон Шандор ЛаВей создал свою знаменитую американскую Церковь Сатаны (само слово "Сатанизм" заставляет многих шарахаться...) На Ницше одни ссылаются как на гения из гениев, другие — как на чудовище. Оставим в стороне эту возню до заключительной части данной работы, где я намерен утверждать, что Ницше — человек, надолго опередивший свою эпоху и что никогда еще многие его идеи не были столь актуальны, как сегодня.

Когда пишут о творчестве Фридриха Ницше, почему-то всегда прежде всего упоминают о его идее Сверхчеловека. Возможно, это связано с тем, что произведение "Так говорил Заратустра" (1883-1884 гг.), в котором эта идея является основной, стоит среди книг Ницше на совершенно особом месте. Сам Ницше так писал о своем творении: "Я кичусь тем, что в десяти предложениях могу выразить то, для чего одним понадобилось бы написать целую книгу, а другим, пожалуй, не хватило бы и книги. Я дал человечеству одну из самых глубочайших книг, какими оно когда-либо обладало, именно моего Заратустру..."

***

В данной работе, однако, я ставлю целью рассмотрение иной идеи — идеи непримиримой ненависти ко всякого рода немощи и слабости. "Падающего — толкни!" — этот тезис по сей день вызывает резкое неприятие у сторонников традиционных "моральных ценностей", насажденных христианской цивилизацией. Принять этот тезис как руководство к действию мало кто решается в силу господства так называемой общественной морали. Еще меньше людей решаются прямо заявить об этом. "Слабых обижать нехорошо" — корни этой заразы растут глубоко, и выполоть ее непросто. Даже сейчас, в эпоху идейного плюрализма и свободы слова, человек, говорящий такое, рискует получить плевок в лицо и камень в спину. И, наверное, только величайшему гению, каким, без сомнения, был Ницше, оказалось под силу заявить эту точку зрения не в нашем сегодняшнем "либеральном" обществе, а в середине XIX века, когда христианская мораль все еще господствовала в мире. Заявить громко, внятно. Заявить так, чтобы услышали все — и прежде всего мы, люди сегодняшние, отделенные от говорившего более чем столетием. "Людей будущего — как меня, например — понимают хуже, чем людей современных, но зато их лучше слушают. Строго говоря, мы никогда не будем поняты и отсюда наш авторитет"

Действительно, Ницше был человеком будущего. Безраздельное господство так называемой христианской морали и христианского догматизма оказалось существенно поколеблено лишь в двадцатом веке, причем и об этом можно говорить лишь условно. Можно отметить, что к настоящему времени практически исчезли религиозные государства, основанные на христианстве (за исключением разве что Польши, где церковь по сей день не отделена от государства). Так или иначе, тезис "христианство — это хорошо" оказался на редкость живуч, если после крушения социалистического мира этот тезис ухитрились возродить даже в такой атеистической стране, какой в социалистические времена была Россия. Что же говорить тогда о тех временах, когда жил и творил Ницше?

Несмотря на господствовавший тогда "не подлежащий сомнению" тезис "христианство — это хорошо", Ницше заявил прямо противоположное. Название основной его работы на эту тему — "Антихристианин" (1888 г.) — говорит само за себя. В некоторых русских переводах заглавие переведено как "Антихрист", но, на мой взгляд, это не соответствует идее работы, ведь основной мишенью ницшевского проклятия был не Христос, а христианство как явление.

Более того, Ницше выступал не только против христианской нравственности, но против нравственности вообще, против самой ее идеи. В "Сумерках кумиров" есть даже глава, названная "Нравственность как противоестественное явление". "...Кто должен быть творцом в добре и зле, поистине, тот должен быть сперва разрушителем, разбивающим ценности" — эти слова Заратустры как нельзя лучше описывают суть творчества Ницше.

***

Оставив до времени за скобками непосредственные нападки Ницше на христианство, обратимся к мыслям более общего плана.

"В прежние времена из-за глупости в страсти объявлялась война самой страсти... Старания искоренить страсти и предохранить себя от неприятных последствий этой глупости кажутся нам в настоящее время такой же глупостью, только в более резкой форме. Мы не удивляемся теперь зубным врачам, которые вырывают зуб, чтобы он больше не болел... Но вырывать страсти с корнем значит вырывать с корнем самую жизнь, поэтому такая деятельность враждебна жизни..."

Жизнь для Ницше — это именно та реальная, земная жизнь, которую мы знаем и видим. Концепцию вечной жизни он с гневом отметает: "...понятия "по ту сторону", "Страшный Суд", "бессмертие души", сама "душа" — это орудия пытки, это системы жестокостей, при помощи которых жрец сделался господином и остался таковым..." В уста своего любимого героя — Заратустры — Ницше вкладывает такой призыв: "Я заклинаю вас, братья мои, оставайтесь верны земле и не верьте тем, кто говорит вам о надземных надеждах! Они отравители..." "Оставайтесь верны земле, братья мои, со всей властью вашей добродетели! Пусть ваша дарящая любовь и ваше познание служат смыслу земли! Об этом прошу и заклинаю вас. Не позволяйте вашей добродетели улетать от земного и биться крыльями о вечные стены! Ах, всегда так много было улетевшей добродетели..."

Что же это за "добродетель"? Неужели та обыкновенная, христианская? Нет. "Лучше жить среди льдов, чем под теплыми веяниями современных добродетелей" — вот приговор Ницше всему тому, что под "добродетелью" понималось в его время и, как правило, понимается и сейчас.

"Я провожу в своей формуле следующий принцип:" — пишет Ницше — "натурализм в морали, т.е. во всякой здоровой морали, управляется жизненным инстинктом... Противоестественная же мораль, т.е. почти всякая мораль, которую до сих пор изучали, чтили и проповедывали, отрицает, наоборот, жизненный инстинкт; она, или тайно, или громко и без стеснения, предает его осуждению..." "Мораль, не принимающая в расчет никаких требований жизни... — это просто идиосинкразия вырождающихся людей, принесшая несказанно много вреда!"

"Вырождающихся людей", "декадентов" Ницше предает проклятью. "Если человек представляет нисходящее развитие, упадок, хроническое вырождение, болезненность... то значение его невелико, и сама справедливость требует, чтобы он как можно меньше отнимал у людей восходящего развития, так как он не более, как их паразит" "Больной — паразит общества. Наступает момент, когда жить дольше становится неприличным. Общество должно было бы относиться с глубоким презрением к людям, которые, утратив смысл жизни и право на жизнь, все еще продолжают влачить свое жалкое существование... Врач обязан, ввиду высших интересов, стоять на стороне восходящей жизни и беспощадно уничтожать и устранять с пути ее все, на чем лежит печать вырождения как относительно способности к размножению, так и права на рождение и даже на жизнь..." И наконец — поэтическое "Пусть же придет буря и стряхнет с дерева все гнилое и червивое!"

А ну-ка, попробуйте скажите врачам, что их победоносная борьба с детской смертностью — это прямой путь к вырождению человека, homo sapiens как вида! В лучшем случае обзовут фашистом.

А ну-ка, попытайтесь объяснить кому-нибудь, что, имея плохую наследственность, не следует рождать детей! В лучшем случае ответят, что это не ваше дело. Или еще произнесут что-нибудь на тему священного права каждого человека на отцовство/материнство. А то и вообще начнут убеждать, что медицина не знает безнадежных случаев, что никто не может быть уверен, что ребенок будет больным, даже если у родителей полный спектр никудышних генов. Заодно наверняка снисходительно заметят, что, мол, молодой еще, станешь старше — поймешь, что все не так. Вот уж вряд ли.

А ну-ка, заикнитесь "в приличном обществе", что слабаков нужно не тянуть на своем горбу из последних сил, а добить! Будут смотреть как на чудовище. А уж об эвтаназии лучше вообще и не заговаривать...

Но, что характерно — если при этом сослаться на Ницше, суждения собеседников почему-то становятся не столь категоричными. Видимо, все слышали эту фамилию. И, наверное, слышали и то, что Ницше был великим человеком. Забавно порой наблюдать, как вытягиваются лица "добродетельных" собеседников, когда они узнают, что так думает не только их оппонент, никому не известный и ничем не прославившийся, которого можно еще и списать в число "выродков" — но что так думал некто, кого вроде бы весь мир готов признать великим, пусть даже со скрипом. Воистину, сильно у людей развито почитание авторитетов. Вот только следующая фраза, увы, будет совсем никуда. "Да как же это возможно, чтобы великий человек был таким аморальным?!" Но, однако, что же есть по своей сути эта пресловутая мораль?

***

"...Во все времена старались усовершенствовать людей. Это главным образом и называлось моралью. Но под словом "мораль" подразумевались и другие, совершенно различные, понятия. Как укрощение зверя-человека, так и разведение особой породы человека называлось одинаково усовершенствованием. Только эти зоологические термины и выражают настоящую действительность, о которой, правда, типичные усовершенствователи ничего не знают и знать не хотят!.. Но называть укрощение зверя "усовершенствованием" кажется нам просто шуткой. Кто знаком с тем, что происходит в зверинцах, легко может усомниться, что зверь в них усовершенствуется. Зверь, наоборот, слабеет, делается менее способным вредить; под влиянием страха, боли, ран, голода зверь становится больным. То же самое происходит и с человеком, которого "усовершенствовали" моралисты... Выражаясь языком физиологии: чтобы одержать победу в борьбе со зверем, необходимо ослабить, обессилить его, сделать его больным. Мистика хорошо понимала это, и под предлогом "усовершенствования" человека она портила и расслабляла его"

Итак, мораль — это метод подчинить себе человека, сделав его слабым и безвольным. Это звучит как приговор традиционной морали. Через пару страниц, в конце этой главы, ехидно названной "Исправители человечества", Ницше наносит финальный удар: "Все средства, которыми до сих пор старались сделать человечество нравственным, в самой своей основе безнравственны". Точка.

***

Сравнение человека с животным для Ницше весьма характерно. Однако это сравнение Ницше воспринимает не как унижающее человека, но наоборот — возвышающее. Что же касается пресловутого отличия человека от животных — неясного "духа" — с этим понятием дело у Ницше обстоит просто: "Чистый дух" есть чистая глупость: если мы сбросим со счета нервную систему и чувства, "смертную оболочку", то мы обсчитаемся — вот и все"

Кроме того, в аналогии со зверинцем ясно звучит основная мысль, рассматриваемая здесь. Слабость, болезненность, немощь — это очень плохо.

Рассуждения, основанные на неявном предположении, что человек есть не более чем одно из животных, мы находим и в "Антихристианине":

"Я называю животное — род, индивидуум — испорченным, когда оно теряет свои инстинкты, когда оно выбирает, когда оно предпочитает то, что ему вредно... Сама жизнь ценится мною, как инстинкт роста, устойчивости, накопления сил, власти: где недостает воли к власти, там упадок".

***

Здесь же, через несколько абзацев, Ницше вспоминает еще про одного идола традиционной морали — сострадание.

"Через сострадание теряется сила. Состраданием еще увеличивается и усложняется убыль в силе, наносимая жизни страданием. Само страдание делается заразительным через сострадание... Сострадание вообще противоречит закону развития, который есть закон подбора. Оно поддерживает то, что должно погибнуть, оно встает на защиту в пользу обездоленных и осужденных жизнью; поддерживая в жизни неудачное всякого рода, оно делает саму жизнь мрачною и возбуждающею сомнение..."

Впрочем, всегда ли состраданием называют собственно сострадание, а не что-то другое?

"...Зачем бросаться за человеком, упавшим в воду, если к нему не чувствуешь расположения? Из сострадания: тогда думают только о другом, — говорит бессмыслица. Почему испытывают боль и неприятное чувство, когда видят, что кто-нибудь кашляет кровью, хотя бы к этому больному были расположены враждебно? Из сострадания: при этом не думают о себе, — говорит та же бессмыслица. И правда: в сострадании я разумею здесь то, что ошибочно называется обыкновенно состраданием — мы уже не думаем о себе сознательно, но очень бессознательно, подобно тому, как, оступаясь, мы — бессознательно — стараемся удержать равновесие, действуя при этом, по-видимому, всем нашим умом. Несчастье другого оскорбляет нас, оно изобличает нас в нашем бессилии, может быть, в нашей трусости... Мы стараемся удалить от себя ослабление, стараемся избавиться от болезненного состояния, заглушая их поступком сострадания — в нем мы ищем и защиту себе и месть за себя... Исполняя дело сострадания, мы избавляемся только от того страдания, которое испытывается исключительно нами... И в то же время мы ищем удовольствия, того удовольствия, которое ощущается нами при виде противоположности нашего положения... при представлении о том, что мы можем помочь, если захотим, при мысли, что нас будут хвалить, будут признательны нам, если мы поможем..."

Итак, на самом деле, когда мы помогаем кому-то не из расположения к нему, нами руководит не сострадание в чистом виде, а, как и следовало ожидать, удовлетворение собственных потребностей. Существует ли собственно сострадание как таковое? Да, существует. Но так ли это хорошо? Ведь под состраданием как таковым понимается переживание того же страдания вместе с тем, кто страдает. Само по себе страдание не только бесполезно — оно, скорее, вредно. Пользы же от этого варианта страдания не видно. "Сострадание, если оно действительно порождает страдание — есть слабость, оно увеличивает страдание в мире". "Сострадание, как принцип поступков, выставляя требование: страдай о несчастии другого так, как он сам страдает, производит то, что личная точка зрения... должна сделаться и точкой зрения другого — страдающего: так что мы должны были бы страдать одновременно от нашего "я" и от "я" другого; следовательно, вместо того, чтобы облегчить, по возможности, тяжести собственного безумия, мы добровольно стали бы обременять себя двойным безумием"

Итак, с точки зрения Ницше, одна из фундаментальных основ морали — "сострадание — это хорошо" — не более чем — и не менее чем — безумие. Опять же, попробуй только заикнись в разговоре, что сострадание пригодно разве что для мазохистов — ведь на следующий день руки не подадут при встрече!

"Ах, где в мире совершалось больше безумия, как не среди сострадательных? И что в мире причиняло больше страдания, как не безумие сострадательных?

Горе всем любящим, у которых нет более высокой вершины, чем сострадание их!

Так говорил мне однажды Дьявол: "Даже у Бога есть свой ад — это любовь его к людям"

И недавно я слышал, как говорил он такие слова: "Бог мертв; из-за сострадания своего к людям умер Бог"...

Итак, я предостерегаю вас от сострадания: ОТТУДА приближается к людям тяжелая туча! Поистине, я знаю толк в приметах грозы...

...Все созидающие — тверды.

Так говорил Заратустра"

***

С состраданием покончено. Сделаем паузу, чтобы вспомнить, что там еще. Ах, да! Всеобщее равенство! — вот еще одна окостенелая "ценность". Вспомним, на каком фоне творил Ницше. По Европе уже начали бродить небезызвестные призраки, хотя самого Манифеста еще не было. Зато были уже озабоченные "рабочим вопросом". Ницше, естественно, не мог не обратить внимание на это новое веяние.

"Глупость, т.е. вырождение инстинкта, составляющее в настоящее время причину всех глупостей, выразилась и в появлении рабочего вопроса. Относительно некоторых вещей не может быть и вопроса — это первый императив инстинкта. Я совершенно не понимаю, что намерены сделать из европейского рабочего, если из него создали вопрос... Теперь уже нет надежды, что у нас образуется новая порода людей, вроде китайцев, скромная и вполне довольствующаяся своим положением, что было бы разумно и даже необходимо. Но что же для этого сделали? Все, чтобы в самом зародыше уничтожить даже подобную возможность... Рабочего сделали воинственным, дали ему политическое право голоса, право устройства союзов. Что же удивительного, если рабочий в настоящее время считает свое положение до крайности бедственным?... Но чего же хотят, однако? ... если хотят рабов, то глупо воспитывать из них господ"

Заметим, до революции в России оставалось тогда несколько десятков лет. Сейчас, после семидесяти с лишним лет "диктатуры пролетариата", можно оценить, насколько хорошо Ницше понимал происходящее и что за этим последует.

Увы, на сторонников традиционных ценностей, похоже, ничто не действует. Даже XX век не отрезвил их относительно всеобщего равенства. Но вернемся к Ницше.

Пресловутый "рабочий вопрос" был для Ницше, видимо, лишь частным случаем общей проблемы. Обратимся в очередной раз к изреченному Заратустрой: "Из тех ли ты, кто имеют право сбросить ярмо с себя? Таких немало, которые потеряли свою последнюю ценность, когда освободились от рабства..."

Свобода — не для всех, но лишь для достойных. Право — не всем, но лишь тем, кто умеет им распорядиться. Есть Люди и есть — быдло. В переводах произведений Ницше мне не встречалось слово "быдло", но я предпочитаю списать это на "культурность" переводчиков, не относящих слово "быдло" к литературному русскому языку. Пусть не относят. Пусть даже вообще не было этого слова во времена Ницше в русском языке — впрочем, я не знаю, было ли оно тогда. Какая разница! Сути это не изменит. Наверняка во времена Ницше учение о всеобщем равенстве не всем пришлось по вкусу — но заявить об этом громко, произнести вслух мысль о том, что в этой "новой" идее на самом деле нет ничего прогрессивного — кто смог еще?

"Учение о равенстве... Да ведь нет более ядовитой отравы, чем это учение! Проповедуя справедливость, оно на самом деле стремится к гибели справедливости... Равным — равное, неравным — неравное — вот что говорит истинная справедливость, а отсюда следует, что низкое нельзя сравнять с высоким. Но... люди эту "современную par exceelence идею" постарались окружить ореолом славы, так что революцией, как зрелищем, увлекались даже самые благородные умы..."

Из революции ничего хорошего не вышло — сейчас это очевидно... Ой ли? О нет. Даже сейчас, имея на руках страшный опыт семидесяти лет пролетарской власти, кто-то, глядя на свой пустой кошелек, имеет наглость говорить о справедливости всеобщего равенства. Ну так посмотрите же...

"...Посмотрите же на этих лишних людей! Они крадут произведения изобретателей и сокровища мудрецов: культурой называют они свою кражу — и все обращается у них в болезнь и беду!

Посмотрите же на этих лишних людей! Они всегда больны, они выблевывают свою желчь и называют это газетой. Они проглатывают друг друга и никогда не могут переварить себя.

Посмотрите же на этих лишних людей! Богатства приобретают они и делаются от этого беднее. Власти хотят они, и прежде всего рычага власти, много денег — эти немощные!..."

Спустя несколько десятилетий в России "Ничто, ставшее Всем", стало повсюду все превращать в ничто — Ницше не дожил 17 лет до начала исполнения своих пророчеств.

"Здравствуй, тарантул!" — приветствует Заратустра собирательный образ всех проповедников равенства. Я намеренно не буду цитировать главу "О тарантулах" из Второй Книги Заратустры. Привести ее целиком здесь было бы не совсем правильно, а сократить ее — представляется кощунством, ибо там нет лишних слов.

Тарантулы держали масть на протяжении трех четвертей века. Мало! кто-то хочет еще. Но мы не хотим. Лично я — не хочу. Но заметим, что об этих тарантулах Ницше написал еще в 1883 году! Видимо, пахло от них уже тогда слишком сильно...

***

А ведь я, пожалуй, погорячился, жалуясь на отсутствие в переводах слова "быдло".

"Жизнь есть родник радости; но всюду, где пьет отребье, все родники бывают отравлены...

Негодует пламя, когда они свои отсыревшие сердца кладут на огонь; сам дух кипит и дымится, когда отребье приближается к огню.

Приторным и гнилым становится плод в их руках; взор их подтачивает корень и делает сухим валежником плодовое дерево.

И многие, кто отвернулись от жизни, отвернулись только от отребья: они не хотели делить с отребьем ни источника, ни пламени, ни плода..."

Пожалуй, автор этого перевода Заратустры Ю.Антоновский применил слово, более меткое по содержанию и более точное. Итак, в мире есть Люди и есть — отребье. И все родники, где пьет отребье — отравлены... Впрочем, довольно об отребье — и так уже говорим о нем слишком долго. Вернемся к предмету более достойному.

***

"Свет низошел на меня: не к народу должен говорить Заратустра, а к спутникам! Заратустра не должен быть пастухом и собакою стада!

Сманить многих из стада — для этого пришел я. Негодовать на меня будет народ и стадо: разбойником хочет называться Заратустра у пастухов.

У пастухов, говорю я, но они называют себя добрыми и праведными. У пастухов, говорю я, но они называют себя правоверными.

Посмотри на добрых и праведных! Кого ненавидят они больше всего? Того, кто разбивает скрижали их ценностей, разрушителя, преступника — но это и есть созидающий. Посмотри на правоверных! Кого ненавидят они больше всего? Того, кто разбивает скрижали их ценностей, разрушителя, преступника — но это и есть созидающий.

Спутников ищет созидающий, ... а не стад и не верующих. Созидающих так же как он ищет созидающий, тех, кто пишут новые ценности на новых скрижалях..."

Ницше презирает стадо, презирает серость. Идеология, создающая стадо, убивает свободу мышления. "...в присутствии морали нельзя мыслить, еще менее можно говорить: здесь должно — повиноваться. Критиковать мораль, брать мораль как проблему — это признак безнравственности!..." Повиноваться нуждам стада — для Ницше нет, похоже, ничего более противного.

"Фу! Вы хотите войти в систему, где надобно или быть колесом, или попасть под колеса! Где само собою понятно, что каждый есть то, чем предназначен быть свыше! Где стремление быть частью целой машины принадлежит к естественным обязанностям! Где никто не чувствует себя оскорбленным, если кому-то кивком головы указывают на него: "Он может быть вам полезным"! Где не стыдятся ездить с визитом, чтобы просить ходатайства! Где не догадываются, что, вмешиваясь в жизнь с такими обычаями, делаешь из себя, раз и навсегда, ничтожную глиняную посуду, которой пользуются другие и которую они могут разбить, не делаясь ответственными за это!..."

Человек не должен быть средством — это унизительно. Но — как мы видели — это относится не к любому человеку. "Эта книга принадлежит немногим" — пишет Ницше в предисловии к "Антихристианину" — "Может быть, никто из этих немногих еще и не существует... Условия, при которых меня понимают, и тогда уже понимают с необходимостью — я знаю их слишком хорошо. Надо быть честным в интеллектуальных вещах до жестокости... Опыт из семи одиночеств. Новые уши для новой музыки. Новые глаза для самого дальнего. Новая совесть для истин, которые оставались до сих пор немыми... Уважение к себе; любовь к себе; безусловная свобода относительно себя... Итак, только это — мои читатели, мои настоящие читатели..."

Тот, кто скажет, что видит здесь эгоизм, не ошибется. В защиту эгоизма Ницше выступает и более явным образом. Вот, например: "Альтруистическая" мораль, отрицающая эгоизм, всегда служит дурным признаком. Это верно как по отношению к отдельным лицам, так и к целым народам. Человеку недостает лучших сторон, когда в нем начинает недоставать эгоизма. Если люди инстинктивно стремятся к тому, что им вредит, если они увлекаются "бескорыстными" мотивами, то это уже служит доказательством их декадентства. "Не заботьтесь о личной пользе" — слова эти просто фиговый листок, прикрывающий нечто совсем иное. В сущности они значат: "Я разучился понимать, в чем моя польза". Ослабление инстинктов!.. Человек погиб, раз он сделался альтруистом..."

Коль скоро речь зашла об интересах Личности, необходимо упомянуть и еще один аспект философской концепции Ницше — а именно, право человека на свою мораль, свою точку зрения — в том числе и на этические категории.

"Добродетель должна быть нашим изобретением, нашей глубоко личной защитой и потребностью. Что не обусловливает нашу жизнь, то вредит ей: добродетель только из уважения к понятию "добродетель", как хотел этого Кант, вредна. "Добродетель", "долг", "добро само по себе", доброе с характером безличности и всеобщности — все это химеры, в которых выражается упадок, крайнее обессиление жизни... Самые глубокие законы сохранения и роста повелевают как раз обратное: чтобы каждый находил себе свою добродетель, свой категорический императив... Ничто не разрушает так глубоко, так захватывающе, как всякий "безличный" долг, всякая жертва молоху абстракции. Разве не чувствуется категорический императив Канта как опасный для жизни!..."

Или вот еще: "...Завоевать себе свободу и священное Нет даже перед долгом..."

***

Остановимся на секунду, чтобы пересчитать трофеи. Как мыльные пузыри, лопнули Альтруизм, Сострадание, Равенство. Добрые и Праведные вместе с Правоверными застигнуты с поличным. Стаду указано его место. Отребье получило свое настоящее наименование. Декаденты, и в их числе слабаки, больные, неудачники — все "регрессивные элементы" — лишены права на существование в пользу "людей восходящего развития" — тех, кто олицетворяет силу, волю к жизни, волю к власти, волю к свободе. Мир ждет появления Сверхчеловека... Стоп. Довольно грезить — все это лишь мечты. Миром все еще правит та самая Мораль, те декадентские ценности, скрижали которых нам надлежит для начала разбить. А откуда, кстати, они взялись, эти скрижали?

"Только сострадательный может быть хорошим человеком; следовательно, надо быть постоянно сострадательным" — вот что говорит теперь мораль! Откуда ведет свое начало это учение морали? — Только тот человек может быть назван и чувствоваться моральным, чьи поступки лишены личного интереса и направлены на общественную пользу, — этот переворот в умах был произведен в Европе христианством..."

***

Итак, вот она, причина. Действительно, господствующая поныне мораль — прямое порождение христианства. Естественно, и это явление — христианство — Ницше не обошел вниманием.

"Что хорошо? — Все, что повышает в человеке чувство власти, волю к власти, самую власть. Что дурно? — Все, что происходит из слабости. Что есть счастье? — Чувство растущей власти, чувство преодолеваемого противодействия.

Не удовлетворенность, но стремление к власти, не мир вообще, но война, не добродетель, но полнота способностей...

Слабые и неудачники должны погибнуть: первое положение нищей любви к человеку. И им еще должно помочь в этом.

Что вреднее всякого порока? — Деятельное сострадание ко всем неудачникам и слабым — христианство."

"Не следует украшать и выряжать христианство: оно объявило войну... высшему типу человека, оно отреклось от всех основных инстинктов этого типа; из этих инстинктов оно выцедило понятие зла, злого человека: сильный человек сделался негодным человеком... Христианство взяло сторону всех слабых, униженных, неудачников, оно создало идеал из противоречия инстинктов поддержания сильной жизни; оно внесло порчу в самый разум духовно-сильных натур, так как оно научило их чувствовать высшие духовные ценности как греховные, ведущие к заблуждению, как искушения..."

Идеалы Ницше прямо противоположны идеалам христианским. Ницше проповедовал Жизнь — жизнь земную, настоящую, не придуманную. Христиане же со своим самоотречением, умерщвлением плоти, усмирением духа, самобичеванием отрекаются от земной жизни ради гипотетической жизни "по ту сторону". "...Как будто жизнь до сих пор не вредила себе целомудрием, бедностью, одним словом — святостью гораздо более, чем всякими ужасами и пороками..."

"Но ведь Вера — это же так прекрасно!" — воскликнет кто-нибудь, наслушавшись прохристианской агитации в современных средствах массовой информации. У Ницше мы находим ответ и на это: "У кого в жилах течет кровь теолога, тот с самого начала не может относиться ко всем вещам прямо и честно. Развивающийся отсюда пафос называется вера, т.е. раз и навсегда закрываение глаз, чтобы не страдать от зрелища неисправимой лжи. Из этого оптического обмана создают себе мораль, добродетель, святость..."

Мне приходилось слышать и такое: "Вера в Бога — естественна". Более того, подчиняясь современному социальному заказу и моде на слово "экология", некоторые христианские секты (в частности, "Свидетели Иеговы") ухитряются увязать христианство с возвращением к Природе. Во времена Ницше слова "экология" еще не было. Однако и для этих людей есть что процитировать из Ницше.

"Ни мораль, ни религия не соприкасаются в христианстве ни с какой точкой действительности. Чисто воображаемые причины ("Бог", "душа", "Я", "дух", "свободная воля" — или даже "несвободная"); чисто воображаемые действия ("грех", "искупление", "милость", "наказание", "прощение греха"). Общение с воображаемыми существами ("Бог, "духи", "души"); воображаемая наука о природе (антропоцентрическая; полное отсутствие понятия о естественных причинах); воображаемая психология (явное непонимание самого себя, толкование приятных или неприятных всем общих чувств... при помощи религиозно-моральной идиосинкразии — "раскаяние", "угрызение совести", "искушение Дьявола", "близость Бога"); воображаемая телеология ("Царство Божье", "страшный суд", "вечная жизнь"). — Этот мир чистых фикций сильно отличается не в свою пользу от мира грез именно тем, что последний отражает действительность, тогда как первый извращает ее, обесценивает, отрицает. После того, как понятие "природа" было противопоставлено понятию "Бог", слово "природный", "естественный" должно было сделаться синонимом "недостойный" — корень всего этого мира фикций лежит в ненависти к естественному (действительность!); этот мир есть выражение глубокого отвращения к действительному... И этим все объясняется. У кого единственно есть основание отречься от действительности, оклеветавши ее? — У того, кто от нее страдает. Но страдать от действительности — это значит самому быть неудачной действительностью... Перевес чувства неудовольствия над чувством удовольствия есть причина этой фитктивной морали и религии, а такой перевес дает содержание формулы decadence..."

Итак, не стоит пытаться связать христианство с реальностью. Христианство есть не более и не менее как бегство от реальности, а бежать от реальности может понадобиться лишь тем, кто не приспособлен для жизни в этой реальности — то есть тем самым слабакам и неудачникам, тем самым декадентам, которых так ненавидит Ницше.

"Велкая ложь о личном бессмертии разрушает всякий разум, всякую естественность в инстинктах... Чтобы каждый, как "бессмертная душа", был равен каждому, чтобы в совокупности всего живущего спасение каждой отдельной единицы смело претендовать на вечность, чтобы маленькие святоши и на три четверти чокнутые смели воображать, что ради них постоянно нарушаются законы природы — такое беззастенчивое возведение всякого рода эгоизма в бесконечное, в бесстыдное, надо клеймить презрением в полной мере. И, однако же, христианство обязано своей победой именно этому жалкому тщеславию отдельной личности — как раз этим самым оно обратило к себе всех неудачников, настроенных враждебно к жизни, потерпевших крушение, все отребья и отбросы человечества. "Спасение души" по-немецки: "мир вращается вокруг меня"... "

Христианство — религия отбросов общества, люмпенов, вырождения. В христианстве любое ничтожество, которому жизнь постоянно указывает на его ничтожность и ненужность, может ощутить себя центром Вселенной. Христианство — это учение воинствующей немощи. Но все эти никчемные людишки — лишь потребители христианства. Сложно назвать слабаками тех, кто выигрывает политические сражения, опираясь на христианскую агитацию. Сложно назвать немощными тех, кто именем Христа посылал толпы людей резать друг друга, преследуя свои великие цели. Никак не отнесешь к люмпенам тех, кто изыскал в нынешней нищей России сотни миллионов долларов на так называемое восстановление Храма Христа Спасителя.

Производители христианства — это отнюдь не те же самые люди, что его потребители. Христианство производят, чтобы использовать его в целях собственной власти, превращая при этом людей в стадо.

"Для той человеческой породы, которая в иудействе и христианстве домогается власти, т.е. для жреческой породы — decadence есть только средство: эта порода имеет свой жизненный интерес в том, чтобы сделать человечество больным, чтобы понятия "добрый" и "злой", "истинный" и "ложный" извратить в самом опасном для жизни смысле, являющемся клеветою на мир."

Итак, жрецы. Не правда ли, именно это слово как нельзя более подходит к священникам, проповедующим святость и бедность, а после проповеди уезжающим со службы на иномарках!

"...Раз навсегда, со строгостью, с педантизом формулировал жрец, что хочет он иметь, в чем "Божья воля", вплоть до больших и малых податей, которые должны были платить ему (не были забыты и самые вкусные куски мяса, так как жрец есть пожиратель бифштексов)... И с тех пор вся жизнь устраивается так, что нигде нельзя обойтись без жреца; во всех естественных событиях жизни — при рождении, браке, болезни, смерти, не говоря о "жертве" (трапезе) — является священный паразит, чтобы лишить все это естественности, "освятить" их, выражаясь его языком..."

Здесь могут усмотреть противоречие — если Ницше многократно прославлял волю к власти как таковую, с чего же он теперь клеймит тех, кто этой власти реально добился? На самом деле, противоречия здесь нет. Жрецы добиваются власти путем отрицания и ослабления жизненных инстинктов у тех, над кем они властвуют, они "делают человечество больным". "Если случается, что теологи... протягивают руку к власти, то мы не сомневаемся, что собственно каждый раз тут происходит: воля к концу, нигилистическая воля волит власти..." Власть жрецов — это не та власть сильных и жизнелюбивых над более слабыми, которую прославляет Ницше. Это власть воплощения декадентства, которая налагает отпечаток decadence на все, к чему прикасается. Это, в конце концов, власть толпы воинствующих слабаков над сильным и жизнелюбивым меньшинством. Жрецы способны даже самых сильных затолкать в толпу. "Вот пример, вызывающий глубочайшее сожаление: гибель Паскаля, который верил в то, что причиной его гибели был первородный грех, между тем как ею было лишь христианство"

От миссионеров автор работы неоднократно слышал, что, мол, коррумпированность "русской православной церкви" и другие подобные явления к "истинному христианству" никакого отношения не имеют, что все эти "жрецы" — на самом деле не христиане, а "настоящее" христианство и "настоящие" христиане — это явление совершенно иное и очень хорошее. Однако, как показывает опыт, докопаться до наличия настоящих жрецов в любой христианской секте, претендующей на "чистоту и истинность учения", труда не составляет. А что до "истинного" христианства — здесь можно снова обратиться к Ницше: "Уже слово "христианство" есть недоразумение — в сущности был только один христианин, и он умер на кресте"

Нельзя не упомянуть и еще одну весьма популярную точку зрения. Многие сейчас считают, что христианство ложно, но эта ложь оправдана тем, что использовалась для установления высоких моральных ценностей, которых следует придерживаться независимо от приятия/неприятия христианской религии самой по себе.

В качестве характерного примера Ницше приводит Дж. Элиот. "Не веря в христианского Бога, она тем более считает себя обязанной держаться за христианскую мораль... Если англичанин хоть немного эмансипируется от теологии, то он, для сохранения прежнего престижа, должен сделаться фанатиком нравственности: это с его стороны как бы уплата пени за свою эмансипацию. Мы же смотрим на дело иначе... Христианство представляет из себя целую систему, целое замкнутое мировоззрение. Если мы отнимем от него основное понятие, веру в Бога, то тем самым разрушим и всю систему: от нее не останется ничего действительно необходимого. Христианство исходит из предположения, что человек не знает, не может даже знать, в чем добро и в чем зло; это знает только Бог, которому он верует. Христианская мораль выражает собою повеление; происхождение ее относится к трансцендентному миру; она стоит вне всякой критики и даже права на критику. Она истинна, если есть Бог; она опирается на веру в Бога и падает вместе с нею..."

Христианство и христианская мораль, по Ницше, едины и неотделимы одно от другого. И в ходе переоценки всех ценностей христианство и порожденная им этика должны исчезнуть одновременно.

***

Прежде чем завершить христианскую тему, не могу не привести еще одну цитату — из заключительной главы "Антихристианина".

"...Я заканчиваю и высказываю свой приговор. Я осуждаю христианство, я выдвигаю против христианской церкви страшнейшие из всех обвинений, какие только когда-нибудь бывали в устах обвинителя. По-моему, это есть высшее из всех мыслимых извращений, оно имело волю к последнему извращению, какое только было возможным. Христианская церковь ничего не оставила нетронутым в своей порче, она обесценила всякую ценность, из всякой истины она сделала ложь, из всего честного — душевную низость. Осмеливаются еще мне говорить о ее "гуманитарных" благословениях!... Паразитизм, как единственная практика церкви, высасывающая всю кровь, всю любовь, всю надежду на жизнь своим идеалом бледной немочи и "святости"; потустороннее как воля к отрицанию всякой реальности; крест как знак принадлежности к самому подземному из заговоров, какие когда-либо бывали — заговору против здоровья, красоты, удачливости, смелости, духа, против душевной доброты, против самой жизни...

Это вечное обвинение против христианства я хочу написать на всех стенах, где только они есть, — у меня есть буквы, чтобы и слепых сделать зрячими..."

***

Ницше задумывал издание своего "Антихристианина" одновременно на семи европейских языках в количестве не менее миллиона экземпляров на каждом (!) языке — тираж, гигантский даже по меркам сегодняшним, не говоря о Европе второй половины XIX века, все население которой составляло менее 200 миллионов. Увы, сей грандиозный проект осуществить не удалось. Справедливости ради надо сказать, что в те времена общество не было еще готово к отказу от закостенелой и прогнившей христианской морали.

Не до конца готово оно и сейчас, и прежде всего потому, что правители не отчаялись еще держать в повиновении разношерстную толпу из шести миллиардов двуногих, причем держать так, чтобы они, эти двуногие, в толчее не перегрызли друг друга. Но момент истины приближается, и приближается в весьма неприятном обличье. Уже сейчас земная биосфера начинает задыхаться, удовлетворяя потребности шести миллиардов представителей вида homo sapiens, давно покинувших свою экологическую нишу и неуклюже пытающихся создать новую, при этом разрушая все, что их окружает, на манер знаменитого слона в посудной лавке. Подсчитано, что период удвоения населения Земли — всего 35 лет. Подсчитано и то, что верхняя граница численности homo sapiens — около 13 миллиардов, больше биосфера не прокормит никак. По данным Римского Клуба, в первой половине XXI века вымрут все дикие животные — им остается все меньше и меньше места для жизни. "Земля стала маленькой, и по ней прыгает последний человек, делающий все маленьким. Его род неистребим, как земляная блоха; последний человек живет дольше всех..." Момент истины настанет тогда, когда перед каждой особью homo sapiens встанет дилемма — или убить конкурента за место под Солнцем, или освободить это место для того, кто сильнее. Если когда-то, быть может, принцип "не убий" помогал человечеству выжить (что, в-общем, сомнительно) или, как минимум, помогал выжить одному определенному народу, то в самое ближайшее время на земле сложится ситуация прямо противоположная — христианская мораль воинствующей немощи станет смертельной для ее носителей. "Последний человек" окажется, наконец, неспособным жить.

И придет буря, которую призывал Ницше устами Заратустры; и стряхнет с Дерева Жизни все гнилое и червивое. Как знать, быть может, результатом этих потрясений станет тот самый Сверхчеловек, о котором мечтал Ницше. Если только шесть миллиардов экземпляров последнего человека не загубят само Дерево Жизни немного раньше.