Григорий Веков «Основы расовой морали»

Страницы: 1 2 3 4 5 6 7

Раздел 2

Переоценка моральных ценностей разума

Совесть выражает абсолютное право субъективного самосознания, а именно знать в себе и из себя самого, что есть право и долг.
Гегель «Философия права»

Глава 3

Новые вопросы метафизики морали

§9

Трудная задача, которая стоит перед современной метафизикой истории: переоценить сущность разума, представления о котором сформировались в пределах научной метафизики, поскольку эти представления устарели в новой исторической ситуации. При этом, мы осознаем, что инквизиторский тип современной науки, отрицающей метафизическое существование разума, требует доказательств определенных положений морали с точки зрения очевидности коллективных представлений, или «научной доказательности», что реально противостоит современной сущности разума, как в свое время гуманизму противостояли религиозные догмы о сотворении мира.

У истоков переоценки гуманистического разума существует метафизика Гегеля, которая определяет собой контур развития истории высших человеческих рас, то есть рас, выражающих путь развития мирового разума. Вхождение российской истории в Темные Века началось с возникновения в ней марксистских кружков, где отбросы нации стали объединяться, сочувствуя антирусским ценностям. Поскольку большевики ссылались на свою «веру» в науку, определим сразу свое отношение к фундаментальной науке. Наука не есть критерий разума, как, впрочем, таковым не может быть ничто, кроме самого разума. Разум сам определяет свои критерии, причем часто, на первый взгляд (то есть по отношению к традиционным представлениям), в иррациональных суждениях, как, например, в философии Ницше. Следуя концепции мировых цивилизаций Шпенглера, научное знание есть последняя инстанция высшей расовой энергии исчезающей цивилизации, в которой угасает ее интенсивность воли к власти. Поэтому не понимать, что научная метафизика есть лишь один из эпизодов мирового разума, также невежественно, как и противопоставлять духовное знание научному знанию. Наибольшей ошибкой было бы полагать, что вера в науку стала прологом новой веры человечества в разум, поскольку наука лишь предельно упростила рациональное знание, сделав его доступным в эмпирической области даже варварским умам. Этот принцип упрощение в методе познания, в том числе и понимания подлинной сущности разума, лежит в методе познания Декарта, который заложил механическое представление о человеческой природе. Впрочем, французская философия, в отличие от английского эмпиризма, все-таки сохраняла взаимосвязь с подлинным идеализмом, что нашло свою реализацию в теории врожденных идей Декарта.

Если проследить эволюцию всех высших культур в мировой истории, то возникает одна характерная черта их существования, ? внутренняя замкнутость, исходя из которой Шпенглер, собственно, и сделал вывод о замкнутости всех мировых цивилизаций. Эта направленность замкнутых исторических процессов, существовала и в западноевропейских государствах до периода революций, пока массы рабов не разрушили аристократическую систему ценностей. Впрочем, некоторые свидетели событий, западноевропейские аристократы, восприняли революцию как нашествие человеческих орд на вековые устои государственности и права. Однако, в отличие от ситуации в России, здесь не произошло жесткой расовой катастрофы, когда геноциду подверглись расовые корни, поскольку в Западной Европе конфликт происходил не между расой и уголовниками, а между людьми различных сословий.

Попытки вернуться назад, к российской государственности до большевистского нашествия возможны только тогда, когда адекватно будут оценены реальные события ХХ века в России. Но сейчас, когда процесс активности quasi homo продолжается, а лучшие силы нации не задействованы, следует осмыслить необходимость появления средневековых структур. В конце ?? века в России, в действительности, произошла очередная смена политических декораций известной исторической драмы, которая происходила уже не раз после смерти Петра I. После разрушения внешнего слоя подражательных структур цивилизации вновь проявились черты варварства, в которых разумные свойства человеческой души остаются незадействованными в подлинный дух мировой истории.

Можно сказать, что имитационная система социальной реальности, которая была заложена в России с петровских реформ, в силу глобального кризиса рациональных ценностей западноевропейской цивилизации, начала интенсивно работать уже в ХIХ вв. не в интересах Российского государства, а против него. Так, утверждение гуманистических ценностей в Западной Европе еще два века назад, являлось естественным существом человеческих отношений и, как следствие, возникающей правовой реальности, поскольку следовали духовному опыту развития мировой истории. Эта правовая реальность описана Гегелем в «Философии права». Но переход культуры в состояние механической цивилизации влечет за собой распад основных бессознательных табу, заложенных в средневековой психологии, действовавших тысячелетие, где процесс возникновения новых форм цивилизации сопровождается процессом расовой катастрофы, когда формальные законы права не работают в среде бессознательного уклонения от его норм.

Всякая средневековая психология есть процесс образования новых табу, которые появляются вследствие новых исторических событий мировой истории. Именно табу, а не моральная норма, которая есть уже более поздний результат осознанных механизмов права, определяет собой раннее Средневековье. Процесс формирования этих табу характеризуется психическими особенностями возникающей расы. Например, для сталинского режима, который мы определяем как первый, предрасовый опыт новой российской государственности, в котором формируются подсознательные табу государственно-правовой реальности новой расовой психологии, сакральное отношение к государственной собственности характеризует первый опыт реального, а не подражательного, движения мирового разума в российской истории, поскольку здесь появляется эмпирически воспринимаемая ценность разума.

Фактически, мы рассматриваем сталинский режим как структурирование большевистской орды в некое подобие государственной стабильности функционирования, поскольку после разрушения какого-либо государства варвары либо уходят с его территории, накладывая дань, как это было в прошлом, либо остаются, создавая оккупационный режим. Этот процесс происходит в результате жесткой расовой катастрофы, как это имело место в захвате дорийскими ордами Древней Греции и гиксосами Египта. Так, после ликвидации антирусской верхушки большевистской орды, сталинская система стабилизовала кочевые инстинкты в «созидательный труд освобожденных человеческих масс», как она сама это определяла, что следует переводить с варварского языка как: «хватит грабить, давайте чего-нибудь делать полезное». Действительно, было много сделано полезного, поскольку эта система, в отличие от «чистого» большевизма Ленина и, следующих за Сталиным остальных пастухов-гиксосов, ориентировалась на веру в разумное, правда, в грубой варварской достоверности эмпирических ценностей: общества, освобожденных масс и труда рабов, которые были освобождены от расовой морали, но подверглись принудительному труду со стороны париев нации.

***

То, что последовало за смертью Сталина, есть неизбежный распад примитивной социальной системы, поскольку она крайне неустойчива и возникает только для того, чтобы переломить кочевые инстинкты в сторону соприкосновения со структурами мировой цивилизации. Натура уголовника все равно восстанавливает активность своих инстинктов, когда чувствует слабость государства, возвращая полудикое существо человека к его естественному состоянию. После смерти Сталина стал происходить процесс распада государственных норм жизни, которые ограничивали натуру уголовника «верой в социалистические ценности», то есть предлагалось делать все-таки что-то полезное для большинства людей и не грабить откровенно. После 91-го года, кажется, нормы сталинской системы были окончательно преодолены и уголовник вновь почувствовал себя в своей дикой «норме», когда можно было, прикрываясь словами о «демократии» и «свободе» вновь продолжить грабеж как это было после 17-го года. Ограбив большую часть населения страны, этот уголовник, сначала робко, а в наше время уже полностью отбросив все стеснения, спокойно эксплуатирует идеи демократии точно так же, как еще недавно он использовал идеи коммунизма.

Возникает вопрос: а как же русская и советская интеллигенция? Почему отсутствуют в ее среде аналогичные оценки происходящих в России исторических событий? Все дело в том, что интеллект никогда не преступает границы коллективных представлений о ценностях. Интеллект лишь следует известному коллективному опыту знания, поскольку чтобы действие интеллекта было свободным от массовых предрассудков, он должен быть частью разума, которого не наблюдается в российской реальности, когда, начиная с реформ Петра, российская история развивалась в русле антирасовых социальных структур. Более того, мы полагаем, что машинный интеллект свойственен и животному, которое объективируется в реальности за счет повтора простейших алгоритмов поведения, связанных с биологическими функциями. Так и примитивный человек, в основном, выполняет исключительно биологические функции сознания, которые выражаются в механическом труде разнообразных массовых профессий. Поэтому предположение Шпенглера о крайней фазе разложения культуры в механических функциях сознания большого мегаполиса полностью подтвердились.

Объективную ценность кастовой расовой системы мы противопоставляем ценностям социальным, полагая кардинальное различие психофизиологического сознания человека с его метафизическим сознанием духовного «я». Таким образом, усилия по строительству социальной системы являются усилиями иного рода, чем по строительству кастовой системы, поскольку в первом случае важны объективные механизмы регулирования механических взаимоотношений поведения человека и общества, тогда во втором случае первичным становится выполнение нравственного закона индивидов по отношению к определенному моральному договору, лежащему в основе государства. Но главное, конечно, состоит в том, что массовая социальная система может легко возникать в любой племенной среде, как это имеет место в современной Африке, России и Китае, тогда как расовая каста есть собственное явление духа, собственный исторический опыт разума.

Почему не видны племенные отношения между людьми в современной России? По той же причине, что и в современной Африке: их никто не желает замечать, когда существует задача постоянной концентрации внимания интеллекта на механических и эмпирических закономерностях. В действительности же, реальные механизмы мирового разума протекают не в социальной, а в кастовой психологии людей, поэтому, собственный разум, существует в Африке на уровне веры в духов природы, а в России в религиозных системах христианства и ислама, ибо технократические достижения есть достижения интеллекта, а не разума.

Чтобы разобраться в подлинной сущности разума, Гегель сместил основные вопросы метафизики в историческое мышление, где возникает мировая панорама действия высших рас. Так, объективная основа реальности субъективного разума рассматривается Гегелем в качестве вопросов онтологических. Абсолютная ценность мышления, в данном случае, ложно понимаемое как логицизм Гегеля, полагается им базовой сущностью разума не в качестве интеллектуальной основы, а как результат духовного опыта человечества на данном историческом этапе. Но поскольку дух в философии Гегеля есть абсолютная ценность, то дух вправе отрицать рассудочные положения, которые связаны с конечными социальными представлениями людей.

§10

Почему мировой дух истории сконцентрировался в современной России, а, например, не в Латинской Америке или Африке, ведь в наше время практически все страны и народы Планеты проникнуты активностью технократической цивилизации? Во-первых, мы рассматриваем евразийский дух как единую систему духовного опыта, который, начиная с Египта и Месопотамии, двигался на Север, через античные государства в Западную Европу. Это движение, которое обрывается в описании Гегеля на появлении германского духа в средневековой психологии, указывает только на начало новой зари человечества в вере в разум. Действительно, для Германии, где процессы гуманизации происходили значительно позднее остальной части Западной Европы, сущность разума воспринималась, первоначально, в русле новой религиозной традиции протестантизма. Даже трансценденция Канта несет на себе значительное влияние средневековой трансценденции, поскольку в момент формирования классической немецкой философии, в Германию еще не проникли разрушительные процессы расовой катастрофы. Особенная современная ценность немецкого идеализма состоит в том, что в его метафизических учениях существо разума является иерархическим феноменом сознания духа, где определены онтологические границы познания с областью восприятия.

Если наше сознание воспринимает окружающую его социальную реальность в качестве перехода Темных Веков истории в раннее Средневековье, необходимо разобраться в характере частной собственности, появившейся в России после развала СССР. Собственность есть объективная реализация разумного права, которое существует в данном типе государственности. В результате распада СССР, как мы видим, в России победил тип африканской демократии, то есть при сохранении всех привилегий бывшей племенной верхушки КПСС, собственность была перераспределена между ее клановыми группировками. В принципе, если бы собственность стала принадлежать человеку, а не отбросам нации, в этом не было бы ничего опасного, поскольку всякая собственность должна принадлежать тем силам, которые составляют элиту государства, или ее олигархический принцип существования. Но когда собственность, созданная усилиями новой расовой энергии, прокладывающей себе дорогу в среде полудиких общин, присваивается племенной верхушкой, оставляя других членов племени нищими, то ее предназначение, вероятно, может наносить только вред государству, поскольку она существует в отсутствии легитимности ее правовых аспектов. Однако справедливые заявления о грабеже, происшедшем в России после 91-го года, которые раздаются сейчас, все-таки должны исходить из отчетливой альтернативы, когда, требуя национализации этой собственности, никто адекватно не отвечает на вопрос: а чем является та нация, которой должна эта собственность принадлежать? Так, во многом разговоры о приватизированной стране ведут те демагоги племенных кланов, кому она не досталась при переделе, поэтому этот тон все той же люмпенской психологии, утвердившейся в социальной российской реальности, должен быть отнесен к внутренним разборкам племенных кланов между собой. Бессмысленный передел собственности, когда она переходит от одного племенного клана к другому, в котором нельзя увидеть не только гражданской позиции, но и, как правило, элементарно человеческого лица в этих процессах, требует указать на те силы, которые не затронуты тотальной деградацией нации.

Мы, возвращаясь к началам гегелевской философии, полагаем, что нация существует тогда, когда в народе присутствует исторический разум, поскольку любые проекты интеллекта действуют только на племенные инстинкты варваров и на их полудикий ум, далекий от духовного опыта мировой истории. Гегель, как известно, высказался о славянах таким образом, что и эти массы людей, косвенно, имеют отношение к мировой истории на ее периферии. Шпенглер, размышлявший на столетие позднее о сущности мировой истории, предположил, что в этих массах начинается брожение, которое должно привести к рождению новой мировой цивилизации, поставив в соответствие началу этого брожения аналогичные процессы в Западной Европе между Темными Веками и ранним Средневековьем. Другими словами, исходя из адекватной оценки исторической ситуации в России, следует полагать, что в данный момент нации как таковой не существует, но существуют некоторые предпосылки ее появления. В период коммунистического тоталитарного режима многие полагали, что все дело в том, что этот режим жестко пресекал все религиозные нормы жизни, и стоит лишь дать возможность полноценно действовать институту церкви, как государственно-правовая реальность войдет в свое полноценное русло. Однако за всеми этими домыслами стоит варварский ум, который не понимает существа мировой истории. Так, вплоть до нашего времени мы слышим единственную оценку происходящих в России событий, как Смутного Времени, и никто не решается осмыслить суть происходящих процессов с точки зрения реальности высших культур, существовавших в мировой истории.

Повторим еще раз нашу историческую оценку событий, произошедших в России в ХХ веке, в надежде, что все-таки варварский ум должен, когда нибудь цивилизоваться в будущем. В России не было революции. Россию до 17-го года можно сравнить с ахейским государством, чья социальная инфраструктура развилась под мощнейшим влиянием великого стиля египетской цивилизации, поэтому ее государственные основания были неустойчивы с точки зрения самостоятельных процессов развития. Удар большевистской орды можно полагать не столько внешним, сколько внутренним, поскольку, объективно, во-первых, в русском народе были подорваны основные расовые инстинкты оседлой жизни, в результате татаро-монгольского ига, во-вторых, вследствие реформ Петра базовые начала патриархальной нравственности последовательно уничтожались большевистскими методами. То, что произошло в России после 17 года, есть явление жесткой расовой катастрофы, когда орды варваров уничтожают узкую национальную элиту и создают на территории государства полудикие социальные общины. Отделить же психологию уголовника от «строителя коммунизма» в процессе расовой катастрофы невозможно, поскольку этот уголовник постепенно втягивается в процесс производства, где его полудикая натура упорядочивается и агрессия временно гасится в процессе механического труда. Если бы не длительный процесс структурирования бессознательных пластов расовой души нового типа, мы полагаем, что после разгрома большевистскими ордами Россия вообще бы перестала существовать.

Историческое будущее в мировой цивилизации имеет тот, кто имеет моральное превосходство над другими. Моральное же превосходство характеризуется чувством справедливости, которое действует в определенном государственно-правовом пространстве. Американский тип государственности как буферный между двумя эрами человечества, не имеет каких-то перспектив в силу его чисто-интеллектуальной ориентации на прагматичные ценности. Подлинный же разум, который имеет метафизическое содержание, всегда направлен на стратегические перспективы мировой цивилизации. В силу стратегических интересов мирового разума как среды формирования новой расовой души, судьба российской государственности характеризуется процессом преодоления Темных Веков в начальной феодальной организации, которая, очевидно, имеет иную социальную структуру, чем ту, которая имела Западная Европа тысячелетие назад.

***

В немецкой классической философии, в силу сильнейшего влияния позднесредневековой культуры, разум всегда определялся как нечто единое с божественным откровением. В этом смысле, гегелевская триада диалектики соответствовала богу-отцу, богу-сыну и богу-духу святому, то есть, несмотря на исключительно продуктивный интеллектуальный аппарат рационального мышления, немецкая классическая философия действовала исключительно в пределах собственной расовой организации. Бог, следуя протестантской этике, требует максимальной внутренней ответственности личности за свои поступки в силу того откровения постижения духа, который она сама способна достичь путем индивидуального соблюдения нравственного закона. Из множества таких индивидуальностей складывалась социальная система, которая сейчас постепенно умирает во внеличностных механических процессах цивилизации. Но в исторический период Канта и Гегеля, откровение разума было естественным откровением новой зари человечества, как воспринималось раннее христианство в поздней Римской империи просвещенными античными интеллектуалами. По иному понимались идеи разума в российской гуманистической традиции, где идеи разума сразу же получили содержание проблем «униженных и оскобленных», и только Грибоедов, Салтыков-Щедрин и Чаадаев поставили иную проблему разума в российской культуре, которую бы мы сформулировали названием основной пьесы Грибоедова «Горе от ума». Очевидно, что горечь разумного духа в современной российской действительности так же актуальна, как и двести лет назад.

Феод, или собственность, высокопоставленного чиновника в средневековом типе государственности характеризуется его заслугами перед соотечественниками. Эти заслуги должны быть очевидны, когда сам род полагался высшим, а впоследствии, если эти заслуги увеличивались, то получал статус аристократического рода. Наибольшая ошибка, на наш взгляд, состоит в попытках преувеличивать интересы родовой аристократии в соблюдении законов «крови», что было свойственно арийской теории. Подлинный аристократизм, а не аристократизм в период его крайнего разложения, который пыталась поднять на щит фашистская идеология, всегда выражался в служению тому духовному опыту, в русле которого он возник. Так, римская и западноевропейская аристократия выражала иерархическую границу не между богатством и бедностью, как этому учила марксистская идеология, а между новым духовным опытом сознания и отсутствием такового. Раннее Средневековье характеризуется концентрацией нового духовного опыта в Западной Европе, когда полудикие франки начинали постепенно осознавать себя как нации в соблюдении нравственного закона, выражающего христианские заповеди. Однако, между возникновением подлинной аристократии и активностью разного рода сброда, полу бандитами, полу знатью династии Меровингов и Каролингов возникает то время, которое родственно российской реальности современных исторических событий, как, впрочем, вероятно родственно и всей Восточной Европе и той части Азии, где новые племена вышли на арену мировой истории под лозунгами социалистических ценностей. Эти новые племена характеризуются тем, что их расовая душа крайне неразвита в силу возникновения из стихийных природных влечений, однако, с другой стороны, их механический ум достаточен, чтобы понимать интеллектуальные закономерности науки на современном уровне развития мышления.

Мы не относим себя к этим новым племенам, но относим себя к разгромленным расовым образованьям во всем мире, то есть к осколкам тех наций, которые жили по своим тысячелетним законам. Ведь трагедия расовой катастрофы прошлась по всем народам, уничтожив в них расовую элиту архаичного духовного поля. С другой стороны, процесс расовой катастрофы характеризуется тем, что в конце своего «великого похода» орды варваров начинают распадаться, теряя свой запас агрессивной энергии разрушения, и именно в этот момент крайне важны действия осколков нации, поскольку только они способны восстановить утраченную духовную последовательность поколений.

Как действовали ахейцы, разгромленные дорийскими ордами?

Во-первых, процесс взаимопроникновения старых традиций и новых, когда они смешивались, образуя противоречивую мозаику традиций, исключая по существу взаимное содержание друг друга, требовал, чтобы новая вера постепенно смешивалась со старой верой. Наиболее полно, по-моему, этот процесс характеризует становление рядом с культом исконно ахейской верховной власти пантеона богов Зевса, бога новой веры, Аполлона, который, как сходятся многие исследователи, пришел в греческий политеизм от малоазиатских народов. Проводя сравнительный анализ исторической ситуации расовых катастроф, можно заметить, что в России таким новым культом в большевистских ордах была вера в разум, которая стала распространяться рядом с мусульманством и христианством. Так, разум еще в ХIХ веке вызывает большие подозрения в русской патриархальной цивилизации, где подлинное метафизическое знание отсутствует в различных течениях богоискательства, которое не выходит за пределы субъективной веры. Поясним свое определение метафизического знания. Метафизическое знание существует только тогда, когда оно ставит и отвечает на современные вопросы разума. Вопрос о современности метафизического знания есть способность исторической идентификации сознания, которое овладело научным знанием своей эпохи и указывает на новые рубежи познания разума, куда наука не проникает в силу временной ограниченности своих средств и методов. Поэтому ложным является представление, в котором утверждается, что метафизическое знание способно существовать вне науки и без научной идентификации, — это не метафизика, а разного рода оккультные помутнения традиционного рассудка, которые, впрочем, исторически указывают на архаичный расовый опыт человечества. Во-вторых, особенностью расовых катастроф является почти фантастическое сосуществование новых технологий и самого варварского проявления человеческой натуры, что вызвано предельной концентрацией сознания на интеллектуальной и эмпирической реальности и минимальной концентрации на эстетической области созерцания, где формируется область рационального знания. Эстетическое созерцание есть подсознательная база всякого рационального понимания реальности, поскольку в эстетическом созерцании бытие есть сфера процесса трансформации духовного опыта через индивидуальный инстинкт смерти. Однако у варвара этот механизм созерцания отсутствует в силу восприятия реальности исключительно в качестве объективных механических закономерностей, где мотивации поведения сводятся к следованию этим закономерностям. Варвар, можно сказать, не видит рациональных законов, поэтому его «понимание» разума специфическое, как, например, восприятие марксистского учения в России. Так, если учение о свободе в гегелевской философии истории есть, прежде всего, как в протестантском духе, учение об абсолютной ценности субъективного духовного сознания индивидуального опыта, то в псевдо рациональном учении марксизма эта высшая ценность сознания подменяется объективностью перехода одних средств производства в другие. Гегель, полагая, что новый духовный опыт должен захватывать как можно больше человеческих масс, категорически отрицает права на собственность вне духовного обоснования этого права. Наоборот, марксизм призывает исключить именно духовное право на собственность.

§11

То, что всегда, исторически, следовало, как необходимость, за распространением новой веры в массах варваров, — это становление кастовой организации, где новый духовный опыт сознания концентрируется на правовой основе. С другой стороны, следует учитывать, что кастовая организация нового типа не является следствием конечной воли людей, где субъективное желание служит основанием для создания новой социальной структуры. Социальное, в целом, есть объективная система ценностей разума низшего типа, поскольку не учитывает кардинальное влияние духовного опыта человека на его поведение. Процесс создания новой кастовой организации не относится к социальным вопросам, а относится к вопросам нового духовного опыта, который, впрочем, нельзя сводить и к религиозным проблемам. По масштабу переломных процессов мировая цивилизация оказалась на том повороте истории, который, вероятно, должен быть сравним с переходом полупервобытной культуры неолита к первым зачаткам форм цивилизации в Месопотамии. В этом смысле рациональный духовный опыт резко отличается от опыта мировых религий, политеистических и монотеистических. Однако этот опыт не противостоит им, как это полагалось в культуре Просвещения.

Мы будем первыми, кто будет рассуждать о ценности исторических каст мировой истории с точки зрения субъективного разума, поскольку социальный институт есть объективная реализация низшей, а не высшей психологии человека. Социальная система реализует свободу исключительно в качестве интеллектуальных и материальных ценностей, поскольку рациональные ценности, если они подлинны, требуют подавления инстинктом смерти низших влечений психики. Можно сказать и более определенно: метафизическая мысль есть преимущественно процесс подавления инстинктом смерти низших влечений человека, что формирует непосредственную высшую психическую энергию в процессе трансформации духовного опыта. Так, в эпоху расовой катастрофы, когда первоначальные проявления искренности полноты новой веры утрачены, а массы вчерашних рабов стремятся осмыслить свой «новый мир», возникает культ социальности, задачей которого является максимально ослабить процесс трансформации духовного опыта. Наш метафизический постулат состоит в том, что человек есть не животное существо, а то, что противостоит этому животному существу изнутри, то есть активность энергии инстинкта смерти, которая путем воздействия на всю систему остальных влечений, заставляет работать интеллект не на низшие функции психики, обусловленные эмпирической достоверностью реальности, а на высшие функции, в которых существует чистый разум. Вследствие этого метафизического постулата вопрос о происхождении человека сводится к происхождению первого духовного опыта в сознании человека, то есть к проявлениям импульсов высшей психической деятельности.

Ослабление достаточной активности энергии инстинкта смерти в бессознательном приводит к психической патологии, поскольку психические процессы зарождаются не во внешнем воздействии объективных факторов, а в субъективном постановлении индивидуального сознания духовного «я». Нам зададут вопрос: какое духовное «я» может осознавать quasi homo, когда он по определению не несет моральной ответственности за свои поступки? Духовное «я» воспринимается в нем как «оно», то есть как первобытный энергетический потенциал бессознательной психики, содержащийся в пассивной расовой памяти, подавленный социальной системой требований.

Задача разумного субъекта состоит в нахождении видов коммуникации, которые исключают низшие функции психики. Социальное должно быть смято иерархической структурой кастовой системы, в которой утверждается новый духовный опыт. Именно в этом смысле, наиболее благоприятная историческая ситуация существует в России, где возможно параллельное сосуществование нового духовного опыта и архаичного. Так, активность архаичного духовного опыта возрастает по мере удаления от эпицентра технократической цивилизации Западной Европы в сторону России. Это происходит потому, что в русской цивилизации никогда не использовался потенциал высших психических процессов (то есть рациональной психологии), поэтому даже в ситуации оккупации своей социальной системы наиболее неполноценными национальными типами, архаичный духовный опыт здесь отображает взаимосвязь с природной непосредственностью души. Вероятно, дорийские кастовые союзы формировались в своей культовой базе религии Аполлона, когда архаичная религия Зевса существовала рядом, поскольку религия Зевса не являлась кастовой, а отображала, подобно русскому дворянству, только интересы земледельческой ахейской знати, чья социальная инфраструктура возникла под влиянием великого стиля культуры египетской цивилизации. Но важно понять, что в момент распада дорийских орд, разгромленные осколки ахейского народа стали инициаторами кастовой организации, поскольку варвары способны лишь к разрушению или технологическому труду, но не способны действовать в соответствии с разумными законами. Аналогичными образом, и в современной России, мы видим, что социальная элита занимается, в основном, массовым внушением и самовнушением о благополучном положении дел в государстве, поскольку на расовом уровне она неспособна воспринимать что либо разумное. Перераспределив собственность государства Российской империи после «великого похода», варвары, как это обычно бывает в ситуации жестких расовых катастроф, занялись строительством той государственной модели, которую они столетие назад тотально разрушили.

Механизм смятия варварской социальной модели, в которой отсутствует рациональная психология, возможен только при условии появления кастовых коммунитарных структур, то есть структур, в которые варвар не может проникнуть. Фактически, это задача, которая является обратной к задачам революции, ибо революции направлены на то, чтобы ликвидировать всякую кастовую иерархию. Я полагаю, что задачи строительства этой кастовой системы стоят перед осколками наций, которые сохранились на территориях исторических государств. Исторически, конец Темных Веков и начало раннего Средневековья характеризуется процессом формирования кастовых союзов, в которых происходит перегруппировка сил осколков нации, оставшихся после разгрома варварскими ордами. Поэтому, в отличие от ситуации Средних веков в Западной Европе, где полудикие франки не имели опыта самостоятельной государственности до соприкосновения с римской цивилизацией, русской цивилизации ближе опыт ахейской трагедии, где существовали расовые основы крито-минойской и микенской цивилизации.

***

Возвращаясь к пониманию формирования исторического ядра высших культур по Шпенглеру, который определяет его как замкнутую кастовую структуру, необходимо понять, почему возникает историческая необходимость формирования касты. Достаточно беглой рациональной оценки окружающей нас массовой цивилизации, чтобы убедиться, что реально в ней мало, что указывает на присутствие рациональной психологии, как, впрочем, и психологии русской. Безусловно, восстановлены институты религии, но они относятся к духовной системе, в которой отсутствует различие между высшим и низшим типом человека. В социальной же системе, без всяких ограничений, развернута истеричная компания Швундеров-Шариковых по внушению населению, что оно живет в «демократическом государстве». Большевистские средства внушения все те же: шизофренический варварский интеллект, чья агрессия против разумных доводов сводится к набору демагогических аргументов.

Первоначально, исторически, для формирования кастовой системы необходима историческая идентификация национального сознания в мировой истории, где исторические явления называются своими именами. Мы оценили сущность современной массовой цивилизации как враждебной мировому разуму и, как следствие, враждебной сущности высшего типа человека. Эта враждебность состоит в кардинально различной бессознательной ориентации на ценности, когда разум требует метафизической иерархии, которая устанавливается в соответствии с ограничительным воздействием инстинкта смерти на остальные влечения, а интеллект, следуя политической воле варвара-победителя, фактически морально оправдывает любое поведение человека. Именно в этом смысле, следует рассматривать эмоциональный бунт философии Ницше против ценностей гуманистического интеллекта: его цель — расчистить место для новой модели рационального понимания истории, где центральной ценностью становится психология расового человека, которую Ницше понимает в динамике развития расовой катастрофы. Действительно, гимн биологической основе сверхчеловека у Ницше имеет вполне рациональный смысл, — это гимн высшей человеческой породе, которая прошла очищающей огонь инстинкта смерти (дионисическое), где воля к власти отображает власть высших психических центров, обусловленных этим инстинктом. Попытки осмыслить это полноценное биологическое начало были предприняты в фашистской культуре, где ориентация на кастовые системы греческой, римской и средневековой психологии выражает исторические этапы развития мирового духа в пределах европейской цивилизации. Ложным, в фашистской идеологии, на наш взгляд являлось непонимание стратегических, а не узко-гуманистических, высших ценностей разума.

В советской интеллектуальной прессе (которая полностью сохранила свои антирасовые позиции в социальной активности современной российской культуры) параллель большевизма и фашизма есть наиболее глубокая ложь интеллекта по существу, поскольку нет сомнений в том, что фашизм ориентировался на высшего типа человека, тогда как большевизм всегда (даже в современной российской социальной системе) ориентируется на низший человеческий тип. Задачей фашизма всегда была каста, задачей большевизма — коммуна, то есть власть низшего типа человека, отрицающего идею существования высшего типа человека по существу. Заметим, что в трагических событиях расовой катастрофы истории ХХ века наиболее значительно пострадали те народы и нации, которые не имели кастового расового опыта. В этом смысле, коммунальная собственность советского режима, разграбленная распавшимися бандами после «великого похода», полностью сохранила коммунальную психологию социальной системы, где элементарное утверждение иерархического принципа культуры до сих пор полностью отсутствует. В реальности же процесс распада советской системы, который происходил после развала сталинского режима, аналогичен распаду татаро-монгольских орд, чья сила, безусловно, состояла из первобытной сплоченности воинов орды единым порывом инстинкта смерти в его разрушительной силе. Неустойчивость нового племени (КПСС), проявившаяся после 91-го года, есть следствие неустойчивости агрессивного состояния племенного человека (члена орды), который постепенно начинает ощущать комплекс неполноценности в связи с отсутствием исторической идентификации сознания. Так, если историческая идентификация сознания происходит, то из этого человеческого сброда путем кастовой расовой переплавки может возникнуть ядро высшей культуры, а если историческая самоидентификация отсутствует, то орда постепенно исчезает, растворяясь в народах, которые обладают историческим разумом, как это произошло с ордами Аттилы. Ведь и греки, и римляне, и западные европейцы, первоначально, были разрозненными кочевыми племенами, развивающимися на периферии мировой цивилизации.

Возвращаясь к вопросу о положении русской нации после 17-го года, следует сказать, что иного пути, как создание расовой кастовой системы, мы не видим в ситуации тотального вырождения нации и предельной социальной активности национальных анклавов. Современная российская социальная система, психологически, есть полная копия с системы советской, когда для социальной адаптации в ней необходимы признаки низшего человеческого типа. С другой стороны, наша убежденность в существовании здоровых сил нации обосновано историческим процессом развития русской истории, когда последние три столетия в русском народе тотально использовался, в основном, материал низшей породы человека для строительства государства и культуры. Воля же высшего типа человека просто не была востребована на протяжении всей российской истории, находившейся под воздействием великого стиля культуры западной цивилизации. Варвар, вообще по определению, есть существо второго сорта, поскольку оно не решается действовать на основании собственного разума, а собственный разум всегда есть та расовая база бессознательного, которая определяется в соответствии с воздействием инстинкта смерти на остальную систему влечений человека. Поэтому наша убежденность в возрождении России проистекает из резервов именно высшей психической деятельности расового бессознательного, которое тотально подавлялась с петровских реформ, а до реформ находилось в состоянии сна патриархального быта.

Строительство кастовой системы равнозначно строительству новой расы, то есть сообщества людей, для которых нравственный закон выражает естественное состояние души, а не предписания варварского ума, по-обезьяньи копирующего внешние юридические и правовые нормы западноевропейской цивилизации. Первостепенным, очевидно, является вопрос: о какой новой расе идет речь? Здесь я формирую один из основных постулатов глобального расообразования: вопрос о происхождении человека сводится не к его возникновению из животного, а к его происхождению из недочеловека, то есть социального существа, лишенного элементарного духовного опыта или утратившего его в результате расовой катастрофы. Вопрос: как появилось это животное, подобное обезьяне, мы оставляем биологии, которая стоит на позициях эволюционного развития человека. Для нас же, социальное существо человека есть его недочеловеческое проявление, которое сводится к низшим функциям материальных и интеллектуальных ценностей. В достаточной мере, следуя классическому опыту метафизики, развитие нашей мысли определено ницшеанской оценкой социального существа человека как исключительно низшего. То, что Ницше определяет расовое существо человека как сверхчеловеческое, есть вопрос о духовных центрах психики, которые нельзя социализировать в силу вторичности интеллектуальных возможностей познания перед загадкой происхождения духовного опыта сознания. Но отсюда, от противного, Ницше, а вслед за ним и Шпенглер, делают вывод об ином, чем объективно социальном, виде общности людей, которые они косвенно или прямо называют кастовым видом общности. Но поскольку и Ницше, и Шпенглер отрицают рациональное понимание истории, а используют только эстетическую интуицию, которая предшествует всякому разумному пониманию, — то перед нами стоит задача осмыслить кастовую систему как единственный вид духовного единства людей в мировой истории в эпоху расовых катастроф.

§12

Не трудно заметить, что окружающая нас массовая культура есть классическая коммунальная психология советского типа, отличие которой от тоталитарного строя, действовавшего еще десять лет назад, состоит только в том, что мрачные полудикие лица Темных Веков оказались раскрашены грубым подражанием экономическим и технократическим аналогам западноевропейской цивилизации. Сам социальный тип, quasi homo, остался прежним, и, по-нашему, убеждению стал еще более варварским, поскольку в советской системе медленно умирали последние всплески патриархальной расовой души, умирали естественно, как умирала римская культура в среде германских варваров, или ахейская культура в среде варваров дорийских. Расы, как и люди, рождаются и умирают в силу объективных причин ограниченности высших ресурсов психики, использующих определенный потенциал человеческой природы, связанной с трансформацией инстинкта смерти в духовный опыт сознания. В действительности, мы живем в большевистской коммуне, или, следуя структуре объективных законов жесткой расовой катастрофы, в варварской общине, возникшей в результате уничтожения Российской империи после 17-го года. Для того, чтобы это понять, достаточно быть элементарно наблюдательным человеком, сравнив лица власти до 17-го и после 17-го года, чтобы осознать в какой-то исторической пропасти оказалась Россия. Каждое последующее лицо власти есть резкая карикатура на полноценного человека, хотя в период активности советских орд большинство из вождей почти обожествлялись советской пропагандой. Каждое последующее лицо власти — это аномалия, прежде всего, психическая, связанная с немыслимым для иной, чем Темные Века, возможности подобного человека обладать властью в огромной стране, имеющей тысячелетнюю историю. Такие лица могут быть только у варваров, которые никак не соприкоснулись с духовным опытом истории, ибо подлинный духовный опыт истории, первоначально, всегда связан с кастовым принципом государства и права. Именно здесь проявились ложные предпосылки гуманистической теории о преобразующей роли техники и науки, поскольку ни наука, ни, тем более, техника никак не повлияли на варварское лицо власти после 17 года, где научно-техническая интеллигенция безропотно и раболепно выполняла все постановления советского строя. Для меня, наиболее полная оценка этой исторической катастрофы России выражена в описании впечатления встречи Шаляпина с Лениным («Маска и душа»), когда русский человек испытывает, с одной стороны, полную растерянность перед тем реальным недочеловеком, которого в среде варварских общин уже тогда пытались обожествлять. Он испытывает глубочайшее содрогание от самой объективной исторической ситуации, когда власть в стране переходит к этой банде, использующей шизофренические возможности интеллекта для «доказательства» произошедшей в России «революции». Дальнейшая судьба Шаляпина аналогична судьбе ахейцев, вынужденных эмигрировать из Греции, которую захватывают дорийские орды. Однако, как мы видим, некоторых западноевропейских интеллектуалов не удивляет приход к власти подобных банд, и такие псевдофилософы, как Рассел, даже одобрительно отзываются о российском «эксперименте», что лишь доказывает отсутствие разума в эмпирической английской философии, в которой разум есть не первопричина мира, а его следствие из интеллектуальных достижений научно-технического прогресса. Уже здесь элементарно проявляется правильная оценка эстетического восприятия истории у простого русского крестьянина, доверяющего своему расовому инстинкту, и слабоумие западноевропейского аристократа после трех веков вырождения английской нации.

Это сравнение двух полярно-противоположных оценок исторической ситуации в России я привел для того, чтобы показать контраст понимания реальности научным интеллектом и интуиции элементарного расового инстинкта. Научный интеллект не видит метафизического существа истории, что наиболее полно выражено в английском эмпиризме в качестве единственно возможной прерогативы истории в библейской мифологии. Чисто-научный интеллект есть вид сознания, который не имеет расовой базы, поскольку он образуется в результате противостояния с кастовой основой расовой системы: в последние три столетия — с властью религиозного восприятия. Однако и вне религиозного восприятия, как показывает пример с Шаляпиным, расовый инстинкт правильно оценивает исторические события, поскольку он ориентируется не на эмпирические ценности интеллекта, а на то, что является подсознательной базой рациональной психологии, то есть на эстетическое восприятие. Здесь подтверждается теория Шпенглера о возникновении и опоры высшей культуры на среду крестьянского сословия, из которого, собственно, и возникает сама аристократия; а также то, что аристократия вырождается в результате разрушения расового инстинкта. Марксистская теория, действуя в соответствии с рабской психологией пария нации (недочеловека по отношению к духовному опыту мировой истории), бесцеремонно присвоило себе разум как дубину нового дикаря, доверяющего исключительно процессу производства, то есть эмпирической основе реальности.

***

Исследуя, из чего появилась рабская натура в русской культуре, можно прийти к выводу, что, фактически, она начала формироваться с петровских реформ, прежде всего, конечно, с того раболепного идолопоклонства самого Петра перед западноевропейской цивилизацией, которое он начал насаждать в русской душе. Вопрос о том, необходимо ли было русской культуре структурироваться в западную цивилизацию, безусловно, не стоит: конечно, это было необходимо. Однако всякий переход патриархальной общины в русло исторической мировой цивилизации сопровождается в ней катастрофическими потрясениями. Советская коммунистическая идеология постоянно пыталась обосновать рабский характер русской души, которую она, пролетарская орда, «освободила», после чего это стало уже нарицательным, хотя следует сказать, что в действительности дело обстоит сложнее. Русский человек всегда был предан той архаичной полноте расового духа, который возник на Древней Руси и был катастрофически подорван при советском режиме. Эта преданность стала причиной игнорирования им всех многочисленных технических и государственных новшеств, которые вводил Петр и которые постепенно тотально изменили внешний облик России. Но что происходило внутри человеческой души?

Повторим еще раз: русская культура имела глубокий расовый инстинкт, который легко прослеживается от момента возникновения Древней Руси и который был пресечен после нашествия большевистской орды. Конечно, тем, кто в своей племенной психологии получил «права» в результате трансформации пролетарского племени в капиталистическое племя, признать эту большевистскую банду человеческим сбродом невозможно, поскольку так или иначе они все развились из ее массовой сплоченности. Так или иначе, корни современной российской власти прослеживаются в началах большевистского нашествия, поэтому термин «революция» будет доминировать в российской историографии до тех пор, пока в России не объединится нация. Конечно, пропаганда Шариковых-Швундеров будет цепляться за любую идеологию, чтобы сохранить свое влияние в России. А поскольку социальная система по определению есть механизм объединения людей низшего типа, то я рассматриваю единственный национальный выход из этой трагедии как создание кастовых союзов.

Наибольшей ошибкой в оценке стратегии исторического будущего является надежда на построение какой-то особой, совершенной социальной модели в России. Этот гуманистический миф об идеальном обществе, есть своего миф о Граде Господнем, возникшем в Темные Века христианства как надежда на рай на земле. Аналогичным образом, в мифе о справедливом обществе отразилась мысль варварского ума о фантастической возможности разума решить все моральные и нравственные проблемы механическим образом: построить социалистический филистер, отменить частную собственность, отменить семью, то есть, в целом, отменить все то, что составляет иерархический принцип государственности и права. Не трудно увидеть в подобных гуманистических утопиях, в конце концов, стремление возвратиться к настолько естественному состоянию человека, что человек сможет свободно кочевать по Земле, поддерживая свое материальное благосостояние заводами и фабриками, где он будет работать (то есть выражать свою рабскую натуру), чтобы быть счастливым. Собственно, идеал современного интернационального предпринимателя выражает именно такую модель «счастья», поскольку принципиальных моральных различий между капитализмом и социализмом не существует. Существует лишь чисто историческое различие, которое состоит в том, что буржуа, являясь представителем третьего сословия, все-таки каким-то косвенным образом относится к расовой психологии, тогда как представитель четвертого сословия (пролетарий), видит перед собой задачу тотального разрушения иерархии культуры. На мой взгляд, это различие в наше время окончательно исчезло.

***

Как-то неприметно в ХХ веке разум стал рассматриваться в современной массовой культуре как исключительно интеллект, постепенно лишаясь той метафизической базы, которая отличает его от абстрактных суждений рассудка. Достаточно было заявить в России, что здесь произошла революция, как нашлось достаточное количество интеллигенции, которая не только поддержала это утверждение, но и развило теорию, длительное время внушавшейся населению в качестве «научных теорий» исторического материализма и диалектического материализма. Я полагаю, что аналогичным образом и в современной Африке находятся интеллектуалы, которые обосновывают какой нибудь демократический африканский режим «исторической необходимостью». Можно сказать и более определенно: интеллект не обладает совестью по определению. Если российская государственность будет развиваться по пути «африканской» демократии, то, очевидно, у нее не будет будущего, поэтому необходимо показать радикальное отличие рациональной психологии от психологии псевдо интеллигенции (то есть интеллигенции, развившейся не из расового инстинкта).

Как-то также незаметно современная историческая культура, утратив психическую норму, стала все и больше использовать для собственного обоснования феномен психической патологии: в искусстве, в политике, в обоснования социальной логики событий. Вызов психической норме, которая длительная время формируется в целостности расового инстинкта, в период расовых катастроф начинает стремительно разрушаться, когда психически неполноценный человек образует культуру quasi homo, то есть культуру частичной, но усиливающейся, психической аномалии, сохраняющей в себе свободное воображение для интеллекта в его определении явлений реальности. В этой культуре quasi homo есть свои «герои», свои «национальные лидеры», свои «разрушители системы», хотя действительная система функционирования этой культуры построена таким образом, чтобы нельзя было изменить ее базовые установки сознания на материальные и интеллектуальные ценности. Можно сказать, что в полной мере это есть тотальная реализация психологии морали рабов, декларируемая как система «свободного общества».

Нас поражает варварская психология российской власти тотально ориентироваться на западноевропейскую цивилизацию во всем, за исключением, собственно, чисто метафизических вопросов, начиная с петровских реформ. При этом, конечно, собственная регрессивная интеллигенция западноевропейской цивилизации с одобрением относится к подражательным социальным структурам варваров, поскольку еще одна колониальная культура должна вызывать удовлетворение интернационального интеллекта. Однако ситуация в конце ХХ века кардинально изменилась. Разум постепенно исчез в европейской философии, поскольку вопросы позитивизма и неопозитивизма суть не разум, а рефлексия интеллекта о преимуществах мыслительных процессов перед отсутствием таковых, то есть, собственно, их следует относить не к деятельности классического рассудка, ориентирующегося на разум, а к деятельности интеллекта, доказывающего существование у человека головного мозга. Другими словами, современные позиции интеллекта в полной мере соответствуют «доказательству» происхождения человеческой культуры из первобытной орды полу приматов. Но, оставляя для массовой психологии эту теорию происхождения quasi homo (ибо прав был Ницше, полагая, что пропасть между quasi homo и расовым человеком слишком глубока), мы ставим себе задачу понять происхождения высшей культуры в истории.

***

Современные средства массовой информации заполнены словами: «рынок», «экономика» и другим мусором варварского ума, которому кажется, что если он, как фетиши, будет использовать эти интеллектуальные конструкции постиндустриальной цивилизации, то моральные проблемы решатся механически. Не трудно заметить, что во всех этих полудиких формах социальной реальности действует все тот большевистский метод уголовника — сломать, сокрушить, взять силой, «доказать» шизофреническими аргументами интеллекта, что белое есть черное и наоборот. Реально же, как мы видим, современная экономическая идеология российского государства есть все та же большевистская идеология недочеловека, не имеющего никакого отношения к мировому опыту высших культур. То, что этот варвар пристраивается к распадающейся — в моральном смысле — западноевропейской цивилизации, как, например: «догнать и перегнать Америку» в лозунгах пастуха-гиксоса Хрущева и более скромной в наше время экономической задачей: догнать Португалию, конечно, классифицирует события современной российской истории как Темные Века. В противном случае, если не идентифицировать это время как Темные Века, то пришлось бы полагать, что в России отсутствуют люди, обладающие разумом, а главное — усомниться, что здесь есть здоровые силы нации.

Глава 4

Каста, или альтернатива обществу

§13

Обратите внимание, с каким религиозным оттенком звучит слово «общество» в интеллектуальной болтовне Швундеров-Шариковых. Я нахожу здесь проявление бессознательного архетипа раба, который, утратив взаимосвязь с единым духовным опытом своей расы, заклинает интеллект в моральной правоте своих поступков. Общество стало новым моральным богом низшей породы людей, которая не способна к нравственному оправданию человека, но лишь занимается через средства массовой культуры массовым гипнозом, где внушается, что объективные законы современной социальной системы есть прогрессивный продукт мировой истории.

Чтобы понять, что идея о справедливом обществе есть лишь наивный миф, который возник в качестве альтернативы религиозному кастовому сознанию, необходимо обладать историческим разумом, свободно оценивающим ценности в соответствии с современным духовным опытом человека. Так, нельзя отождествлять учение Платона о вечных идеях с его индивидуальной верой в греческих богов, а философию Гегеля — с его протестантским мировоззрением, поскольку индивидуальный человеческий разум всегда существует в определенной власти ограниченных исторических представлений рассудка. Вопрос лишь состоит в том, какие методы имеет разум, чтобы избавиться от ограниченности коллективных представлений своего времени, указав на чистые положения разума в его метафизической сущности. Я полагаю, что теория гражданского общества по Гегелю есть в наше время такая же архаика, как и теория об идеальном государстве Платона, хотя сама идея чистого разума о гражданском обществе и идеальном государстве, безусловно, является актуальной.

Так, ясно, что варварский ум мыслителей Западной Европы в Темные Века и раннее Средневековье постоянно возвращался к Платону, Аристотелю и Плотину в попытках построения метафизической картины мира, однако не понимать, что христианское миросозерцание изыскивало из античной философии свои проблемы, проблемы единого бога и христианского откровения, — это значит, не понимать начал формирования всякой новой цивилизации из ее естественного расового инстинкта. Заметим, что как в раннем Средневековье Западной Европы появляется первый опыт христианского понимания разума, так, параллельно, угасает интеллектуальный дух арабской культуры, которая, теряя свои кастовые принципы, обращается к внешней механической экспансии. Однако поворот раннего Средневековья от иудейских первоисточников арабской философии в сторону античной философии происходит только тогда, когда из этого тумана варварства начинает пробиваться самостоятельный свет разума, или, что то же самое, самостоятельный расовый инстинкт цивилизации.

Можем ли мы сослаться на своих предшественников в истории русской мысли, которые рассуждали о каких-то ценностях высшей культуры в России? Я не нахожу таких мыслителей. Дикая, часто шизофреническая мысль интеллекта, оккупировавшая российскую реальность после 17-го года, есть продукт анти национальной психологии, поскольку только таким образом низшая порода человека может себя утвердить в истории. Основной социальный аргумент всех теорий гражданского общества, который здесь, так или иначе, обсуждался, — это грубое подражание гуманистическим принципам западноевропейской цивилизации, из которых изъят разум, а интеллектуальное содержание полностью извращено. Бессмысленно анализировать то, что существует за пределами разума, поскольку неполноценный интеллект только того и ждет, чтобы с ним была затеяна какая нибудь идиотская дискуссия, чтобы «утопить» мышление в механической игре терминов, не имеющего никакого отношения к подлинной реальности жизни.

Я постулирую основной принцип современного интеллектуального содержания западноевропейской мысли — отсутствие рационального мышления. Существуют два направления распавшейся научной метафизической традиции: попытка вывести разум из чисто-интеллектуального акта мышления, опирающегося на систему биологических инстинктов (психоанализ), и попытка игнорировать разумные вопросы вообще (Хайдеггер и, в целом, мистификация мышления и отказ от научного контроля мышления). Оба эти направления суть снятие вопроса о метафизическом происхождении морали, поскольку в психоанализе разрабатывается происхождение морали через процесс высвобождения животного существа человека в чистый интеллект, (ибо известно, что Фрейд рассматривает эстетическое восприятие следствием, а не условием мышления). Хайдеггер, следуя за Ницше в попытке сохранить эстетические позиции западноевропейской культуры, безусловно, разрушает последние ориентиры западноевропейской метафизической мысли. У него, правда, сохраняется мистическая полнота интуиции сознания, движущегося в потаенных глубинах расового инстинкта, однако этот расовый инстинкт, как у Ямвлиха, развивается не в сторону постижения новых закономерностей онтологических явлений через критический подход науки, а в качестве интуитивного схватывания феноменов времени, которые предшествуют новой структуре духовного опыта. Аналогичным образом умирала великая традиция греческой философии в неоплатонизме, постепенно отказываясь от взаимодействия с патологическим интеллектом эпохи расовой катастрофы, и все больше и больше мистифицируя бытие для более легкой реконструкции новой христианской веры.

***

Метафизическое начало мышления исходит из высшей нравственной основы реальности, которая не подвергается сомнению в силу духовного явления феноменов данной реальности. Мы рассматриваем основанием этих феноменов наше расовое сознание, которое, опираясь на течение инстинкта смерти, есть рекуррентная последовательность отображения исторического понимания времени в русле единого прарасового опыта происхождения человечества. Так, теория расовых катастроф, которая, одновременно, есть историческое исследование разрушения разумом коллективных представлений рассудка, выражает непосредственный процесс получения духовного опыта сознания. То, что ориентация опыта российской, затем советской, и вновь российской интеллигенции рассматривается как опыт подражательной, ложной системы восприятия сознания исторической реальности, — такие оценки нетрудно найти в русской культуре, например, в размышлениях Чаадаева. Неожиданностью, безусловно, для традиционно мыслящего интеллекта является определение современного исторического российского опыта в сравнении с Темными Веками Западной Европы.

Одним из базовых постулатов нашего понимания сущности расового человека является существование высшего и низшего типа человека в самой природе исторических событий. Это не примитивное понимание высшего и низшего типа человека в теории биологического неравенства человеческих рас, а неравенство нравственных позиций и судеб личностей в истории. Моральный выбор, который делает человек, оказавшись в определенной исторической ситуации, зависит от его причастности нравственному закону. Система технократической цивилизации подменяет метафизическое основание нравственного закона, выводя мораль и нравственность из социальной сущности человека. Но социальное есть то, что, подчиняясь чистому интеллекту, всегда подвергается разрушению разумом в процессе формирования новых ценностей, то есть новых расовых бессознательных предпосылок поведения субъекта в определенной исторической ситуации. То, что в данный момент рассматривается как выдающееся достижение технических достижений цивилизации, через тысячу лет будет рассматриваться как опыт крайне примитивной технологии. Однако никогда не устаревает моральный закон разума, то есть выбор человека перед судом своей совести.

По сути, бессознательно, чистый интеллект следует отображению биологических влечений человека в реальности, однако инстинкт смерти не находит подтверждения в самом смысле механического функционирования органического существа. Фактически, это известное из метафизических вопросов христианской теологии логическое противоречие факта физической смерти человека со всесилием бога-отца, наделяющего человека бессмертным духом, которое является одним из самых слабых мест христианской теологической доктрины. Это противоречие перешло и в марксистскую теорию происхождения человека из изменяющейся социальной системы производства, где утверждалось, что развитие мировой цивилизации как процесса совершенствования технологии механизации труда создало современного цивилизованного человека в качестве продукта социальной системы. Все аргументы физиологии и психологии, пытающиеся обосновать энергию инстинкта смерти в русле логики развития эволюции органического существа, так или иначе, исключают объективную возможность самой духовной энергии воздействовать на биологическую сущность человека. В архаичном расовом опыте это непосредственное воздействие и определялось как божественное откровение, когда образ бога соответствовал тому уровню развития метафизического разума, которого достигла данная культура на уровне своего исторического развития. В тотемизме это было какое-нибудь дикое животное, наиболее часто встречающееся племени в его окружающей природе, а в мифологии исторических народов это соответствовало образу героя конфликта между расой, находящейся в состоянии распада и расой, чья национальная воля только обретала свое всемирно-историческое значение.

Какова же роль науки в современном метафизическом сознании?

Ее роль я определяю так же, как определялись вопросы теологии перед началом развития научной метафизики, то есть в качестве исторического прошлого разума, которое осталось позади и которое может дать возможность понять разумное содержание произошедших исторических событий, но не настоящую историю разума. Так, следует понимать, что существуют века варварства, где все решает варварский интеллект, но разум не может выражать ложных позиций, поскольку только он определяет содержание субъективной совести человека.

Отказ от примитивной гуманистической сущности разума, намеченный в философии Ницше и развитый в эстетической теории мировой истории Шпенглера, есть окончание вопросов метафизической теории морали, рассматривавшиеся в западноевропейской философии. Разум перестает быть критерием совести и нравственного закона, каковым он являлся в духе классического гуманизма. Причины постепенного разложения классической метафизической традиции мысли следует видеть в невозможности аргументирования наукой базовых принципов морали рационального мышления. Связь классической науки и метафизики сохранялась до того момента, пока внутри науки не были открыты законы, нарушающие ее классические положения. Известно, что Кант строил свою теорию чистого разума, исходя из физических законов Ньютона и геометрии Евклида. В наше время, когда теоретическая физика продвинулась значительно далеко вперед, а математика использует совершенно иные геометрические аксиомы для описания космологических закономерностей, механические закономерности метафизической мысли классической немецкой философии являются во многом наивными в реальной исторической ситуации нашего времени, когда, овладев этими механическими закономерностями, чистый интеллект, фактически, присвоил себя статус разума.

Полноценное эстетическое созерцание реальности есть критерий наличия разума для суждений рассудка. Эта «теорема» метафизики Канта является крайне актуальной и в наше время, когда существуют попытки значительно принизить роль эстетического восприятия, а в некоторых случаях и свести его к «примитивному» интеллекту. Актуальность эстетического созерцания для классического рассудка состоит в подсознательном взаимодействии эстетического созерцания с бессознательным течением инстинкта смерти, в котором героический миф расового человека сохраняет иерархическое пространство высших ценностей. В отличие от естественного состояния массового человека, в котором биологические влечения свободно ассоциируются с объективными восприятиями и ощущениями, естественное состояние расового инстинкта напряжено в движениях инстинкта смерти, где происходит бессознательный контакт с другим человеком на духовном уровне. Характер этой ментальной связи осуществляется метафизически, когда один субъект проникает в другой субъект путем сопряжения инъекции инстинкта смерти по границе пространства своего рационального восприятия духовного опыта «я». В достаточной степени, прарасовый инстинкт можно сравнить с реликтовым излучением во Вселенной (если человеческая душа ? это Вселенная), когда для доказательства теории большого взрыва утверждается, что длины электромагнитных волн реликтового излучения несут в себе информацию об эволюции Вселенной. Аналогичным образом, и в бессознательном инстинкте смерти каждого человека заложена информация о его генетической истории в семье, народе, человечестве как бессознательной расовой памяти. Можно ли уловить «волны», энергетические процессы человеческого инстинкта смерти? Религии всех народов, как первобытных, так и исповедующих современные монотеистические религии, построены на методах сгущения этих «волновых» свойств коллективного инстинкта смерти, производя ментально-духовный обмен информации в культовых сооружениях. До расовой катастрофы, в европейских храмах происходило взаимопроникновение коллективной расовой энергии между индивидом и национальными ценностями, которые проникая через инстинкт смерти в самые разрушительные пласты бессознательного человека, эстетически соприкасало его ментальность с рекуррентным отображением индивидуального духа в духовном опыте мировой истории человечества. Когда очередные варвары нападали на развитые народы, то, в первую очередь, они стремились разрушить культовые сооружения, в которых эти народы устанавливали ментальный контакт с историей мирового духа человечества.

Как известно, в первую очередь, большевистские орды, параллельно с процессом геноцида нации, производили разрушение церквей, то есть стремились, в силу бессознательного инстинкта племенного человека низшего типа, разрушить расовый менталитет российского населения. Первоначально, примитивное племя доводит население до своего дикого уровня, а затем вовлекает в технологические процессы цивилизации, поскольку в психической энергии варвара временно высвобождается колоссальная энергия, ранее сдерживаемая расовым ментальным полем нравственных законов. Эта дикая энергия племенных рефлексов пронизывает психику российского человека, когда походка, мимика лица, жестов рук и весь образ жизни выдает здесь историю произошедшей расовой катастрофы. Взрыв этой «созидательной энергии человеческих масс» бывает только кратковременным, поскольку в нем действует не воля, а высвобождающаяся сексуальная энергии, ранее подавленная энергетическими процессами инстинкта смерти. Поэтому в момент распада племенных связей, который мы наблюдали в последние десятилетия, резко падает производство и, главное, нравы.

§14

Различие между рациональными и интеллектуальными ценностями уходит в доисторические времена цивилизации, когда разуму необходимо поставить в соответствие мужское начало, а интеллекту, или рассудку, женское. Очевидно, что это психоаналитическое сравнение не претендует на чисто-логическое понимание двух классических понятий метафизики, а имеет своей целью разграничить область социального и кастового принципа поведения людей в эпохи расовых катастроф. Поскольку, исторически, мы существуем в эпоху расовых катастроф, когда сфера духовного опыта максимально разрежена, а сфера социального опыта, наоборот, максимально сконцентрирована, то это разграничение дает нам возможность понять простейшие механизмы появления новой цивилизации на ее ранней стадии. Вопрос о различии мужского и женского, о симметрии природы в двух противоположных человеческих родах, послужило для Платона высказаться в мифе о гермафродите как о первоначальном идеальном состоянии человека, обладающим одновременно и мужским и женским началом. Фрейд ссылался на этот миф для подтверждения динамической равноценности в структуре психики бессознательного движения инстинкта смерти и инстинкта жизни, где динамическое равновесие реализуется как условие целостности психики.

Научная метафизика развивалась в направлении тотального «очищения» интеллектуальной мысли от всего, что может каким-то образом указать на основное противоречие христианской доктрины о воскрешении, то есть на необъяснимость факта физической смерти человека перед наличием в его душе бессмертного духа. Это противоречие, собственно, наиболее часто подвергалось критике со стороны античных мыслителей, которым было непонятно, как гарантии бессмертия души отодвигаются из настоящего в настолько отдаленную точку будущего воскрешения. Действительно, «смещение» античного мышления в сторону «чистого духа» христианской доктрины единого бога осуществил еще Августин, предлагая рассматривать разумное как тождественное интеллекту. Тогда вся часть наиболее разрушительных процессов бессознательного, обусловленная энергией инстинкта смерти подвергалась анафеме. Эта часть психической энергии полагалось в христианской доктрине источником ада и «нечистой силы», вследствие чего ее постепенно «вытеснили» механические рефлексы средневекового человека по выполнению десяти заповедей. Собственно, суровость средневековой морали заключалась именно в подавлении естественного течения инстинкта смерти всеми средствами внушения, насилием через казни, пытки, вследствие чего и утвердилась подсознательная база нравственного закона христианства.

Гуманистическая мораль, поставившая своей целью — разрушить устои многовекового «мракобесия», вместо того, чтобы обратить внимание на эту вторую, полноценную часть человеческой психики, которая была предана христианством анафеме, продолжила наступление на тотальное «оттеснение» инстинкта смерти, по крайней мере, в протестантской этике. Взрыв этой «пружины» полноценной части бессознательного произошел в событиях европейских революций, когда рабские инстинкты третьего сословия привели в равновесие человеческую психику. Однако механизм получения духовного опыта, отработанный в религиозной психологии, ранее получаемый системой блокировки энергетического воздействия инстинкта смерти на бессознательное (из чего, собственно, и возникало религиозное сознание), был утрачен. Эта примитивная схема метафизики глобального расообразования, конечно, не дает полного понимания исторических процессов, а только описывает объективные причины перехода моральных вопросов теологии к научной метафизике морали. При этом, сознание воздействия инстинкта смерти на средневекового человека, мистика некрофилических образов в работах Дюрера и большое количество некрофилических настроений позднего Средневековья скорее показывают процесс восстановления активности инстинкта смерти.

Появление самого психоаналитического термина «инстинкт смерти» в постиндустриальном обществе есть признак, по нашего убеждению, начала стабилизационного процесса формирования раннего Средневековья новой цивилизации. Происходит перераспределение психической энергии от инстинктов рабской морали, в которой были попытки «доказать» естественное происхождение человека, в сторону нового духовного опыта сознания, восстанавливающего позиции фронта расовой энергии.

В целом, на глубинном уровне коллективного бессознательного существует потребность человека реализовать все виды своих инстинктов, а самыми древними социальными инстинктами, вероятно, следует полагать архаичные архетипы матриархата. Сущность матриархата состоит в том, чтобы всеми средствами подавлять психическую энергию инстинкта смерти, используя для этого многочисленные табу. С другой стороны, в период расовых катастроф, например, Темных Веков Западной Европы, происходит инициация сверхконцентрированным инстинктом смерти угасающего античного духа коллективного бессознательного варваров, которая лишает их самостоятельной мужской энергии, приучая к технологическим навыкам цивилизации. Поэтому часто путают большевизм, наделяя его мужским началом, с варварским мужским началом, возникшим после чистки большевистской партии. Тому, в частности, способствовало и русская философия в работах Бердяева. С точки зрения полностью деморализованной русской интеллигенции, очевидно, любое усилие воли должно рассматриваться как «мужественное». Поэтому важно осознать истерию «революционного порыва» как реванш матриархата, тогда как европейские революции, как было ранее показано, возвратили в Западную Европу частично утраченные мужские инстинкты, — это принципиальное отличие между революционными движениями в Западной Европе и России с точки зрения коллективного бессознательного. Так, племенная психология населения СССР два раза меняла свое содержание: при Ленине и Хрущеве — в сторону архаичных инстинктов матриархата, при Сталине и Брежневе — в сторону патриархата. При этом, также радикально менялась и «моральная» атмосфера: в первом случае, она предпринимала усилия для разрушения архаичных патриархальных норм жизни, т. е. уклада жизни патриархального интеллекта; во втором случае, наоборот, стремилась их восстановить. И каждый раз мы видим, что в попытках избавиться от патриархальных норм жизни, происходило значительное разрушение государственности. С чем это связано?

Инстинкт смерти есть глубиннейший расовый инстинкт человечества, который противостоит инстинкту жизни в требовании сознания морального оправдания существования личности любой ценой, вплоть до уничтожения самой органической субстанции производящей сознание, которая в попытке самосохранения исключает нравственные прерогативы. Если на ранней стадии этого процесса выражается фанатизм веры, христианской ли (в массах римских рабов) или гуманистической (в массах рабов всего мира последних веков), то в момент разрядки волнового фронта расовой энергии (восстания римских рабов или западноевропейские революции) он переходит в свою противоположность, или в тотальный инстинкт самосохранения, то есть в архаичные инстинкты матриархата. С точки зрения коллективного бессознательного, архаичные инстинкты матриархата, демократические ценности, суть максимальная разрядка фронта расовой волны в истории, когда дух рассеивается в массах населения, что, постепенно, в силу катастрофического ослабления активности инстинкта смерти доводит это население до тупого животного образа жизни. При этом, подобный образ жизни может быть достаточно высокотехнологичный (интеллект значительно не влияет на глубинное бессознательное), основная отличительная его черта — это культивирование ценностей общества против ценностей государства. В этом смысле, такие буферные исторические государства как Византийская империя или США являются псевдо государственными структурами, поскольку они в тоталитарном противопоставлении социальных ценностей ценностям государственным разрушают расовые инстинкты окружающих их варварских народов. В массовой идеологии государства, вместо религиозной идеи, в наше время развилось экономическое мышление интеллектуализма, пытающееся обосновать «конец истории» и, как следствие, доказать, что постиндустриальное общество есть окончательный результат развития всемирной истории. Таким образом, поздние гуманистические ценности несут в себе все крайности разложения западноевропейского рационального мышления, когда утрачивается основной его принцип — онтологический принцип иерархии бытия.

Очевидны объективные причины возникновения психоанализа как учения: попытка разработать теорию происхождение человека, учитывая позднегуманистические ценности. Экономический принцип здесь является основополагающим, поскольку механизм вытеснения обосновывается как энергетический процесс бессознательной психики в человеке третьего и четвертого сословия, априорно полагая, что иного человека быть просто не может. Отсюда и точка отсчета — сексуальный инстинкт, поскольку, возникнув в новом расовом фронте исторического духа, в философии и искусстве, гуманистический принцип ценностей, в конечном итоге, перешел в свою противоположность, то есть в массовый инстинкт производственного человека и его частные социальные проблемы, бесконечно далекие от государственных проблем.

Но наш аналитический подход в понимании психической энергии инстинкта смерти не экономический, а метафизический, поскольку мы полагаем, что историческое сознание развития мирового разума проистекает из онтологического вложения субъективности в объективный процесс движения мирового фронта расового духа из истории в настоящее время и наоборот. Таким образом, сам человек третьего и четвертого сословия, то есть капиталист или пролетарий, рассматривается в теории расовых катастроф как недочеловек, или quasi homo, выражающий кризис цивилизации, прежде всего, конечно с точки зрения отсутствия объективных механизмов морали, контролирующих евгеническую закономерность развития цивилизации. Кроме того, мы показываем нашу объективную точку отсчета в истории, — это классический гуманизм до момента его распада в экономических и социальных теориях происхождения человека и цивилизации.

В результате оценки социальной модели современной массовой цивилизации как объективной реализации морали рабов, обоснованной позднегуманистическими ценностями, возникает необходимость принципиальной моральной альтернативы вере в социальную справедливость. Однако, чтобы рассмотреть эту принципиальную альтернативу, необходимо понять кардинальное отличие между рациональным и интеллектуальным мышлением, которое большинство людей не различает вообще, поскольку современное постиндустриальное общество ставит знак равенства между этими двумя видами познавательных способностей человека.

§15

Почему возникла необходимость в истории философии различать понятия рассудок и разум? Не возник ли тот момент в истории, когда вновь необходимо вернуться к этому вопросу о различии, но на обновленных предпосылках понимания действия этих двух познавательных способностей человека?

Но сначала, я проведу условные границы, какие ценности классического гуманизма являются базовыми для нашего понимания разума в технократической истории:

1). Классическая живопись европейского реализма;

2). Классическая немецкая философия идеализма;

3). Классическая европейская поэзия: Шекспир и Гете как наиболее полные выразители новой расовой психологии человека;

4). Классическая европейская музыка, особенно, ее позднего периода: Бетховен, Верди, Вагнер и Малер;

Выделение этих классических достижений европейского гуманизма должно дать возможность отличить высокий дух веры в разум от его дальнейшего растворения в массах рабов и формирования, в целом, морали рабов, нашедшей свое окончательное завершение в массовой психологии человека. Для человеческих масс, существующих в духе интернационального взаимопонимания экономических и социальных ценностей, высшие эстетические ценности и ценности государственные, безусловно, не имеют определенного интереса.

Мы разрабатываем расовую теорию человека, которая утверждает, что равенство людей может существовать только перед какой-то духовной целью, утверждающей идею равенства в качестве идеи высшего блага. В истории, человека создал дух, а не механический труд, ? это постулат, из которого мы исходим в понимании происхождения мировой цивилизации. Нашей задачей, в частности, является понять, как духовный опыт создал человека в той биологической организации, которая обладает мозгом, набором нервов и мышц, ничем, с точки зрения физиологических закономерностей, не отличась от животного.

***

Чем является разум по существу? Можно ли объяснить природу разума в каких-то простейших формулах рассудка как-то: это наука, это осознанный смысл человеческого существования, это закон справедливости, действующий между людьми и так далее? Все эти упрощенные схемы понимания разума относятся либо к его эмпирическому проявлению, либо к интеллектуальной абстракции знания о разуме как осознаваемого предмета мышления. В принципе, последнее, безусловно, следует относить к высоким ценностям гуманистической культуры, который не может подвергаться сомнению. Однако существует самое важное в понимании разума: что это такое с точки зрения сакральной природы духа? Ведь разум как сфера абстрактного мышления оперирует только тем знанием, которое имеет вполне материальное обоснование, и даже наука в ее мотивациях есть вполне интеллектуальная задача познания вполне конкретных явлений. Родоначальников классической науки чистый разум интересовал мало, примером которого может быть обоснование Ньютоном источника происхождения открытых им законов механики: так полежал бог.

Поскольку мы исходим из русской трагедии ХХ века, в которой большевистские орды разрушили Российскую империю, то полагать, что разумным является научно-технический прогресс, ? это, значит, принять явление человеческой орды в России как разумное явление мировой истории, то есть принести окончательный приговор русской нации. Действительно, именно научно-технический прогресс был основным аргументом большевиков для доказательства легитимности своей власти. Здесь прослеживается все тот же вектор петровских реформ, но только доведенный до полного абсурда варварского интеллекта, выступающего против всякой расовой позиции мышления. Нет необходимости доказывать, что советская идеология обосновывала историю ХХ века в России как «закономерность» «воли» масс рабов, получивших свободу в результате разгрома национальной государственности. По нашему убеждению, раб не имеет подлинной воли. Более того, интеллектуальное обоснование механического действия человека еще не есть воля, поскольку воля, если она разумна, требует, в первую очередь, нравственного оправдания перед сакральным опытом духа в душе самого человека. Другими словами, право должно опираться на духовную энергию, и только тогда можно полагать, что человек обладает волей. Именно в этом смысле рассуждает Гегель о судьбе народов Восточной Европы, замечая, что эти человеческие массы участвовали во всемирной истории только на ее периферии. Впрочем, эта периферия была полноценна, как было полноценно ахейское государство перед разгромом дорийскими ордами.

Так, следуя в понимании разума за Гегелем, мы полагаем, что субъективный разум должен опираться на духовный опыт истории, который по определению самого духа должен выражать сакральный смысл человеческого существования. Это новая традиция духа, который является по отношению к религии духом рационального сознания, возникшего в гуманистической традиции, только у Гегеля освобождается от бессмысленного конфликта с религией, который ослабляет, а не усиливает новый духовный опыт. В этом смысле, много упрекали Гегеля как представителя Реставрации и даже реакции, когда его диалектическая система понятий не только не входила в противоречие с религией, но и включала религию как необходимый механизм развития мирового духа. Но гегелевская диалектика строго следует истине откровения нового понимания разума в его непрерывной преемственности духовного опыта истории, поскольку, помимо чисто человеческого разума, которым ограничивается английский эмпиризм, эта система рассматривает объективный разум в качестве постигающего самого себя абсолютного духа, или, другими словами, духовного опыта высших человеческих рас. Расовый фронт истории выделяется Гегелем как группа народов, например: греки и римляне, египтяне, вавилоняне и ассирийцы, которые привносят во всемирную историю новый определяющий духовный опыт человечества. Другими словами, мировая история, по Гегелю, развивается в сторону движения абсолютного духа в рациональном знании этих народов. Если же исключить религиозные представления исторических народов и наций, то тогда придется признать, что существуют разрывы непрерывного действия разума в истории и, следовательно, что история имеет стихийный характер. Это противоречило бы основным классическим положениям гуманизма об абсолютной ценности разума.

На наш взгляд, кризис гуманистической концепции разума и очевидный конец его социальной утопии, следует рассматривать по причине утраты того сакрального отношения к разуму, которым были заполнены исторические эпохи веры в его чистое откровение. Но что понимать под «чистым откровением»? Впервые, с Гегеля, центр откровения сакральной сущности разума смещается с научного знания на историю самого разума как некоторого процесса, в котором наука, составляя его значительную компоненту, не является критерием откровения. Откровением становится единство воли и рассудка, преодолевающих ограниченность конечных положений интеллекта в области представления ценностей, когда, одновременно, происходит наложение и акта воли и мыслительного акта в новых положениях об окружающем мире и самом человеке. Так, Гегель утверждает необходимость непрерывной переоценки ценностей в мировой истории во имя подлинной веры в разум. Эта вера, очевидно, не есть сакральное знание в религиозном смысле, поскольку в теории мирового разума у Гегеля сакральное выражается как чистота разума от всех предрассудков людей, конечности политических интересов различных сил, противоречий сословий и государств, то есть в качестве самоценности реальной жизненной силы непрерывно получаемого духовного опыта знания. Не случайно, Гегель мыслит всемирную историю как историю абсолютного духа, действующего в-себе и для-себя и, можно сказать, духа, мыслящего самого себя в действительности. Последнее, не покажется мистификацией в современной технократической цивилизации, если учесть, что дух здесь мыслится как чистота разума в его воздействии из самой человеческой души, которая существует как акт воли, направленный в русло достигаемого духовного опыта. Значит, вне духовного опыта, воля не существует, поскольку субъективность воли реализуется в разумном обосновании духа.

Можно сказать более определенно: разум есть такая мысль, которая содержит в себе всю полноту разрушительного духовного опыта, то есть вмешает в себя и процесс бессознательных влечений человека. Именно этот принципиальный момент, который выражается у Гегеля в необходимости противоречий мышления как условия существования разума, и есть наиболее ценное, что составляет учение о саморазвитии абсолютного духа.

***

Психоаналитически, интеллектуальная способность познания человека должна соответствовать древнейшим архетипам матриархата, тогда как способность разума — архетипам патриархата. Это связано с формированием социальной организации в направлении родовой деятельности интеллекта и кастовых расовых институтов в направлении непрерывного познания нового духовного опыта, который не может в силу своего разрушительного воздействия быть доступным сразу всем. Интеллект, вообще говоря, свойственен и высшим животным, которые используют его для применения примитивных орудий труда и социальной иерархии стадной жизни, поэтому в эпохи всех мировых расовых катастроф мы наблюдаем максимальное повышение социальной активности людей и, наоборот, минимальную активность разума, поскольку социальное мышление замыкается на проблемах, как правило, семейной психологии, будь то проблемы современного демократического общества или династические проблемы восточных деспотий древнейших цивилизаций. Не случайно, начала научной метафизики в теории Декарта рассматривали человека как животный механизм, в который интеллект вложен как часть его общей системы психофизического функционирования. Однако никогда научная метафизика не определяла разум как животную функцию человека, оставляя это место для бога.

Если рассмотреть психоаналитический механизм революций, произошедших в Европе, а затем распространившихся на весь мир, то в них легко угадываются архаичные корни матриархата, которые требуют, чтобы большинство людей было счастливо. Счастье же здесь понимается вполне в традициях матриархата, то есть как свободный труд, независимость от какой либо сословной границы, от соблюдения определенных представлений о чести и долге, а также равноправие всех граждан в сознании свободы от каких-то привилегий, указывающих на исторические заслуги перед отечеством. В принципе, это классические ценности племени, которое впервые соприкасается с государственной необходимостью, и первое, что эта племенная психология делает, — это отказывает государству в его объективной значимости. Идеи индивидуального мужества мы не находим в пафосе революции, когда первоначальный восторг свободы переходит в мелочную тиранию всего, что определяет себя как суровость долга, связанную в аристократических ценностях с идеей бессмертного духа. Впрочем, эта бессознательная архаика матриархата устанавливается и в Римской империи, когда ее захватывают германские варвары, поскольку путают германцев, усвоивших начала римской культуры, и, в принципе, последних подлинных римлян, с теми дикими германцами, которые разрушают последние остатки римского государства. Собственно, в бессознательных предпосылках всех революций, и европейских, и азиатских, и латиноамериканских осуществляется глобальный переход с доминанты мужской психологии на психологию женскую.

§16

Поставим вопрос кардинально: существуют ли подлинные, высшие ценности, которые могут дать импульс для восстановления российской государственности и полноценной работы правовой системы? Здесь, собственно, возникает основной вопрос в отношении перспектив русской культуры: способна ли она иметь всемирно-историческое значение как лидер определенного рода ценностей или ее становление на периферии мировой цивилизации есть характерная черта ее развития, где она благополучно исчезнет, как исчезли культуры Вавилона и Шумера, поскольку тот исторический факт, что из древнейших цивилизаций истории до нашего времени сохранилась лишь египетская, заставляет задуматься о судьбе российской цивилизации в недалеком будущем.

Вопрос о формировании кастовой системы возникает в современных проблемах разума не случайно. Во-первых, мы ставим эту задачу, исторически, между Темными Веками и ранним Средневековьем, то есть в то время, когда объективно существует необходимость отделения охлократических нравов социальной системы от того нового духовного опыта, которые возник в России в результате большевистского нашествия. Исторически, этот вопрос соответствует тому перелому самосознания, когда в племенах франков в Западной Европе отказались от обсуждения мистических вопросов арабской и еврейской философии и перешли, наконец, к метафизике собственно европейского содержания. Для нашего же варварского интеллекта таковыми следует рассматривать философию Канта, Шопенгауэра, Гегеля и Ницше, особенно двух последних, поскольку именно у этих двух философов расовая мораль истории проводилась наиболее последовательно. Во-вторых, вопрос о формировании кастовой системы возникает в силу необходимости перегруппировки сил нации, которая оказалась рассеянной вследствие нашествия большевистской орды и, в частности, большевистского реванша последних десяти лет, когда активность Шариковых-Швундеров и Остапов Бендеров, как наиболее неполноценных типов нации, проявилась особенно ярко. Ведь, в отличие от франков, у нас, русских, существует опыт тысячелетней традиции государственности, поэтому оттеснение собственных анклавов нации есть задача долга и чести перед нашей собственной историей.

Поясним сразу: процесс создания касты не является краткосрочной задачей, а является скорее стратегической задачей разума на ближайшие столетия, поскольку слишком глубоки генетические потери наиболее полноценной человеческой породы во всех народах мира за последний век, чтобы можно было бы механически решить эту задачу. Эту задачу придется решать в среде шизофренической истерии и неврастении массового интеллекта, в ярко выраженном слабоумии социальных проблем, в среде этих журналистов, политологов, политтехнологов, то есть той раннесредневековой системы мистификаторов, которые панически боятся разумных вопросов мышления.

Маркузе, отталкиваясь о полярно-противоположных ценностей, чем наши (теория психоанализа и марксизм), приходит к аналогичному выводу: западноевропейское индустриальное общество становится частью раннесредневековых экономических институтов, в которых нет места индивидуальной свободе и, что самое важное, каким-то проявлениям высших ценностей сознания. Правда, его термин «рациональной иррациональности» как определения социально-экономических процессов индустриального общества указывает на невозможность отделить разум от интеллекта в стадии перехода культуры в распадающуюся, с точки зрения исторического разума, цивилизацию, поскольку поздняя цивилизация есть исключительно интеллект, ибо разум существует только в культуре.

Наиболее оптимальным понятием, из которого мы исходим в необходимости создания кастовой системы, есть понятие «рекурренция». Чтобы кастовая система возникла, строительство кастовых взаимоотношений между людьми должно происходить на основании тех начальных элементов расы, которые существуют в первый момент ее формирования. Другими словами, процесс должен удерживать в себе некие простейшие сакральные принципы духовного опыта, без которого каста не существует. И здесь мы должны возвратиться к системе сталинского режима, который, по нашему убеждению, является поворотным пунктом в российской истории с точки зрения глобального мирового процесса расообразования.

***

Очевидно, что рассмотрение сталинского режима в качестве начального момента формирования простейших кастовых союзов есть, в достаточной мере, условность «начала» вообще. Понятие «начала» в метафизическом сознании истории вообще резко отличается от понятия «начала» в науке, поскольку «начало» в метафизическом сознании истории может рассматриваться как процесс, длящийся несколько веков, сопровождаясь постоянным возвращением назад. Дух, в отличие от научно-технического прогресса, движется не только вперед, но постоянно возвращается в качестве расовой памяти назад. Эти рецидивы памяти могут быть как конструктивными, когда человек совершенствует новые технологии и осознает законы нравственности, но и деструктивными, когда, например, в японской армии во время Второй Мировой Войны происходили случаи каннибализма, вызванными ритуальными архаичными расовыми представлениями: акты поедания печени своих врагов , то есть возвращаются к первобытному расовому опыту человечества.

Существенным является вопрос: из кого должна состоять новая кастовая организация будущего Российского государства? Здесь, мы фактически, оказываемся перед той труднейшей исторической задачей, которая встала перед Петром Великим (а более тысячи лет назад перед Карлом Великим), когда стагнация племен, в которых они правили, требовала кардинальных изменений быта, ценностей, то есть реконструкции всей жизни населения. При этом, очевидно, что в сознании этих племен действовали свои «теории» о справедливой жизни, о граде Господнем (подобие современной марксисткой теории), где «по-своему», «понятно», воспринималась вера в единого бога, доступная психологии племенного человека. По крайней мере, известно, что в среде германцев, в первое время распространения христианства, Христос осознавался как языческий герой войны германского героического эпоса. Аналогичным образом, в поэзии Блока пролетарская революция осознается в образе Христа, ? повторим еще раз: отсутствие отчетливой позиции нравственной основы разума не относится к области высшей культуры и служит скорей иллюстрацией параллельного течения массовой психологии представлений.

Таким образом, задача, которая встала перед Петром Великим, существенно отличается от исторической задачи И. Грозного и Сталина еще и тем, что Петр должен был сделать кардинальный решительный шаг в судьбе России, поскольку, если бы он этого не сделал, в первую очередь, с точки зрения военной стратегии, то вряд ли российская государственность сохранила бы свою самостоятельность.

Страницы: 1 2 3 4 5 6 7