Книга Фридриха Ницше «Так говорил Заратустра»

Философия Фридриха Ницше

Фридрих Ницше – один из самых противоречивых философов в мировой истории. Прежде всего потому, что его наследие столь самобытно, что вот уже более века ни один из исследователей его философских произведений не в состоянии даже приблизительно сформулировать, в какой из философско-идеологических парадигм следует их рассматривать. Ницше – не либерал, не социалист, не коммунист, не консерватор, не националист, не радикал. Ницше в полной мере – и не материалист, и не идеалист.

Тем не менее в различных трудах о Ницше ему не раз пытались приклеить разного рода ярлыки. «Первый крупный предвозвестник империалистической идеологии в Германии», «переоценщик всех ценностей», «белокурая бестия» - вот лишь некоторые из них. Характерно, что учение Ницше подвергалось критике и со стороны либеральных философов, и со стороны официальной социальной науки в СССР (что не удивительно – Ницше явно не марксист, и философы-марксисты, начиная с Ф. Меринга и Г. В. Плеханова, выступали с резкой и последовательной критикой идей Ницше и ницшеанства.).

И всё же показательно, что идеи Ницше ещё при его жизни начали оказывать сильнейшее влияние на всю последующую жизнь Европы: и в политике, и в литературе, и – в ретроспективе – в истории. Ницше оказал значительное влияние на писателей конца XIX — начала ХХ веков как в Германии (Томас Манн, Герман Гессе, а также С. Георге, Г. Манн, Г. Бенн), так и в других странах — Кнут Гамсун (Норвегия), А. Стриндберг (Швеция), Анре Жид (Франция), Э. Синклер, Джек Лондон (США), Икбал (Индия). Так или иначе последователями Ницше провозглашали себя практически всех русские символисты: В. Иванов, А. Белый, В. Брюсов, З. Гиппиус, Ф. Сологуб, Л. Андреев. Ницше повлиял и на поздние произведения Льва Толстого, и на ряд русских философов (например, Шестова), и на творчество Владимира Маяковского и Максима Горького, неоднократно называемых критикой «ницшеанцами».

Основные положения ницшеанства

Несмотря на всю сложность и противоречивость ницшеанства, можно выявить его основные постулаты.

Во-первых, это нигилистическая философия. И хотя ряд исследователей называет Ницше «анархистом», он прежде всего нигилист. Правда, нигилист не в том значении, в каком принято воспринимать это слово: нигилизм Ницше – это переходное состояние, преодоление всего того отжившего и ветхого, что уже не нужно человечеству. Ведь «человек есть нечто, что должно превзойти» [Ницше 2004: 8]. В определённом смысле слова Ницше также антигуманист и имморалист. Человек для него – лишь этап, ступень на пути от животного к Сверхчеловеку: «Я люблю всех тех, кто являются тяжёлыми каплями, падающими одна за другой из тёмной тучи, нависшей над человеком: молния приближается, возвещают они и гибнут, как провозвестники.

Смотрите, я провозвестник молнии и тяжёлая капля из тучи; но эта молния называется сверхчеловек (здесь и далее в цитатах – выделено Ницше)» [Ницше 2004: 12].

Во-вторых, Ницше – один из основоположников «философии жизни». Его произведения – это своеобразный гимн Жизни как явлению. Недаром Заратустра поёт ей свою песнь. Как ни парадоксально это прозвучит, ценности, воспеваемые философом, – это жизненные ценности, не приемлющие любое насилие.

Когда Заратустра Ницше говорит, что он – «туча», это означает, что вскоре должна появиться и молния (Сверхчеловек). Заратустра – это сам Ницше – философ так же яростно критикует современное ему европейское общество обывателей (автобиографичность книги проявляется даже в мелочах: например, Заратустре в произведении сорок лет, и примерно столько же было Ницше, когда он опубликовал произведение). Подчеркнём, что здесь взгляды Ницше во многом совпадают как со взглядами консерваторов (в т.ч. русских – К.Н. Леонтьева, Н.Я. Данилевского), так и со взглядами марксистов и социалистов (антибуржуазный пафос). Для него нет ничего более жалкого и ничтожного, чем «последний человек» – житель выродившейся, «закатившейся» (по Шпенглеру) Европы, чьи дни уже сочтены.

Мораль для философа – это нечто закосневшее, отжившее. Её, как и человека, «должно преодолеть»: «Как устал я от добра моего и зла моего! Всё это бедность и грязь и жалкое довольство собою!» [Ницше 2004: 9]. Правда, Ницше критикует самодовольство человека, поскольку тот недостоин быть собой довольным. Сверхчеловек – совсем другое дело. Но для него и не будет вопроса – быть довольным или нет, он ни секунды не будет сомневаться в своей правоте.

В «Так говорил Заратустра» описывается, что должно произойти с человеческим духом в течение его жизни: он «становится верблюдом, львом верблюд и, наконец, ребёнком становится лев» [Ницше 2004: 22]. Будучи определённым предтечей символизма, Ницше, видимо, хочет этим сказать, что каждый человеческий дух для начала чем-то обременяет себя, затем – напротив, хочет от всего освободиться, а в конечном итоге приходит к детской непосредственности как «венцу творения» и новой жизни (поразительно, как эта идея совпадает с жизнью самого Ницше, последние свои годы пребывавшего в умственном забытьи).

Ницше о государстве

Очень интересна оценка, которую мыслитель устами своего Заратустры, даёт феномену государства: «Государством называется самое холодное из всех холодных чудовищ. Холодно лжёт оно; и эта ложь ползёт из уст его: «Я, государство, есмь народ»» [Ницше 2004: 46]. Государство для Ницше – даже не столько Абсолютное Зло, сколько подмена понятий. Прежде всего, подмена общности людей через глубинные пласты культуры, подмена собой нации – кровного родства и единства. В критике государства как института («государство есть пёс лицемерия. […] Оно хочет непременно быть самым важным зверем на земле, государство; и в этом также верят ему» [Ницше 2004: 130 – 131]). Ницше на первый взгляд солидарен с либералами («государство – ночной сторож, и только»), однако, в отличие от либералов, он не ратует за свободу индивида, поскольку для современных нам ничтожных «последних людей» она не нужна, а Сверхчеловек и так будет свободен по определению.

«Туда, где кончается государство, – туда смотрите, братья мои! Разве вы не видите радугу и мосты, ведущие к сверхчеловеку?» [Ницше 2004: 48]. Ницше здесь – провозвестник новых отношений уже даже не человеческого общества, а Сверхлюдей между собой. Отчасти – обратим на это внимание – данная антигосударственная «проповедь» напоминает воззвания марксистов тех лет. Вернее – социалистов (в понимании Шпенглера и его труда «Пруссачество и социализм»).

При этом свобода – ценность для Ницше: «Свободною стоит для великих душ и теперь ещё земля» [Ницше 2004: 48]. Хотя, конечно же, понятно, что в само слово «свобода» Ницше вкладывал не тот смысл, который близок современным правозащитникам. Свобода Ницше – политологически скорее позитивная, чем негативная; скорее «свобода для», чем «свобода от»; не столько свобода тела (при том, что Ницше – представитель философии жизни с её культом человеческого тела), сколько свобода Духа.

Ницше о человеке

Критикуя «последних людей» современного ему европейского буржуазного общества, философ рассматривает и частные проявления «мещанства». В главе книги под названием «О базарных мухах» [Ницше 2004: 48 – 51] он пишет: «Где кончается уединение, там начинается базар; и где начинается базар, начинается и шум великих комедиантов, и жужжанье ядовитых мух» [Ницше 2004: 48]. Кого Ницше имеет в виду под «ядовитыми мухами» можно понимать по-разному. Возможно, что говоря о «базаре» он выражает своё негативное отношение к экономической основе нынешней европейской цивилизации («рыночная экономика»), безусловно, определяющей и сознание наших современников. Может быть, «скоморохами» и «комедиантами» он нарекает публичных политиков – ибо понятно, что их стезя – лицемерие, а реальная власть в государстве – не за ними. Более того, многие фразы в книге похожи на завуалированную критику «представительной демократии», в том числе критику тех, кто участвует в ней как избиратель: «Я не люблю ваших празднеств; слишком много лицедеев находил я там, и даже зрители вели себя часто как лицедеи» [Ницше 2004: 59]. Это подтверждает и следующая цитата: «Среди народов жил я, иноязычный, заткнув уши, чтобы их язык барышничества и их торговля из-за власти оставались мне чуждыми» [Ницше 2004: 94].

Не исключено также, что эти высказывания – о прессе, представителях журналистского сообщества. Впрочем, версий – что имел в виду Ницше, когда писал соответствующие строки в «Так говорил Заратустра» – может быть бесконечно много…

Ницше о религии

Произведение «Так говорил Заратустра» некоторые исследователи наследия Ницше называют «пародией на Библию», и это относится не только к стилю, действительно напоминающему Евангелие – вот, например, что говорит Заратустра своим ученикам при очередном прощании: «Теперь я велю вам потерять меня и найти себя; и только когда вы все отречётесь от меня, я вернусь к вам» [Ницше 2004: 76]. Действительно, подвергая сокрушительной критике видимый ему итог всей европейской истории, Ницше не мог не задуматься и над истоком тех проблем, которые сейчас одолевают Европу (и в наши дни тоже – те же проблемы!) Этим истоком стала для него основа основ европейской цивилизации (пусть даже только формальная в Новое время) – христианская религия:

Однажды – в первый год по Рождестве Христа –
Сивилла пьяная (не от вина) сказала:
«О, горе, горе, как всё низко пало!
Какая всюду нищета!
Стал Рим большим публичным домом,
Пал Цезарь до скота, еврей стал – Богом!»
[Ницше 2004: 246].

Сейчас даже не всякий националист решится охарактеризовать христианство как «иудейскую секту», хотя по сути дела, изначально оно таковой и было. Но Ницше, взяв на вооружение метод «переоценки всех ценностей», «переоценил» и эту – безусловно, ключевую для европейцев (пусть даже не всегда отдающих себе в этом отчёт).

«Они [старые боги] не «засумерились» до смерти, – об этом, конечно, лгут! Напротив: однажды они сами засмеяли себя – до смерти!

Это случилось, когда самое безбожное слово было произнесено одним богом – слово: – «Бог един! У тебя не должно быть иного Бога, кроме меня!» – старая борода, сердитый и ревнивый Бог до такой степени забылся:

И все боги смеялись тогда, качаясь на своих тронах, и восклицали: «Разве не в том божественность, что существуют боги, а не Бог!»» [Ницше 2004: 181].

По мнению Ницше, многобожие на определённом этапе было естественным для европейской истории, ибо оно не просто выражало большее соответствие с ментальностью европейцев, их культурой и бытом, но и символизировало собой принцип единства в многообразии (в том числе – пресловутое «разделение властей»). Христианство же этот принцип не только нарушило, но даже отвергло. Впрочем, более подробно об этом Ницше пишет в своём «Антихристе».

«Он [Иисус] умер слишком рано; он сам отрёкся бы от своего учения, если бы он достиг моего возраста!» [Ницше 2004: 71]. Ницше не воспроизводит здесь примитивный атеизм a la булгаковский Берлиоз – он не ставит под сомнение сам факт существования Христа (во всяком случае, как пророка), но поистине переосмысляет Библию по-своему (впоследствии мотив переосмысления библейских сюжетов лёг в основу многих произведений философов и писателей, в том числе в России – достаточно вспомнить одного только Леонида Андреева).

Ницше не воспринимает христианство как веру (подлинная вера давно умерла в людях), он воспринимает его только как религию, институт несовершенного общества несовершенных людей. Именно поэтому наиболее правильным будет сказать: «Умерли все боги; теперь мы хотим, чтобы жил сверхчеловек» [Ницше 2004: 77]. По Ницше, религия – это то, что необходимо слабым людям, но у сверхчеловека пропадёт в ней всякая необходимость. Сверхчеловек станет сам себе Богом. Философ пытается опровергнуть существование богов: «Если бы существовали боги, как удержался бы я, чтобы не быть богом! Следовательно, нет богов» [Ницше 2004: 82]. По его мнению, боги сковывают существование человека, быть может, даже замедляют возникновение Сверхчеловека: «Что осталось бы созидать, если бы боги – существовали!» [Ницше 2004: 83]. Не говоря уж о том, что христианская религия проповедует равенство, смирение и любовь к своему ближнему – те принципы, которые Ницше ненавидит.

Всё отношение Ницше к христианству заключается в одной фразе: «Бог мёртв; из-за сострадания своего к людям умер Бог» [Ницше 2004: 86]. Не исключено, что этой фразой философ хотел сказать, что христианство своим «непротивлением злу насилием» само себя уничтожило. Более того, оказавшись «миной замедленного (двухтысячелетнего) действия», оно к ХХ веку фактически уничтожило и созданную им же европейскую цивилизацию.

Возможно, поэтому в своём «переложении» Библии Ницше доходит до откровенного богохульства: «Когда он был молод, этот Бог с востока, тогда был он жесток и мстителен и выстроил себе ад, чтобы забавлять своих любимцев.

Но наконец он состарился, стал мягким и сострадательным, более похожим на деда, чем на отца, и всего больше похожим на трясущуюся старую бабушку.

Так сидел он, поблёкший, в своём углу на печке, и сокрушался о своих слабых ногах, усталый от мира, усталый от воли, пока наконец не задохнулся от своего слишком большого сострадания» [Ницше 2004: 261].

Однако впоследствии выясняется, что Бог не «умер» – его убили (см. главу «Самый безобразный человек» – этот человек убил Бога, так как не потерпел, что кто-то может быть свидетелем его уродства). Более того, в конце книги Бог воскресает в образе… осла («смерть у богов всегда есть только предрассудок» [Ницше 2004: 317]).

Квинтэссенцией ницшеанской критики религии стало описание философом священников – аналога фарисеев Нового Завета: «И не иначе умели они любить своего Бога, как распяв человека!

Как трупы, думали они жить; в чёрные одежды облекли они свой труп; и даже из их речей слышу я ещё зловоние склепов.

И кто живёт вблизи их, живёт вблизи чёрных прудов, откуда жаба, в сладкой задумчивости, поёт свою песню» [Ницше 2004: 88]. No comments.

Логичным итогом антихристианских рассуждений Ницше становятся следующие слова: «Прочь с таким Богом! Лучше совсем без Бога, лучше на собственный страх устраивать судьбу, лучше быть безумцем, лучше самому быть Богом!» [Ницше 2004: 262]. (В скобках напомним, что Ницше действительно закончил свои дни «безумцем» в самом буквальном смысле слова).

Ницше о политике

Интересна глава книги «О тарантулах». В ней Ницше переоценивает ещё одну «ценность» современных демократий – ценность равенства. В этой главе философ рассуждает уже как консерватор – по его мнению, наиболее ярыми сторонниками равенства по определению являются те, кто в данный момент времени чем-то обделён. То есть им из собственной корысти выгодно «взять всё и поделить».

«Проповедники равенства! Бессильное безумие тирана вопиёт в вас о «равенстве»: так скрывается ваше сокровенное желание тирании за словами о добродетели!

Истосковавшийся мрак, скрытая зависть, быть может, мрак и зависть ваших отцов – вот что прорывается в вас безумным пламенем мести» [Ницше 2004: 96]. При чтении этих строк возникают прямые ассоциации с событиями в России в 1917 году, что лишний раз подтверждает гений Ницше – не только как философа, но и как пророка: «Это – народ плохого сорта и происхождения; на их лицах виден палач и ищейка» [Ницше 2004: 97].

Ницше предупреждает читателя, подобно Ланселоту Шварца, что главное – это «убить Дракона в самом себе», иначе горячие проповедники равенства, придя к власти, установят гораздо большую диктатуру, чем прежний режим: «Ибо, ты знаешь, настал час великого восстания черни и рабов, восстания гибельного, долгого и медлительного: оно всё растёт и растёт!

Теперь возмущает низших всякое благодеяние и подачка; и те, кто слишком богат, пусть будут настороже! […]

Похотливая алчность, желчная зависть, подавленная мстительность, надмевание черни – всё это бросилось мне в глаза. Уже не верно, что нищие блаженны» [Ницше 2004: 271].

«Я не хочу, чтобы меня смешивали или ставили наравне с этими проповедниками равенства. Ибо так говорит ко мне справедливость: «люди не равны».

И они не должны быть равны! Чем бы была моя любовь к сверхчеловеку, если бы я говорил иначе?» [Ницше 2004: 98]. Подчеркнём, что здесь Ницше воспроизводит один из постулатов-краеугольных камней консерватизма: принцип неравенства. Равенство – искусственно, оно противоречит самой идее жизни, ведь «добрый и злой, богатый и бедный, высокий и низкий, и все имена ценностей: всё должно быть оружием и кричащим символом и указывать, что жизнь должна всегда сызнова преодолевать самоё себя!» [Ницше 2004: 98].

Тем не менее, философ буквально в каждой главе своего произведения отчаянно критикует всё старое, призывая заменить отжившее – новым. Только не наносным, а подлинным: «Исписанные знаками прошлого, а поверх этих знаков замалёванные новыми знаками, – так сокрылись вы от всех толкователей!» [Ницше 2004: 117]. Ницше высмеивает тех, кто думает, что за вуалью модернизации кажется, будто все архаизмы человеческого сознания, проявляющиеся и в общественном устройстве, преодолены. «Достаётся» от него и учёным: «Когда выдают они себя за мудрых, меня знобит от мелких изречений и истин их; часто от мудрости их идёт запах, как будто она исходит из болота; и поистине, я слышал уже, как лягушка квакала в ней!» [Ницше 2004: 123] (вспомним, нечто подобное Ницше уже писал ранее – о священниках). «Остерегайтесь также учёных! Они ненавидят вас: ибо они бесплодны! У них холодные, иссохшие глаза, перед ними всякая птица лежит ощипанной.

Они кичатся тем, что они не лгут: но неспособность ко лжи далеко ещё не есть любовь к истине. Остерегайтесь!» [Ницше 2004: 293].

Для Ницше крайне важна связь времён, преемственность между ними. Устами своего героя он утверждает: «Я – от сегодня и от прежде, но есть во мне нечто, что от завтра, от послезавтра и от когда-нибудь» [Ницше 2004: 126]. Философ не идеализирует ни прошлое, ни настоящее, ни будущее – они все важны для него в своей гармоничной совокупности, целостности.

Поэтому Эволюция в человеческой истории для него – несомненное благо перед Революцией, любые революционеры – бунтовщики, разрушители: ««Свобода» вопите вы все особенно охотно; но я разучился верить в «великие события», коль скоро вокруг них много шума и дыма.

И поверь мне, друг мой, адский шум! Величайшие события – это не наши самые шумные, а наши самые тихие часы.

Не вокруг изобретателей нового шума – вокруг изобретателей новых ценностей вращается мир; неслышно вращается он.

И сознайся только! Мало оказывалось всегда совершившегося, когда твой шум и дым рассеивались. Что толку, если город превращается в мумию и колонна лежит в грязи!» [Ницше 2004: 130].

Критика «маленьких людей»

Книга о Заратустре символична. Недаром русские символисты считали себя учениками Ницше. Эзопов язык – его конёк, и когда он пишет: «Повсюду вижу я низкие ворота: кто подобен мне, может ещё пройти в них, но – он должен нагнуться!» [Ницше 2004: 165] – он имеет в виду явно не высокий рост Заратустры, а лишний раз намекает на грядущего Сверхчеловека. Так же и в строках: «А эти комнаты и каморки: могут ли люди выходить из них и входить туда?» [Ницше 2004: 165] – Ницше высмеивает явно не архитектуру…

Ему отвратителен мирок буржуа: «Я хожу среди этих людей и дивлюсь: они измельчали и всё ещё мельчают – и делает это их учение о счастье и добродетели» [Ницше 2004: 166]. Вся отсталость и косность выродившейся Европы словно оттеняет грядущий приход Сверхчеловека, предваряя его. Ложно понимаемая мораль исказила природу человека, исказила саму Жизнь – с такой моралью и борется Ницше.

Философ ненавидит бюрократический принцип правления государством, когда даже Президент государства говорит: «Я – лишь чиновник, и только!». Вместо мира индивидов чиновничье государство фабрикует мир винтиков: ««Я служу, ты служишь, мы служим» – так молится здесь лицемерие господствующих, – но горе! если первый господин есть только первый слуга!» [Ницше 2004: 167] (надо сказать, здесь можно провести параллель и с Евангелием).

Глава «Об умаляющей добродетели» – своеобразный памфлет против «маленьких людей» как синонима пошлости, лицемерия, фальши и слабости. Может показаться, что здесь Ницше – антигуманен, и отчасти это действительно так – его противление гуманизму есть естественное следствие «переоценки» христианства («О братья мои, если что я могу любить в человеке, так это только то, что он есть переход и гибель» [Ницше 2004: 289]). Более того, в книге есть строки, прямо призывающие отказаться от христианской морали и в межличностных отношениях, правда, ради христианской же любви: «Так гласит моя великая любовь к самым дальним: не щади своего ближнего. Человек есть нечто, что дoлжно преодолеть» [Ницше 2004: 198], «даже лучший человек есть нечто, что дoлжно преодолеть!» [Ницше 2004: 205]. Тем не менее, в действительности Ницше борется не с человеком вообще, а именно с «маленькими людьми» – порочными и примитивными. Подчеркнём, что те, кого так называет философ, не имеют никакого отношения к «маленькому человеку» как образу в русской классической литературе (Башмачкин, Вырин, Макар Девушкин и т.д.). В двух словах – у Гоголя, Пушкина Достоевского в словосочетании ключевое слово – всё же «человек», у Ницше – «маленький» (!) «Маленькие люди» Ницше – это современные обыватели, мещанство: «Ибо теперь маленькие люди стали господами: они все проповедуют покорность, скромность, благоразумие, старание, осторожность и нескончаемое «и так далее» маленьких добродетелей» [Ницше 2004: 290].

««Мы поставили наш стул посередине, – так говорит мне ухмылка их, – одинаково далеко от умирающего гладиатора и довольных свиней».

Но это – посредственность; хотя бы и называлась она умеренностью» [Ницше 2004: 168].

Бунт Ницше – это бунт против посредственности. Будучи максималистом, он предпочитает одиночество обществу ничтожеств: «Для одного одиночество есть бегство больного; для другого одиночество есть бегство от больных» [Ницше 2004: 173]. «Умаляющей добродетели» он противопоставляет «добродетель дарящую» – идущую из каждой великой души через себялюбие. Именно поэтому мораль буржуазного общества для Ницше – не мораль («никто не знает ещё, чтo добро и чтo зло, – если сам он не есть созидающий!» [Ницше 2004: 196]), а «лжи во спасение» – попросту не существует («добрые люди никогда не говорят правды; для духа быть таким добрым – болезнь» [Ницше 2004: 200]).

Идеалы Ницше

Ницше – аристократический философ. Если критика демократических институтов, принципов, убеждений в сложившейся к XIX веку форме профанации подлинного народовластия проходит у него красной нитью через всё творчество («сохраняйте свои глаза чистыми от их «за» и «против»!» [Ницше 2004: 211]), – закономерно поставить вопрос: что же мыслитель предлагает взамен? Что для него – идеал? Вот что он пишет об этом: «Но вот другая опасность и моё другое сожаление: память тех, кто из толпы, не идёт дальше деда, – и с дедом кончается время.

И так всё прошлое отдано на произвол: ибо может когда-нибудь случиться, что толпа станет господином, и всякое время утонет в мелкой воде.

Поэтому, о братья мои, нужна новая знать, противница всего, что есть всякая толпа и всякий деспотизм, знать, которая на новых скрижалях снова напишет слово «благородный»» [Ницше 2004: 202 – 203].

Философ считает, что толпа, захватившая власть, неизменно породит тирана, отсюда тирания – естественное следствие всякой плебейской демократии. Аристократия же – власть лучших, сонмом могущих управлять государством – залог здоровья и успеха любого государства и любого общества. Хотя современное дворянство, по мнению Ницше, выродилось («ваш род при дворах сделался придворным и вы научились, пёстрые, как фламинго, часами стоять в мелководных прудах» [Ницше 2004: 203], «в ней [современной аристократии] всё лживо и гнило, начиная с крови, благодаря застарелым дурным болезням и ещё более дурным исцелителям» [Ницше 2004: 244]), новое, будущее дворянство должно быть принципиально иным, и смотреть оно будет не назад, а вперёд, в будущее.

Ницше презирает ростовщический капитализм, ставший Новым Хозяином деградировавшей Европы: «Пусть царствует торгаш там, где всё, что ещё блестит, – есть золото торгаша! Время королей прошло: что сегодня называется народом, не заслуживает королей.

Смотрите же, как эти народы теперь сами подражают торгашам: они подбирают малейшие выгоды из всякого мусора!» [Ницше 2004: 211].

Также он яростно обличает и перенос договорного принципа из предпринимательства на общественную жизнь (известная традиция «общественного договора» Гоббса – Руссо): «Человеческое общество: это попытка, так учу я, – долгое искание; но оно ищет повелевающего! – попытка, о братья мои! Но не «договор»! Разбейте, разбейте это слово сердец мягких и нерешительных и людей половинчатых!» [Ницше 2004: 213].

Заключение

Да, Ницше поистине был таким же, как Заратустра в его книге: обличитель старого и провозвестник нового, яростный критик косного прошлого Европы и предтеча Нового Дня – будущего, которого он так жаждал. Все ценности быта, традиций, верований, политического устройства и вправду оказались переоценены философом – именно этим он внёс свой огромный вклад в развитие мировой общественной мысли.

Его мысли и высказывания о государстве и человеке, несмотря на то, что Ницше невозможно отнести к представителям какой-либо конкретной идеологии, наиболее близки к идеям европейских «новых правых» – видных европейских мыслителей и деятелей второй половины ХХ века. Сильно влияние Ницше и на ряд политических философов довоенной Европы: Освальда Шпенглера, Меллера ван ден Брука, Эрнста Юнгера, Карла Шмитта, Эдгара Юлиуса Юнга, Юлиуса Эволы и многих других.

В любом случае наследие Ницше – бесценно для всего спектра общественных наук. Пусть он и не всегда давал ответы на поставленные им же вопросы. Ведь порой так важно именно вовремя поставить нужные вопросы…

---