Страницы: 1 2 3 4 5 6 7

Раздел 7

История переоценки оснований разума

Глава 13

Вопросы расовой морали

Поскольку в нашем понимании мировой цивилизации речь идет о ее новом начале, то, очевидно, что и взаимоотношения людей должны строиться на совершенно новых моральных принципах. Мы определили современные исторические события в России как распад большевистских орд и их попытку структурироваться на основании либеральных ценностей в систему мировой цивилизации. Культ системы «социалистического производства» заменен на культ «цивилизованного рынка», хотя по существу психология социальной российской системы осталась той же коммуной, которая ведет свое происхождение с активности большевистской орды на территории России. В этой коммуне, несмотря на попытки создать фасад Российской империи, мы не находим главного содержания русской жизни, ? активности национального духа. Наоборот, бесконечное множество самых ничтожных интересов социальной жизни, интересов, часто, полностью криминальных, образует слабое государство, не имеющее, фактически, национальной идеологии. Исторически, с точки зрения событий расовых катастроф, этот период истории Темных Веков характеризуется как фактический распад оккупационного режима, но по существу остающийся таковым в силу крайне слабой национальной активности народа, подвергнувшегося нашествию варваров. Повторим еще раз: винить члена орды в том, что он был участником разрушения государства, бессмысленно, поскольку участник «великого похода», в достаточной степени, сам есть жертва неконтролируемого коллективного инстинкта смерти, глобальные возмущения которого происходят в мировой цивилизации. Более того, с точки зрения теории расовых катастроф, сами варвары оказываются после процесса ассимиляции достаточно перспективным человеческим материалом для строительства новой цивилизации, поскольку совмещают в себе как духовную взаимосвязь с опытом разгромленного народа, так и с движением в своей душе достаточной энергии инстинкта смерти для решительных действий. Ведь варварство, если оно указывает на новый путь развития цивилизации, в котором намечается выход из тупика вырождения человека, является, одновременно, и новым видом братства людей, построенного на доверии своему историческому чувству, то есть искренней верой в будущее.

Естественный распад единства человеческой орды, который можно было наблюдать в распаде КПСС на мелкие партии, фактически, разрушил и единство граждан СССР, построенное на живом воодушевлении великого похода к коммунизму. Так, вероятно, византийцы, наблюдая за социальными процессами в Франкистане (большая часть территории Западной Европы), испытывали большое беспокойство, вызванное масштабом энергии варварской воли, понимая, что отмирающие государственные структуры античной цивилизации не смогут длительное время находиться во взаимодействии с христианской средой, которая враждебна им. Поэтому норманнское нашествие было временным спасением для византийцев. Понятно также, что полагать норманнов чем-то инородным для племенной среды Франкистана, не имеет смысла, ибо государственная граница для объединений подобного рода является очень условной. Аналогичным образом, и появление большевистской орды, возникшей в качестве возмущения агрессивной племенной силы в России, родственно норманнскому нашествию, поскольку культ войны здесь составляет основание родового единства. Можно сказать, что люди на территории бывшего социалистического лагеря после большевистского нашествия породнились в качестве участников событий мировой истории в начале формирования новой цивилизации.

Рассматривая процесс рождения новых цивилизаций, первоначально, что мы обнаруживаем в качестве его начала, — это агрессивное сообщество людей, которое заявляет о своем единстве практически при отсутствии каких-то отчетливых представлений о законе и праве. Можно сказать, таким образом, что в основании любой новой цивилизации существует агрессия глобального возмущения коллективного инстинкта смерти. Конечно, с формальной точки зрения, имеют место разговоры о социальной справедливости, об исторической роли мирового пролетариата или о божественном откровении христианской религии, — все это, конечно, имеет место, однако, главный признак зарождения новой расы состоит в крайне агрессивном характере взаимоотношений между людьми, вызванном смещением психической энергии в самые разрушительные пласты бессознательного. Почему тогда эта агрессия сопровождается искренним переживанием человеческого братства?

В понимании моральных принципов, характеризующих состояние человеческой души между Темными Веками и ранним Средневековьем, всегда следует учитывать, что новая вера рождается из задачи обновления евгенических механизмов цивилизации, когда становится понятным, что сохранение мировой цивилизации в ее традиционном виде неизбежно приведет к полному вырождению человека. Ведь вера — это не просто некое состояние экзальтации чувств, в которое человеческая душа погружается, не видя вокруг себя ничего кроме собственных сакральных символов; подлинная вера всегда определяет исторический горизонт событий будущего. Этот горизонт, можно сказать, формируется в качестве становления воли наций, образующихся в эпицентре глобального расообразования.

Для нас, кому сегодня за сорок, принять современный разгром России крайне тяжело. Тяжело, в первую очередь, видеть, что наихудший человеческий тип стал базовым материалом современной социальной реальности России. Понятно, что в СССР мы были изгоями, поскольку всегда исходили из принципов расовой морали, а не морали рабов, однако наблюдать современную социальную фантасмагорию государства, вызванного отсутствием разума в государственной системе, невыносимо, поскольку мы заражены той верой в будущее, которая сложилась еще при оккупационном режиме. С другой стороны, в реальности, хотя оккупационный режим и распался, его наихудшие силы вполне комфортно структурировались в новую политическую реальность. Поэтому крайне важно адекватное понимание истории государства Российского в мировой истории. Парадокс же состоит в том, что при оккупационном режиме подавляющее большинство людей имело веру в будущее, тогда как современное нравственное состояние российского населения выражает полную деморализацию.

Было бы ошибочно не понимать, что в 91-ом году была попытка объединения здоровых сил нации. Я сам был один день во время путча рядом с Белым домом и помню то ощущение надежды на развитие разумных событий, которое двигало людьми, пришедшими сюда, чтобы поддержать не столько демократию в России, сколько надежду на конец той трагедии, которая продолжается в стране с 17-го года. Как мы видим, этим надеждам не удалось реализоваться. Инициатива, как это, вероятно, имело место и после 17-го года, перешла к деструктивным силам, которые, перераспределив государственную собственность между собой, довольствуются в наше время ситуацией глубокой стагнации государства. Другими словами, произошли события, родственные 17-ому году, когда вера в революцию закончилась установлением оккупационного антирусского режима. Впрочем, в отличие от традиционных представлений интеллигенции, оперирующими понятиями «революция» для объяснения подобных событий, мы рассматриваем эти события как жесткую расовую катастрофу, поэтому вполне осознаем характер деструктивных сил, заявивших себя в процессе того, что в России принято называть «демократические реформы». Повторим еще раз: в эпоху Темных Веков все понятия цивилизации извращаются, поэтому нет необходимости обращать внимание на суждения варварского интеллекта. Крайне важно понимать события Темных Веков с точки зрения разума, который в это историческое время обладает только простейшими элементами своего исторического самосознания.

Основная причина катастрофического отсутствия правовой основы отношений людей в России состоит в максимальной активности архаичной племенной психологии и, наоборот, в минимальной активности расовой психологии, ориентированной на разум. Русские, как и франки до норманнского нашествия, сложились исключительно в поле традиций народов, в основном, придерживающихся своего родового быта, который исключает возможность вне природной активности души, то есть единства психической энергии инстинкта смерти с рациональными началами психологии. Поэтому большевистское нашествие, разрушившее устои патриархальной жизни, требует определить национальное самосознание вне традиционной психологии подражания, которая здесь сложилась, начиная с петровских времен. Если франки до норманнского нашествия были народом, связанным глубокими языческими традициями с множеством племен, проживающих на территории Западной Европы, то после норманнского нашествия эти связи были разрушены. Причем, разрушению подверглось, в первую очередь, то, что составляло, как я полагаю, элементы культуры каролинского просвещения, а именно те немногие элементы античной цивилизации, которые удалось заложить в относительно стабильное время существования Франкистана. Аналогичным образом, и большевистские массы, в первую очередь, громили дворян и «буржуев», то есть те элементы царской России, которые сформировались в ней в период династии Романовых. Таким образом, если возникающее движение рыцарства ставило своей задачей необходимость продолжить процесс формирования самостоятельного поля цивилизации в Западной Европы на основании углубления христианской религии, то перед нами стоит другая задача — заложить фундамент рациональной культуры в России.

Отвечая на вопрос: каковы исторические причины появления рыцарства в Западной Европе, можно легко на него найти ответ, наблюдая за событиями в современной России: отсутствие понятия нравственного долга, которое предполагает в политической жизни активность человека, обладающего разумом. Да и перед кем или чем должен исполнять свой нравственный долг человек в России? Практически все известные ценности в России подверглись глумлению тоталитарной культуры охлократии, тогда как декорации различных массовых ценностей могут удовлетворить только умственно недоразвитых людей. Западные европейцы в начале I тыс. от Р. Х. оказались в аналогичной ситуации, когда полудикие варварские общины, возникшие после норманнского нашествия, постепенно начали разлагаться в естественные племенные образованья, которые в наше время можно встретить на территории бывшего социалистического лагеря.

Ставя вопрос о происхождении слишком часто проявляющегося беззакония по отношению к человеку в современной России, легко ответить на него, сравнив современную историческую ситуацию с аналогичным периодом Западной Европы Темных Веков. Старая родовая знать, которая сохраняла расовые традиции в их живом существе народной души, уничтожена в результате активности большевизма, а племенные связи социалистической системы, разложившись, породили множество мелких раннефеодальных хозяев, которые не имеют элементарного опыта соблюдения правового закона. Ведь право должно быть основано не на механической схеме интеллекта, а на наличии в подсознании субъекта элементарной причастности духовному опыту нации. Мы же видим в живой психологии современных отношений между людьми в России активность морали люмпенов, которые, получив без всякого разумного усилия значительные капиталы, распространили свою подсознательную мораль рабов на все население страны, породив то глубочайшее отвращение ко всему, что связано с историческими ценностями русского народа. Опять произошла подмена, как и в случае распространения ценностей социализма и коммунизма. Варварский интеллект, на этот раз, обесценил прошлое российской истории. Я убежден, что развитие Российского государства должно происходить в качестве ориентации на новую расовую психологию, которая сформировалась как основа государства в СССР. Речь идет именно о государстве, а не о социальной системе, построенной на идеологии морали рабов.

Традиционные исторические концепции, пытаясь объяснить феномен европейского рыцарства, в частности, утверждают, что рыцарями становились сыновья феодалов, которым не досталось наследство, или представители обедневшей знати. Понятно, что эти экономические объяснения событий истории, безусловно, могут распространяться только на инстинкты масс, в которых влияние духовного основания человеческой души незначительно. Однако в явлениях, где существует безусловная ориентация субъекта на подсознательный инстинкт смерти, мы должны искать мотивы высшей психологии поведения человека. Я полагаю, что явление рыцарства было вызвано процессом реального исчезновения патриархальной франкской культуры, которая более не могла, сохраняя интеллектуальную ориентацию на внешнюю социальную модель римской цивилизации, пребывать в созерцательном состоянии спасительной взаимосвязи с природой. Действительно, активизации инстинкта смерти начинается только тогда, когда субъект оказывается наедине с вопросом о своем нравственном оправдании перед смертью, где сомнение развивается не на бытовом уровне, а получает первый опыт метафизического самосознания. Не случайно, поэтому, средневековая схоластика возникает почти параллельно с явлением рыцарства. Аналогичным образом, и в современной России мы находим достаточное количество людей, которые, обладая разумом, оказались не задействованными в современные социальные структуры российской реальности. Их нейтральное отношение к проектам современной социальной реальности России вызвано нежеланием участвовать в декорациях той социальной модели, которая априорно предполагает ложные предпосылки. Ведь в отличие от человека низшего типа, которому все равно, какую роль играть в реальности, человек, обладающий разумом, может быть только самим собой, поскольку он осознает свой нравственный долг.

Таким образом, основание кастовых союзов, возникающее как начало новых мировых цивилизаций, всегда обусловлено объединением людей, обладающих разумом. Только под разумом следует понимать не его узкую взаимосвязь с наукой, а задачи постижения метафизической сущности бытия в совокупности его бесконечного множества проявлений. Тогда становится понятным столь значительное разнообразие стилей мировых цивилизаций в истории. Становится понятно, что опыт любого народа обладает ценностью с точки зрения его самобытного духовного прошлого. Появление же характерного эстетического стиля каждой мировой цивилизации обусловлено глубиной национального проникновения в таинство появления духовного опыта из подсознательного инстинкта смерти. Сознание исторического времени есть прямое следствие проекции подсознательного инстинкта смерти в национальное самосознание.

Ответим на один из принципиальных вопросов современной российской истории: почему большинство людей верило в СССР в будущее, несмотря на нищету и почти полное бесправие, а в современной России мало кто видит что-то позитивное для российской государственности в ее современной социальной модели? Менее всего можно найти объяснение этого феномена в тоталитарной власти морали рабов, действовавшей в идеологии советского режима. В действительности, начала этой веры следует искать в достаточной активности в подсознании инстинкта смерти, который требовал от каждого индивида быть частью мировой истории. С другой стороны, нельзя забывать, что человека как такового, не может существовать в Темные Века, поэтому речь скорее должна идти об элементарном доверии людей друг другу, которое проистекает из сознания единой нравственной судьбы.

Почему тогда в России находится множество людей, которые готовы верить в иллюзию движения по пути демократии и либерализма? Я полагаю, что эти люди есть продукт чисто интеллектуальной культуры, которая тотально распространяется в мировой цивилизации в момент гибели в ней традиционных нравственных ценностей. Эта психология людей составляет базовые основы социальных моделей всего мира, возникая из неполноценной среды человеческих рас. Ведь процесс расовой катастрофы, как и процесс рождения новой исторической расы, является глобальным метафизическим законом, где реализуется основание мирового разума. Представитель чистого интеллекта есть, фактически, идеальный работник, который реализует мораль рабов в ее последней стадии раскрытия наиболее примитивных потребностей человеческой жизни умирающей цивилизации. Поэтому для интеллектуального кочевника так близки сердцу комфорт цивилизации и новые технологические достижения, в которых он только и способен находить признаки архаичной сущности разума. Этот интеллектуальной кочевник чем-то подобен иезуиту в последний век абсолютного господства христианской церкви, а именно, высоким образованием в узкой области своей профессии, идеологическим космополитизмом и, главное, ограниченностью возможностей понимать разум иначе, чем это полагается в известной традиции (для иезуита, это, очевидно, теологическое понимание) . Сердечная привязанность к дорогим мелочам быта, к дорогой машине, к уютному особнячку и спасительному механическому труду есть основная черта всех типов quasi homo во всех странах мира. Отличие составляют только архаичные особенности национального характера. Так, для интеллектуального кочевника западной цивилизации важно иметь особнячок в престижном районе, подчеркивая свой высокий социальный статус, а для современного российского нувориша, главное, варварская роскошь архитектурного стиля собственной виллы, которая выдает в нем его люмпенскую психологию недочеловека. А, например, для недавно сверженного президента Ирака Хусейна, была характерна восточная роскошь десятков дворцов с золотыми ручками от входных дверей и золотыми раковинами, которая сопровождалась тотальной деспотией восточного типа. Повторим еще раз одно из базовых положений закона глобального расообразования: расовая катастрофа есть метафизический процесс, охватывающий все человечество, поскольку все мировые цивилизации развивались из внутреннего конфликта коллективного инстинкта смерти с животным существом человеческих влечений.

Что могло заставить варвара Западной Европы, интеллектуального кочевника, понять, что он активен в объективней среде культуры, где отсутствуют самостоятельные основы рационального существования государства? По крайней мере, ни арабская, ни еврейская философия не указывала ему на это (при советском режиме это, вероятно, марксистская теория, а в наше время ? основы теории экономических отношений цивилизованного рынка, где можно легко заметить влияние английской псевдо философии). Ведь в отличие от инертного человека массы, интеллектуальный кочевник всегда имеет какую-то профессию, желание и возможность занять определенную социальную позицию, поэтому он не способен интересоваться иерархией ценностей по существу своей варварской натуры. Чтобы понять, что он не обладает чем-то самым главным, что отличает человека от животного или от варвара (что, собственно, то же самое), интеллектуальный кочевник должен реально испытать опасность для своей жизни, то есть почувствовать зыбкость социальной среды, в которой он обжился. С другой стороны, и многочисленные человеческие массы (бывшие рабы Римской империи, ее вассальные племена и частично ассимилированные норманны, аналогом которых могут служить бывшие русские крепостные и просто люмпены, ставшие социальной основой советского режима) совершенно ничего не понимали в представлениях о праве и законе. Таким образом, картина «единства»: рабочего класса, интеллигенции и крестьянства вырисовывается в эпоху Темных Веков достаточно ясно: в этой среде людей разум как высшая ценность духовного опыта сознания, адекватно действующая в расовой душе, отсутствует. Но тогда возникает основной вопрос нашей работы: откуда следует ожидать образование новой цивилизации, если в данный момент мы имеем дело с пассивной средой деморализованных человеческих масс и циничной интеллектуальной культурой, чуждой национальным ценностям?

Мы исходим из осознания, что в российской истории высший тип человека еще не проявлял своей принципиальной позиции. С другой стороны, понимание, что человек высшего типа должен обладать самостоятельными основами рационального мышления, — это исключительно опыт русской традиции, поскольку, как известно, западноевропейская метафизика учит, что разум есть следствие научного метода познания реальности и, следовательно, в силу почти полной идентичности интеллекту, разум не может быть критерием неравенства людей. Наше сознание мировой истории как последовательная цепь попыток построения расой homo sapiens собственной цивилизации строится на убеждении, что резервуар законсервированного расового потенциала последней стадии античной истории (византийская культура) был «вскрыт» в результате большевистского нашествия. Вследствие этого глобального возмущения коллективного инстинкта смерти, расовый фронт реальности перестроился в иную, чем до 17-го года, систему ценностей. В этой глобальной перестройке психологии русской нации существует историческая параллель с судьбой еврейского народа, который получил расовое возмущение в результате трех иудейских войн с римлянами, где был активизирован опыт поздней египетской цивилизации. И действительно, поразительным должен показаться факт, что полностью разгромленный после войны народ, рассеянный по всей Римской империи, в конечном счете, становится проводником новой цивилизации в своей древней истории. В отличие от римской цивилизации, которую восприняли древние германцы, византийская культура строилась на приоритете греческой расовой основы иерархии, где разум (античный Логос) определяет собой признаки высшей человеческой породы, мысль, которая не раз повторяется Гераклитом и Платоном (у римлян, как известно, разум, в основном, полностью идентичен рассудку).

Поскольку мы идентифицируем положение русской нации с положением франков после начала распада норманнских орд на территории Западной Европы, то необходимость развития российской государственности в сторону последнего опыта государственного строительства Германии (кастовый опыт фашизма) обусловлено непосредственным процессом метафизики глобального расообразования. Понятно, что франки не могли восстановить единую полупленную систему государственности Карла Великого, которая обладала единством до норманнского нашествия в качестве родовой близости племенной психологии многочисленных народов Западной Европы. Возможно, что некоторое время, вероятно, в период распада норманнских банд, эти попытки были, однако их бесперспективность побудила франков обратиться к последнему государственному опыту строительства Римской империи, в борьбе с которой протекала вся их история национального становления. Таким образом, хотя психология моральных ценностей европейского рыцарства была ориентирована на христианскую религию, их военная система патриотического духа формировалась под влиянием римской государственности. Собственно, эта ориентация на германскую государственную систему у русских прослеживается на всем протяжении существования Российской империи, в частности, и при советском режиме.

Необходимость появления кастовой системы в период расовых катастроф, в основном, обусловлена задачей, ? погасить неконтролируемый коллективный инстинкт смерти, действующий в уголовной психологии многочисленных банд, появляющихся после распада единых орд. Вопрос о собственности, о богатстве и бедности здесь не может стоять по существу, поскольку вся эта среда населения является, за редким исключением, варварской массой людей. Единственное, что существует на уровне достижений мировой цивилизации в подобных полуплеменных образованьях, — это уровень военных технологий, который достаточно высок, поскольку в эпицентре глобального расообразования наиболее активны агрессивные импульсы концентрированного инстинкта смерти. Вопрос о правовых основах собственности возникает только тогда, когда пресекается деятельность многочисленных банд, появляющихся после распада единой орды, но в России до этого еще далеко. С другой стороны, современное понимание разума есть также, несмотря на средства варварского интеллекта, прерогатива раннего Средневековья.

Современное массовое восприятие реальности в России существует под мощным воздействием гипноза достижений интеллектуальной культуры. Так, бесконечное множество разнообразных мелочей быта, различные массовые заведения: театры, спортивные стадионы, музеи — все это внушает массовому сознанию, где практически отсутствует самостоятельная активность подсознательного инстинкта смерти, что индивид есть часть высокоразвитой цивилизации. Понятно, что, скажем, в сравнении с африканской социальной инфраструктурой или социальной инфраструктурой Азии это действительно так. Уровень технологий в современной России, безусловно, выше, чем в странах третьего мира. Однако для тех, кто привык доверять своему индивидуальному разуму, сомнения возникают, в первую очередь, когда вопрос касается, во-первых, правовой стороны современной российской реальности и, во-вторых, индивидуального происхождения начала всей этой технологической инфраструктуры. При элементарном анализе активности этой массовой социальной жизни легко заметить, что она есть подражание социальной модели западноевропейской цивилизации. Причем, например, в Азии можно найти остатки великих цивилизаций Ассирии, Египта и Вавилона, тогда как в России признаков именно самостоятельной высшей культуры мы не находим. Собственно это основной аргумент Шпенглера в классификации современного положения российской истории между Темными Веками и ранним Средневековьем. Действительно, варварство в отношении к существу рациональной культуры, есть невозможность быть самим собой. Основное ощущение, которое возникает при восприятии современной массовой российской культуры, состоит в том, что этот варвар хочет казаться цивилизованным. Впрочем, внутри своего пространства, постепенно формирующегося с 17-го года, ему это удается, поскольку с точки зрения интеллекта он, действительно, является интеллектуальным авангардом мировой цивилизации.

Современный индивид действительно загипнотизирован результатами технологических достижений мирового прогресса. Поскольку произошло тотальное ухудшение способностей рационального познания человека в последнее столетие, то основное влияние в технократической цивилизации постепенно занял не ученый, то есть представитель чистой науки, а инженер, или человек, который способен, в основном, решать исключительно механические задачи человеческого быта. И если наука начиналась как задача метафизического переосмысления мира, взяв эстафету у религии, то заканчивается научный метафизический проект переосмысления мира исчезновением разума в технократической цивилизации. И действительно, не будем же мы полагать, что смысл существования человека заключается в выполнении им своих биологических функций и расширения информации об окружающем его мире! Принять такое положение ? это, значит, было бы отказаться от собственного разума. Переход науки в область чистой инженерной мысли и есть та преграда для дальнейшего развития рациональной традиции западной рациональной культуры, которая была заложена еще в момент тотального процесса влияния римской цивилизации на племена и народы Западной Европы. Первым, кто осознал этот тупик развития рациональной традиции, был Шопенгауэр, который, впрочем, не смог предложить ничего лучше, как только возвратиться в область восточной фантазии, в частности, в сферу метапсихических изысканий индийской религиозной философии. Но следует все-таки учесть, что именно Шопенгауэр нащупал подлинные пути дальнейшего развития рациональной культуры в сфере осмысления структуры платоновской идеи. И хотя Ницше, формально, отрицает всю рациональную традицию, в частности, и философию Платона, в действительности он развивает именно платоновское понимание идей, которые получают у него статус динамических функций субъективных ценностей сознания. Ведь по существу, платоновские идеи являются своего рода теорией кастовой организации государства в порядке возрастания рациональных способностей познания индивида. Собственно, отличие платоновских идей от высших ценностей Ницше в сфере морального мышления состоит только в том, что наличие в созерцании первых требует участия разумного индивида в полноценном государственном строительство, тогда как присутствие в созерцании вторых порождает волю к мировому господству.

Одна из основных мыслей метафизических изысканий философии Ницше формулируется как трагический факт постепенного исчезновения человека высшего типа. Понятно, что философская традиция, в русле которой работал Ницше, не давала ему возможности определить разум как критерий высшей породы человека, поскольку развитие немецкой философской мысли в понимании начал греческой философии постоянно тормозилось пластом влияния римской культуры метафизического тождества разума и рассудка и теологической христианской культуры единства разума и интеллекта. Но Ницше все-таки вышел к подлинной сущности происхождения начал рационального мышления в сфере трагического созерцания, которое определяет греческую классику мысли, в отличие от ее позднего распада, который начинается уже в философии Аристотеля. Понятно, что у Гераклита его интересовало не столько трагическое становление Логоса из противоречия небытия и бытия, сколько трагическое как реальность происхождения расовой морали в историческом феномене дионисического культа. Этот культ возник из исторического перелома процесса ассимиляции дорийских орд в сторону формирования начал греческой классики, то есть являлся предпосылкой элементов мифологии разума в культе Аполлона. Панегирики Ницше расовой энергии в ее грубой полупервобытной силе, характеризующей начальную стадию развития новой цивилизации, не снимают вопроса о механизме исторических событий, которые протекают в момент остывания в душе варвара инстинкта войны, что происходит рано или поздно. С другой стороны, переоценка реальности исторических событий в Европе, предпринятая Ницше, состоит в адекватной оценке революций в Европе как восстания варваров, постепенно смешавшихся с остатками европейских наций. Конечно, по отношению к русской трагедии расовой катастрофы, европейская расовая катастрофа имеет более мягкий характер, однако это не меняет существа понимания исторических событий, когда именно в философии Ницше революции в Европе начинают восприниматься негативно. Понятно, что содержание негативного процесса состоит в антирасовой направленности революционного движения, где интеллектуальный кочевник постепенно оттесняет взаимосвязь разума с расовыми основами души. Выясняется историческая картина, где авангардом этой массы выступает союз Шариковых и Швундеров. Ницше, фактически, противопоставляет пафосу веры в научно-технический прогресс, оправдывающий расовую катастрофу, варварскую волю новой идеологии высшей человеческой породы. Достижением метафизики морали Ницше является то, что он лишает коллективные позиции механического интеллекта, развивающегося из массовой души, его утверждения о безусловном развитии истории в сторону мирового прогресса. Наоборот, если проследить историю технических революций, то она попадает именно на Темные Века, где разум практически исчезает в варварской потребности изменять исключительно внешний мир человека, тогда его взаимосвязь с внутренним миром прерывается.

С точки зрения теории расовых катастроф, интерес представляет, в первую очередь, различное понимание возникновения мировой цивилизации: у Ницше оно строится из концепции расового человека, у Фрейда ? концепции социального человека. Собственно, это и есть две противоположные позиции гуманизма. Понятно, что психология расового человека стремится сохранить традицию кастового сознания, которая характеризует средневековый дух, тогда как анализ социальной психологии человека, наоборот, имеет целью разрушить последние границы различий между моралью и социальной целесообразностью развития цивилизации. Ницше является продолжателем метафизической традиции Гегеля в задаче контрреформации, однако использует совершенно иные методы. Собственно, эта задача заявлена в самой центральной идеи Ницше о вечном возвращении, которую мы трактуем как непрерывное возвращение духовного опыта человека к законсервированной расовой психической энергии предшествующих мировых цивилизаций. Фрейд, очевидно, был последователем ценностей французской революции, то есть его целью было обосновать интеллектуальные позиции свободы как единственную возможность проявления разума. Однако честная позиция исследователя неизбежно приводит к научной истине, несмотря на субъективные предпосылки самого исследователя, поэтому впервые в истории культуры инстинкт смерти формулируется в психоанализе как особая психическая энергии, имеющая иные, чем инстинкт жизни, закономерности.

Основной вопрос метафизики морали сводится у Ницше к вопросу о цене, которую человечество было вынуждено заплатить за научно-технический прогресс. Цена эта, как уже ранее я показал, состоит в возникновении совершенствующейся социальной системы производства наименее полноценного человека, который не должен рассуждать за пределами идеологических вопросов этой системы. Фактически, в идеи научно-технического прогресса как основы субъективного разума заложена новая средневековая мораль, суть которой состоит в том, что любая истина рационального суждения должна быть подкреплена научным экспериментом. Мы, собственно, не выходим за пределы этой новой средневековой морали, у истоков которой существует система философии Канта, когда утверждаем психическую энергию инстинкта смерти базовой для воспроизводства духовного опыта разума. Так, основное требование этой новой моральной истины нравственного закона состоит в том, чтобы критерий разума являлся в качестве чистого начала бытия. В антропологическом смысле, происхождение духовного основания разума определено нами в подсознательном инстинкте смерти, а онтологическое начало бытия осознается как понимание исторического времени, объективно проецирующееся из определенного субъективного основания разума. С другой стороны, инстинкт смерти содержит в себе и эмпирическую достоверность реальности, которая характеризуется проявлением героического характера человека в экстремальных условиях, и, одновременно, идеальную реальность, отрицающую единственную достоверность физической материи. И действительно, если в инстинкте смерти речь идет не об особом виде материи, то, по крайней мере, об особом виде энергии, предполагающим существование некоторого поля, которое тотально воздействует на психику человека и всего человечества. Для нас же, кто, в принципе, понимает, что в метафизике знание не должно противоречить научным фактам, аргументом в доказательстве глобальной энергии коллективного инстинкта смерти может служить пример истории открытия электромагнитного поля, которое, не имея взаимосвязи с возможностью представления в механических закономерностях классической физики, постепенно потребовало пересмотра понимания природы физической материи.

В анализе расового человека по Ницше и социального человека по Фрейду, мы находим объяснение глобального влияния архетипа патриархата и архетипа матриархата в истории мировой цивилизации. Можно сказать, что переплетение этих двух слоев бессознательного и составляет основание психической энергии каждого человека. Фактически, оба мыслителя указывают на конец гуманистических ценностей, где заявлена вера в науку как гарантию действия морального закона. Но если Фрейд остается верен совести ученого, который идет до конца в выполнении нравственного долга перед наукой, то Ницше, полностью погружаясь в архетипы патриархата, отрицает социального человека как такового, создав образ сверхчеловека, то есть, фактически, отрицает фундамент французской революции, где инстинкт животного самосохранения тождествен началу социального самосознания. Заметим, что возвращение сознания происхождения морали к простейшим архетипам матриархата и патриархата есть также доказательство реальности Темных Веков современной цивилизации, поскольку, очевидно, что ученому ХIХ в. не могло прийти в голову выбрать материалом исследования происхождения моральных чувств половой инстинкт в его почти физиологическом воздействии на психику субъекта. С точки зрения теории расовых катастроф, реально, во второй пол. ХХ в. произошел обвал активности расового фронта, поддерживаемого религиозными пластами подсознания, в которых безусловность божественного происхождения человека в истории окончательно была разрушена. В этом смысле, тезис Ницше о смерти бога завершает историю европейской метафизики морали, когда моральная норма обосновывается бессознательным убеждением, что человек есть часть божественного творения. Существует же точка зрения, что в начале ХХ в. христианская церковь потеряла столько влияния над человеком, сколько она потеряла за все предшествующее тысячелетие существования христианской религии.

Доказательством того, что американская цивилизация развивается в русле архетипов матриархата, может служить тотальное распространение психоаналитического учения в американском обществе. В первую очередь, конечно, это связано с попыткой, полностью заблокировать подсознательные процессы инстинкта смерти, поскольку в нем концентрируется расовая память, а она может взорвать американское общество изнутри, ибо оно эклектично, будучи соткано из продуктов распада биологических рас различных народов мира. Культ свободы, как я ранее уже говорил, был естественным процессом возникновения новой рациональной культуры в Западной Европе, где пафос восставших рабов видел в свободе образ будущего, не отрицающего расовой основы души. Но рабская натура такова, что ей не дано постигать сакральный смысл истории, поэтому знать, что за новой верой наступающей мировой цивилизации следует процесс расовой катастрофы, интеллект не в состоянии, ибо его историческое чувство ограничивается исключительно известными представлениями о морали. Реально же, после восстания варваров всегда начинается процесс свертывания расовой инфрастуктуры государства, поскольку варварская натура не выносит ничего, что напоминает ей о ее неполноценном происхождении. Но если в истории Западной Европы этот процесс свертывания расовой культуры протекал в каких-то границах компромиссов с расовой душой, то в американской социальной модели он был достаточно агрессивен, что связано с крайне неглубокой расовой культурой как таковой, ибо южные штаты Америки, где она концентрировалась, имели слишком слабые расовые исторические корни (сюда съезжались представители низшего сословия Западной Европы, как в свое время в Византию съезжались выродившиеся греки и римляне. Единственное отличие свертывания расовой культуры в Америке от России состоит в том, что в ней не было реального нашествия орд, подобных большевистской, поэтому мы не можем определить эту расовую катастрофу как жесткий процесс. Таким образом, психоаналитическая теория явилась для американского общества большой психологической находкой, ибо блокировка подсознательного инстинкта смерти гипнотическими суждениями о сексуальных фантазиях, давало возможность дальнейшего регресса в сторону животного основания психики, где механический интеллект испытывал легкость и непринужденность своей активности.

Заметим, что признаки рациональной культуры начинают исчезать в Западной Европе сразу же после разгрома фашизма. Конечно, идеология кочевого интеллекта создала миф о разгроме фашизмом научных школ в Германии, однако историческим фактом является то, что центр интеллектуальной культуры после Второй Мировой Войны смещается из Европы в Америку и Россию. Причем смещение этого интеллектуального центра не влечет за собой восстановления рациональной культуры, но и наоборот, она постепенно начинает исчезать из научных журналов, из вопросов социальных, но, главное, исчезает сам тип выдающего европейского ученого, этого реального антропологического доказательства действия научной метафизики морали. Качество рациональной культуры научной европейской элиты начинает катастрофически падать, и через несколько десятилетий в наше время речь идет уже не о мировом масштабе личности ученого, а скорее о каких-то элементарных отголосках рациональной культуры в научной среде.

Ранее, я уже сравнивал американское общество с социальной психологией византийской цивилизации. Очевидно, что это сравнение возможно только с точки зрения процесса расовых катастроф, когда необходимо установить то буферное государство, которое связывает новую и старую эру человечества. После распада арабского халифата, Византия становится, фактически, единственным государством, где сохраняется какая-то элементарная система государственности в среде варварских нравов Азии и Европы. Парадокс состоит в том, что разуму начинает противостоять свобода, развивающаяся в массовых ценностях как культ чувственности, вызывающей слабоумие индивида. Возвращаясь к психоаналитической теории, мы понимаем, почему инфантилизм современных психических аномалий массовой психики прямо зависит от интенсивности внутренней взаимосвязи коммуникаций массового общества. Все дело в том, что механические системы коммуникации (то есть связь, протекающая по средствам массовых коммуникаций: радио, телевидения, телефону) тотально разрушают личное начало души, обусловленное подсознательным инстинктом смерти. Если социальная инфраструктура строится, в основном, на архетипах матриархата, то в состоянии анархии морального чувства интеллект не имеет возможности напрягать мышление более, чем того требует объективная задача общества. Субъективный мотив практически полностью устраняется, поскольку субъективные основы разума требуют достоверности доказательства существования личного сознания «я», а их массовое общество дать не может, ибо в нем отсутствует разум. Таким образом, индивид, стремящийся полноценно структурироваться в социальную инфраструктуру общества постепенно замечает, что его мышление постоянно ослабевает в возможностях внимания на самостоятельных конструкциях его индивидуального мышления. Постоянное подавление бессознательного инстинкта смерти, как заметил уже Юнг, ведет к максимальной активизации механической энергии социальной активности американца.

Постепенно, динамика жизни мировой цивилизации возвращается к той первобытной непосредственности нравов, которая характеризует конец всех мировых цивилизаций, где эклектически переплетаются инстинкты самосохранения различных народов и рас, в которых устранен их коллективный бессознательный инстинкт смерти. Для социального робота, каковым является массовый человек, функции подсознания энергии инстинкта смерти не нужны. Если ответить на вопрос: почему так активен в своих реакциях непосредственный ребенок в отличие от взрослого человека, у которого сознание несет нравственную ответственность за поступки, то не трудно догадаться, что действия ребенка почти полностью бессознательны, поскольку в нем отсутствуют субъективные навыки самостоятельного мышления. Аналогичным образом, вероятно, и психология американца, где все виды правовой и юридической системы протекают исключительно в области интеллекта, проявляет подобную активность, поскольку в нем практически отсутствуют субъективные начала мышления, где существует рациональное самосознание. В этом смысле, очень показателен социологический труд Поппера, где свободное общество противопоставляется всей разумной истории человечества, поскольку, действительно, мировая история есть история ответственности разумного человека перед будущим цивилизации, а в открытом обществе существование касты и, следовательно, возможная рациональная перспектива развития мировой цивилизации исключена. Там, где душа полностью непосредственна в своем отсутствии опыта инстинкта смерти, там не может быть и моральной ответственности. Например, исламских террористов американские военные пытали(!) популярной американской музыкой, и психика террористов не выдерживала ее длительного прослушивания, в результате чего террористы сообщали секретные сведения. Эта пытка, впрочем, характеризует всю мировую цивилизацию, в которой архетипы матриархата насильно культивируется в массовое бессознательное, что приводит к неизбежной деградации психики, поскольку разум в мировой цивилизации формировался в активности патриархального интеллекта.

Глава 14

О происхождении разума

Культ свободы, в отличие от культа долга, как ранее я уже определял, есть противопоставление интеллекта — разуму. В истории философии это противопоставление, как известно, возникает в диалектическом переосмыслении Гегелем субъективных основ понимания разума у Канта. Одновременно, исторически, это есть и поворот от реформации к контрреформации. Гегеля много критиковали за контррефоматорское направление мысли (особенно марксисты), однако было бы наивно не замечать, что в этом повороте истории философии существует безусловное требование возвращения мышления к нормам патриархального интеллекта. Те, кто далек от задач и содержания философии, пытаются определять философию Гегеля как панлогицизм, тем самым не понимая самого существа целей философии, которые, как никакая другая область мышления, формируется в русле расовых оснований души. Ведь отличие метафизики от физики для философа никогда не состояло в том, чтобы свести спекулятивное или критическое мышление к религии или науке, но, наоборот, его мышление было направлено на выяснение чистых смысловых функций мышления за пределами каких-то коллективных представлений веры или ценности абстрактного мышления. С другой стороны, подлинная философская мысль всегда определяется авангардным направлением понимания истории, в первую очередь, конечно, тех новых сил, которые отвечают интересам высшего блага всего человечества. Не случайно Поппер, этот интеллектуальный кочевник социальной инженерии, определил Гегеля как «новый племенной дух». Действительно, как Аристотель стал базовым основанием разума для средневековых теологов Западной Европы, так и для современных рационалистов России Гегель выражает основание нового расового духа в его наиболее последовательной позиции осмысления разума.

Проблема ценностей контрреформации есть проблема возвращения от анархии инстинктов матриархата к опыту традиций патриархата, которая характеризует стабильные структуры существования мировой цивилизации. Эта задача определяется самой динамикой процессов бессознательного человека, когда борьба этих двух архетипов в человеческой психике заложена в нем изначальной природой двух инстинктов: инстинкта смерти и инстинкта жизни. Первый инстинкт учит человека, что окружающий его чувственный мир есть слабое отображение бессмертного духа, тогда как второй инстинкт требует полностью подчиниться чувству окружающей его материи, преобразуя ее в соответствии со своим представлением о биологической необходимости.

Европейская мысль, начиная от средневековой теологии, развивалась исключительно в русле традиции библейского понимания творения мира, поэтому эпоха Возрождения, вызванная исторической гибелью Византийской империи и, как следствие, коллективным возмущением расового фронта человечества, привела к попытке переосмысления последнего достижения греко-римской цивилизации. Заметим, что это переосмысление, в основном, в философии истории вплоть до Ницше, проходило по канонам римской прерогативы рассудка, то есть разум понимался в качестве практического объяснения целесообразности существования личности. Правда, уже до Ницше, у Гегеля мы находим иное понимание разума, прежде всего, в качестве действия противоречия мышления. Логическое противоречие, не формальной логики, а научное понимание противоречия непрерывности отрицания конечного знания в истории, составляет в диалектике Гегеля непосредственный живой дух процесса саморазвития мышления. Поэтому наиболее грубой ошибкой в понимании системы диалектических понятий Гегеля (которая, в частности, имеет место в марксизме) является полагать, что абстрактная система гегелевских понятий «оторвана» от реальности как таковой. В действительности же, эта система понятий была направлена на то, чтобы объективный разум имел возможность контролировать деятельность рассудка, что необходимо с точки зрения идеальной сущности явлений. Преодоление кантовской вещи-в-себе, или явления в себе, осуществляется в этой системе диалектических понятий в качестве постоянного погружения сознания в противоречие самого явления, в результате чего понимание явления распадается на видимые противоположности, отображая динамический срез действительности. В отличие от предшествующей истории философии, которая, за редким исключением, использовала научные методы и логику науки в философии (например, необходимое и достаточное математическое условие Лейбницем), диалектическая система понятий Гегеля возвращается к началам философии, а именно к противоречию Гераклита как движущей силы истории. Таким образом, несмотря на прямолинейность развития истории в духе библейского откровения: античность ? средние века ? новое время, в методе отрицания промежуточных понятий в диалектическом самопознания духа появляется предпосылка теории расовых катастроф, одним из родоначальников которого является Гераклит. Следовательно, если система диалектических понятий Гегеля разработана с использованием гераклитовского понимания борьбы противоположностей(на что сам указывает Гегель), то первые предпосылки понимания теории глобального расообразования следует искать у Гегеля.

Нет сомнения в том, что марксизм есть чисто интеллектуальное учение, которое не учитывает метафизическое понимание разума в принципе. Разум в марксизме есть свойство высокоразвитой материи и, следовательно, в понимании сущности разума в марксизме не может существовать никакой иерархии. Логика марксизма достаточно проста: если бога нет, то и не может быть каких-то метафизических рассуждений о ценностях. В противном случае, сами рассуждения марксизма о пролетариате и борьбе классов становятся не более, чем фикцией, подкрепленной наукообразными экономическими проектами. Ведь экономическая логика есть логика исключительно чистого интеллекта, где разуму отведено минимальное присутствие, которое состоит в формальном уважении его в истории как некоторого музейного экспоната. Тем важнее для нас показать, что подлинное продолжение традиции гегелевской диалектики необходимо искать не в марксизме, а в метафизике Ницше.

Марксизм, в действительности, исходил в своем учении из вполне конкретных исторических предпосылок. Действительно, в эпоху Маркса существовал пролетариат и существовала буржуазия, что в терминологии Шпенглера соответствует четвертому и третьему сословию в иерархии высшей культуры. Но предпосылка марксизма исходила целиком и полностью из библейской интуиции истории, в которой практически полностью отсутствовала античная модель истории как процесса глобального расообразования. Таким образом, можно сказать, что теория марксизма есть в истории гуманизма реакционная модель понимания истории, возвращающая ее даже не в средние века, а к психологии Ветхого Завета, для которого характерно ожидание мессии, в данном случае, мирового пролетариата. Было много сказано о попытках Гегеля, особенно в конце жизни, доработать свою философскую систему до соответствия христианской триаде, однако советские историки и философы практически не обращали внимание на принципиальное новое понимание духовного опыта у Гегеля, чья модель строилась исключительно на основании новой рациональной культуры. Советские идеологи пошли значительно дальше, отбросив учение об абсолютном духе как пережиток «поповщины».

В действительности, по моему убеждению, именно учение об абсолютном духе Гегеля содержит в себе предпосылки новой расовой психологии, возникающей исключительно из отрицания возможности ограничить действие разумного духа какой-то конечной интеллектуальной задачей. Наоборот, марксизм исходил из конечных интеллектуальных задач по переустройству общества, обоснованных экономическими целями, что в принципе отрицает сакральный смысл истории, вкладывая в него механическую борьбу классов. Гегелевская же философия истории, несмотря на обоснование в русле христианской религии, строится из безусловной прерогативы разума над интеллектом, что достигается в качестве господства нового духовного опыта сознания над эмпирическим опытом. Причем, это господство осуществляется в онтологии бытия, где нравственный долг реализуется в качестве непосредственного решения объективности метафизической задачи рационального мышления.

Понятно, почему марксизм получил в России столь большую поддержку: в русской культуре не существовало практически никакого опыта рационального понимания истории, тогда как варварский интеллект, как мусор завезенный Петром в Россию вместе с военными и научными достижениями, постепенно породил среду интеллигенции, для которой исторический факт мог объясняться полярно противоположно в зависимости от политических изменений внутри в России. Подобного рода отсутствие рационального исторического мышления характеризует в принципе все подражательные формы колониальной культуры. Собственно, история последних трех веков России есть драматическая борьба между патриархальными нормами морали и анархизмом нигилизма вырождения. При этом ошибочно полагать, что патриархальный интеллект чужд рациональной культуре. В действительности, его отличие от варварского интеллекта состоит в более медленном развитии, однако все выдающиеся достижения в науке и классической литературе, в основном, относятся к патриархальному интеллекту: Менделеев, Достоевский, Толстой. Патриархальный интеллект выражает сознание расовой души, поэтому его моральная основа, хотя и архаична, с другой стороны, контролирует полноценные психические реакции.

Гегель попытался ассимилировать рациональное знание в структуру патриархальных ценностей, что выразилось, в первую очередь, в прерогативе сознания нравственного долга перед сознанием свободы. Понятно, что метод пересмотра устаревших субъективных представлений о разуме, предполагающий у Гегеля только спекулятивное отрицание реальности, но не глобальное переустройство патриархального быта, и есть эпоха контрреформации в Германии. Именно эта бессознательная расовая основа быта германской души, безусловно, не устраивала Маркса, когда вопрос был поставлен о тотальном разрушении патриархального быта как такового. Сам принцип психической трансформации духовного опыта одной исторической расы в другую, в результате глобального расообразования, который прослеживается в учении об абсолютном духе, марксизм подменил учением о человеческих массах как движущей силы истории. Мораль, фактически, в марксизме упраздняется как пережиток истории, хотя никакой новой морали не предлагается, поскольку ее и не может существовать в массовой психологии по определению. Поскольку патриархальный интеллект развивается медленнее, чем анархические конструкции механического интеллекта, то охлократические социальные структуры заполняют вакуум в момент этого отставания.

Ранее, я уже говорил, что, несмотря на единство западноевропейской истории, которое определяется Средневековьем, французская, английская и немецкая культура значительно отличаются философским пониманием разума. Формирование различия понимания, безусловно, следует видеть еще со времен влияния Римской империи, когда германские племена на восточном берегу Рейна мало подверглись ассимиляции, в отличие от своих западных соплеменников. Языческие инстинкты у восточных германцев были значительно сильнее, что поддерживалось дикими племенами еще восточнее: славянами. В результате, и понимание оснований разума в философии истории различается в английской, французской и немецкой культуре. Показательно, в этом смысле, что английская псевдо философия наиболее реакционна по отношению к признанию отличия существа разума от существа рассудка. И первое, что приходит на ум в доказательство этого тезиса, — утверждение Рассела о том, что философия Гегеля ложна («История западной философии»), и понятно почему: гегелевская философия лишает интеллект его автономии по отношению к разуму, рассматриваю его как часть развития абсолютного духа.

Ницше, в отличие от Гегеля, прямо формулирует новые метафизические задачи философии как возвращение к расовому опыту предшествующих цивилизаций. Эти задачи контрреформации длительное время, вероятно, бродили в германской расе, закончившись Второй Мировой Войной как попытка доказать необходимость существования иерархии кровью многих народов мира. Мы видим, что в идеологии фашизма понимание истории разворачивается последовательно в качестве смены кастовых принципов расовой системы европейцев: греки, римляне, германцы выступают здесь в качестве авангарда высших ценностей мировой истории. Но при всей серьезности отношения к явлению фашизма как одной из первых попыток построения новой кастовой организации в системе технократической цивилизации, нельзя не осознавать, что этот кастовый принцип был ложен в силу ложного понимания расовой иерархии, построенной на биологическом понимании неравенства рас.

Поясним, почему мы полагаем, что философия Гегеля учит в системе диалектических понятий о новой духовной системе взаимоотношений между людьми и новой духовной организации субъекте, которая органически вырастает из патриархальной позднесредневековой немецкой психологии. Истоки, вероятно, этой иерархии следует искать в понимании протестантской религией духовного опыта сознания как такового. Я полагаю, что протестантская реформация ставила своей целью возвратиться к истокам библейской традиции не для того, чтобы возродить каноны Ветхого Завета, а для того, чтобы найти жесткие субъективно-моральные основания расовой души тогда, когда человеческий институт церкви разрушался изнутри. Уже Фрейд заметил, что европейцы никогда не были монотеистами в подлинном смысле этого слова, понимая под единым богом скорее моральный договор в духе римского права, чем глубинную веру, доходящую до самых разрушительных основ психики. Действительно, европейская душа отличается от рас других народов, по моему мнению, более поздним эволюционным появлением своей психической энергией коллективного бессознательного. Миф о Логосе возникает в греческой цивилизации тогда, когда восточные цивилизации уже прошли свой период расцвета. Но понятие бог и разум являются абсолютно противоположными понятиями в системе высших ценностей, поэтому первое появление сакрального содержания мифа о Логосе в древней греческой мифологии было обречено исчезнуть под пластами контрреформации, как исчезла религия единого бога Атона после смерти фараона Эхнатона. Именно уровень исторического национального самосознания разума есть критерий расового различия, поскольку чужая интеллектуальная культура может усваиваться, (по крайней мере, на начальном уровне) достаточно быстро, тогда как рациональная культура может быть развита только либо самостоятельно, либо отсутствовать.

Что происходит с человеческими расами в ХХ и ХХI веках? Укажем только на некоторые факты психических изменений европейца. Рассматривая, например, историю американского «ку-клукс-клана», мы обнаруживаем, что в начале ХХ века он насчитывал в своих рядах около десяти миллионов человек, являясь влиятельной политической силой в американской обществе, тогда в конце ХХ на демонстрации этой организации в Нью-Йорке на улицу решило выйти только несколько десятков человек, которых полиции пришлось охранять от беснующихся масс. Биологически, белый американец не изменился, а вот психически с ним произошли значительные расовые изменения. Европеец перестал быть самим собой, перестал выражать какую-то отчетливую разумную позицию, где можно увидеть за экономическими проектами и примитивной либеральной идеологией разумную стратегию будущего мировой цивилизации. Вполне справедливо в конце ХХ века появился черный расизм, поскольку было бы наивно не увидеть представителю не европейской расы, что европеец теряет моральные позиции в мировой идеологии, постепенно отступая к примитивному бытовому мышлению.

Идеология интеллектуального кочевника строится из представления о функционировании мирового рынка товаров и рабочей силы. Собственно, объективный механизм мирового рынка есть ценность исключительно интеллекта, к которому разум не имеет никакого отношения, за исключением, быть может, необходимости выживания человечества как биологического вида. Эти низшие познавательные способности интеллекта строятся на активности массовой психологии, в которой нравственная основа отношения людей полностью отсутствует, поскольку в системе массовых социальных отношений ее никто и не требует. Система: работодатель — работник, определяющая производственные циклы постиндустриального общества, создает замкнутый процесс по производству психологии морали рабов, не нуждающейся в ценностях разума. Марксистская теория полагала, что если возникнет новая система производства, в которой рабочий будет владеть частной собственностью на средства производства, то произойдет слом этой замкнутой системы по производству рабов, поскольку свободный труд и есть объективная свобода человека. С точки зрения раба или пролетария эта формула вполне адекватна. Но что она дает человеку высшего типа, который свободен от природы? Она, фактически, исключает идею иерархии между людьми в самом основании рациональной морали, поскольку интеллект в данном положении занимает роль тоталитарного диктатора ценностей и нравов людей в среде активной человеческой массы. Масса же есть продукт распада расы, то есть процесс исключения духовного опыта сознания человека из повседневного образа жизни, и, как следствие, прямая дорога к тотальной охлократии человеческих нравов.

В результате тоталитарной диктатуры интеллекта в России в ХХ веке, как ранее я уже указывал, здесь практически полностью прекратился процесс производства людей, способных рационально осмысливать происходящие исторические события. Понятно, что низшие ценности, обусловленные интеллектуальной культурой, были значительно усилены за счет крайнего регресса человеческой породы, то есть фактического вырождения расовых признаков нации. В принципе, власть любых познавательных способностей формируется всегда в качестве какой-то тоталитарной силы, ибо даже достоверность примитивных представлений какого-нибудь полудикого племени в джунглях Амазонки внушается каждому члену племени через суровые табу. Выход за пределы этих табулированных коллективных представлений неизбежно влечет социальные потрясения. Поэтому миф о свободе либеральных ценностей есть только миф, не более того, ибо уже Гегель заметил: не является ли эта система английского либерализма особенным свойством тупоумия английской нации? Понятно, что речь, конечно, не идет обо всех англичанах, но о самой национальной тенденции постоянно противопоставлять свободу всем требованиям рациональной основы государства. С точки зрения же новых основ цивилизации, связанных с нравственными требованиями к рациональному мышлению, следует сказать, что, вероятно, в английском либерализме сформировался тот особый компромисс с требованиями рациональной культуры, который дает возможность, как в свое время в византийской цивилизации, быть буфером между двумя мировыми цивилизациями.

Интерес, конечно, представляет вопрос о том: почему коммунизм решил взять на себя заботу о народе и нации? Может быть, в народе и нации уже не осталось таких представителей, которые способны сами позаботиться о национальном государстве?

Иерархия сословий, существовавшая до начала европейских революций, строилась на ценностях дворянской и аристократической среды, которая проявляла заботу о народе в соответствие с верой в какие-то высшие духовные ценности. Таким образом, в действительности, именно дворянско-аристократическая власть, соблюдая иерархический принцип кастового государства, выражала веру в духовный путь нации. Поэтому единственным связующим звеном нации и народа была его расовая элита, которая формировалась и развивалась в течение тысячелетия. Да и возможно ли развитие нации вне иерархии? Ведь даже человеческие орды, разрушающие государства, в конечном счете, должны подчиниться принципу иерархии, правда, в системе своих полу уголовных стереотипов. Таким образом, задачей любой кастовой системы, возникающей в начале новой мировой цивилизации, является разрушить эти полу уголовные стереотипы представлений о праве, истории, и ценностях, в целом. И чем быстрее разрушаются эти стереотипы, возникающие в результате жесткой борьбы за власть различных племенных кланов, тем быстрее формируются самостоятельные начала новой цивилизации. Но было бы наивно полагать, что эти полу уголовные стереотипы распадутся естественно. Для их уничтожения нужна сила, сила, прежде всего, нового морального принципа ценностей. Эта сила должна произвести насилие, прежде всего над сознанием, которое лишено морального основания в истории.

Сравнивать количественно: расу и массу в определенном народе не имеет смысла, поскольку в каждом человеке присутствуют определенные расовые начала коллективного бессознательного и массовые стереотипы поведения коллективного бессознательного. Такое сравнение равносильно тому, что пытаться выяснить: какой инстинкт в человеческой душе интенсивней — смерти или жизни. Однако, ясно, расовый инстинкт всегда тяготеет к патриархальной культуре, тогда как массовый — к матриархальной, то есть мировая цивилизация как бы качается над непосредственной стихией животных инстинктов в поле расового фронта. При этом любая цивилизация в истории переживает процесс активности то психической доминанты матриархата, то патриархата. Но в истории любой исторической цивилизации наступает момент, когда расовое коллективное бессознательное полностью исстрачивает свой первичный заряд агрессии, в результате которого непрерывно производится духовный опыт, и тогда начинается коллапс живых переживаний души, связывающих единый дух нации в развитии ее воли в историческом времени. В результате, все движения человеческой психики вновь обретают непосредственность чувств и желаний, которые индивид переживает в своем естественном состоянии. Раса вырождается в человеческую массу, чье происхождение, по справедливому утверждению Фрейда, следует искать в человеческой орде. Но и новая раса также формируется из человеческой орды. Потому и говорят Рассел и Ленин во время встречи на одном языке, что, с одной стороны, выступает интеллект, утративший взаимосвязь с живой расовой основой души, а с другой стороны, интеллект, выражающий инстинкты расового вырождения. Это, конечно, не наш язык, поскольку в этом языке общения отсутствует сознание высших ценностей. Наиболее точно понимание признаков разума в человеческой психологии сформулировал уже Платон, осознавший, что в семье аристократа может родиться представитель низшей человеческой породы, а в среде низшего сословия, наоборот, высший человеческий тип. Ведь аристократия любого исторического народа есть только один из фрагментов расовой психологии нации, может быть, наиболее концентрированный, но далеко не определяющий всю ее историю. Другое дело, что раса исчезает тогда, когда разрушается ее этнический фундамент, — крестьянское сословие. Именно как процесс разрушения крестьянского сословия, этого фундамента расы, и следует рассматривать процесс расовой катастрофы.

Агрессивное наступление массовой культуры на разум вызвано отсутствием канонических законов моральных требований рационального мышления. В религии было все нравственно ясно с точки зрения интеллектуальных формул, где запрет на убийство, на семейную измену, на воровство и другие преступления налагается как истина божественного происхождения этого религиозного закона в субъективном сознании. Но рациональная мораль, исторически, развивалась как непрерывное открытие новых научных законов, в которых объективно подтверждался новый взгляд на мир. И действительно, в духе классической механики существует определенное метафизическое единство: разума, науки и духовного опыта сознания субъективности, чего никак нельзя сказать о характере современной науки. Во второй пол. ХХ века произошел тотальный распад именно метафизической интуиции науки, которая ранее отождествлялась с сакральным чувством мира как постигаемого механизма Вселенной. Открытие физических полей, в первую очередь, ударило по традиционному механическому представлению о разуме, заложенном в кантовском субъективизме как незыблемости механических законов Ньютона. Физическое определение электромагнитного поля как «особого вида материи», отрицает единственность непосредственного механического восприятия в качестве доказательства очевидности того или иного явления. Как известно, об этой очевидного здравого смысла, доверяющего субъективному восприятию, больше всего говорили английские эмпирики.

С другой стороны, в этой агрессивности массовой культуры мы замечаем усиливающую истерию, связанную с ненормально повышенной активностью рефлексов архетипов матриархата. В какой-то степени, психологически, можно допустить, наблюдая, как проводятся женские чемпионаты мира по штанге, футболу или хоккею. Но когда появляются случаи, когда женщины становятся священниками, министрами обороны, то есть появляются в областях, которые раньше составляли расовое основание нации, следует признать, что расовая катастрофа набирает обороты. Причины катастрофы следует искать в разрушении канонических законов патриархального интеллекта. Правда, периодические потрясения мировой цивилизации в эпохи расовых катастроф указывают на необходимость возвращения человека к естественному состоянию. Но эта необходимость есть скорее временное отступление человечества назад.

Было бы неправильно полагать, что только мужские инстинкты агрессивны. В женской психологии мы также находим агрессивные проявления, но они, в отличие от мужского архетипа, связаны с патологией, которая возникают тогда, когда женщина начинает проявлять функции, которые несвойственны ее полу. Ведь не трудно заметить, что расовая музыка любого народа коренным образом отличается от психологического ритма современной массовой музыки именно отсутствием психопатической энергии. Последняя, есть смещение коллективной энергии бессознательного мировой цивилизации в сторону архетипов матриархата, когда женское бессознательное выработало вместо естественного для мужской психологии инстинкта смерти, состояние истерии психики как вид патологической агрессии реальности.

Наиболее важно, конечно, понять механизм возникновения массовой истерии для анализа социальной системы советского режима, в которой эта патология играла ведущую роль, начиная с событий 17-го года. Прежде всего, тотальная истерия характеризует начало событий 17-го года, в момент установления большевистской власти. Не будем оправдывать белых, которые действовали малоубедительно: и идеологически, и военно- стратегически, но не видеть, что первые годы советской власти в стране господствовала натуральная человеческая орда со всеми атрибутами ее варварского проявления, было бы несправедливо с точки зрения разумного смысла исторических событий. Сама большевистская элита, как легко заметить, сплошь состояла из наиболее ярких представителей расового вырождения. Понятно, что в среде, где действовали многовековые расовые традиции народа, обычными лозунгами о власти рабочих и крестьян было трудно что-либо изменить, поскольку радикальные изменения быта и государственного устройства возможны только тогда, когда начинает меняться подсознание человека. Но, в истории, все восстания рабов и нападения человеческих орд на цивилизованные народы, психологически, оправдываются варварами одним аргументом: эта власть нравственно разложилась и выродилась. И, частично, это действительно так. Однако вырождение власти еще не есть вырождение народа. Например, гибель Римской империи, сопровождающаяся тотальным разложением римской государственной элиты, психологически незначительно отражалась на психологии римского крестьянина, чья вера в родовых богов оставалась достаточно прочной.

Таким образом, распространение массовой истерии есть один из основных признаков расового вырождения, причем, можно заметить, часто коллективная истерия становится средством «воспитания» человеческих масс. Вероятно, в момент захвата человеческими ордами государств, на их территории формируется коллективная истерия агрессивных инстинктов матриархата, поскольку это единственный механизм контроля культуры, находящейся на более низком уровне, над культурой, которая стоит на более высоком уровне. Как работает механизм коллективной истерии бессознательного, можно и сейчас видеть в системе социальных отношений Северной Кореи и Китая. Ранее, я уже определил, что архетипы матриархата непосредственно взаимосвязаны с активностью интеллектуальной культуры, поскольку в среде этой культуры максимально возрастает активность инстинкта самосохранения. Собственно, идеология высшей ценности жизни, составляет один из краеугольных принципов расового вырождения.

Таким образом, феномен расовой катастрофы мы связываем с массовым распадом психики, когда несоблюдение правовых норм есть следствие разрушения ценностей патриархального интеллекта и формирование на его месте социального интеллекта. Социальный же интеллект есть интеллект кочевника по преимуществу, поскольку в нем отсутствует нравственная ответственность. Сформулируем еще один постулат глобального расообразования: интеллект, в отличие от разума, не контролирует соблюдение нравственного закона и не способен требовать выполнения моральных принципов в силу отсутствия обратной взаимосвязи с архетипом патриархата в бессознательной психике. Главное, что отсутствует в интеллектуальной культуре, — это понимание, что в человеке разум либо существует от природы, либо не существует вообще. В античности, как известно, у Платона это связывалось с теорией врожденных идей, которой придерживался и Декарт. Рассудочные способности мышления могут быть развиты через длительную тренировку освоения логических операций, вследствие чего человек с рабской натурой вполне может стать настоящим интеллектуалом в понимании множества вопросов науки, политики, любой области жизни. Но существование рациональных способностей мышления определяется, в отличие от интеллектуальных способностей суждения, очень интенсивной работой подсознательного инстинкта смерти, или, другими словами, субъективным духовным опытом самосознания. Социальный интеллект, наоборот, обусловлен активностью пластов психики, связанных с архетипами матриархата, и всегда стремится отрицать наличие духовного опыта по существу, поскольку дух, как диалог с сакральной сущностью мира, содержит логические противоречия онтологических вопросов реальности.

Рассмотрим учение Платона о непрерывном возвращении сознания в расовой памяти человека к истокам его происхождения в историческом времени. Первое, что здесь утверждается, — это неприемлемое для современного эмпирического восприятия утверждение, что наши непосредственные ощущения суть не подлинная реальность, а состояние сновидения, которое владеет психикой вследствие отсутствия в ней активности самостоятельного психического центра. Я полагаю, что известная идея о вечном возвращении Ницше — это и есть подступы к пониманию учения Платона о действии мировой души (или расовой души, пользуясь современной терминологией) как состояние воспоминания своего расового прошлого. Для нас, человеческая душа есть энергия бессознательной психики, в которой происходит непрерывная борьба архаичных инстинктов патриархата и матриархата. Отличие расовой памяти от механического запоминания интеллекта, строящегося по принципу вычислительной машины, состоит в спонтанности воспроизведения эстетических образов созерцания реальности, проистекающих непосредственности из подсознания инстинкта смерти. Понятно, почему европейские просветители противопоставили животное человеческое существо религиозной идеи о духовном происхождении мира, — необходимо было обосновать стремление человека к свободе. Однако освобождалось, в результате, помимо мышления, низшее физиологическое начало от контроля подсознательного инстинкта смерти. Здесь Ницше оказывается глубоко прав, полагая, что и Сократ и Платон выступили в классической традиции греческой мифологии как разрушители ее героического начала. Ведь вера в великий миф возникает не по человеческой воле, а в силу соприкосновения человеческой души с сакральными началами мира, поэтому Сократ и Платон лишь осознавали конец этого откровения.

Было бы бессмысленно полагать, что мы отрицаем всемирно-историческое значение европейских революций, поскольку мы исходим из веры в разум, которая определяет их непосредственный героический дух. Однако мы полагаем психологическую основу этой веры, связанную с культом свободы, архаичной по отношению к вопросам современной морали. Абстракция, на которой строятся современные моральные ценности, противостоит разуму не меньше, чем полное доверие к чувству. Чистая абстракция определяет существующей только реальность, действующую в коллективной системой представлений. Все, что выходит за пределы этой системы, она признает лишь гипотетически, поскольку основным авторитетом интеллекта является критерий власти абстракции над непосредственным чувством. В культуре Просвещения это выражалось в культовом стремлении человека к власти над внешней природой. Собственно, моральные принципы гуманизма, в своей антропологической основе, достаточно близки христианской доктрине о человеке как венце природы. Отличие состоит только в том, что гуманизм, исключив существование божественного откровения мира, стал утверждать, что человеческий интеллект есть критерий всего существующего и, следовательно, человек вместо бога должен господствовать в мире. Это господство постепенно стало приобретать те откровенные черты морали рабов, в котором механический труд и грубая физиологическая разрядка постепенно оттеснили все элементарные признаки высшей психологии, то есть духовное начало расовой души. Первым негативно стало воспринимать реальность искусство. Я полагаю (конечно, ссылаясь на субъективное впечатление), что живопись импрессионистов есть первый опыт эксперимента возращения сознания художника к своему расовому подсознанию. В дальнейшем, у Пикассо, этот эксперимент становится методом.

Принципиальным отличием человека от животного является основа расовой памяти, поскольку животное имеет только рефлекторную память, родственную интеллектуальной памяти тем, чем механически запоминает алгоритмы поведения, связанные с инстинктом самосохранения. Но расовая память инстинктом самосохранения не определяется. Именно поэтому, все исторические расы проявляют признаки героизма в военных действиях, а страны, где расовое вырождение стало нормой, наоборот, неспособны вести войну за победу вообще. Напомним, например, войну Египта с Израилем в 70-ых годах, когда израильская армия достаточно быстро разгромила Египет, поскольку значительная часть населения Израиля были выходцы из СССР; или, например, поразивший всех разгром Франции во Вторую Мировую Войну, которая была оккупирована фашистской Германий за несколько недель. Вероятно, инстинкт самосохранения не способен активизировать боевой дух народа, поскольку самосохранение свойственно, в основном, животному началу человеческой психики. Наоборот, русские, несмотря на советский оккупационный режим во Второй Мировой Войне, выиграли войну с Германией. И дело здесь не в особенности русских традиций, которые в своей народной основе не являются агрессивными, а в том, что через реформы Петра I в Россию начал смещаться эпицентр мирового глобального расообразования, разрушая основы традиционного патриархального русского быта. Процесс формирования новых наций неизбежно носит агрессивный характер, в силу значительного возбуждения коллективного инстинкта смерти в процессе самоутверждения нации в истории. Не случайно, Наполеон, пренебрежительно относясь к российской культуре и государственности, с уважением относился к традициям русской армии, и даже строил в свое время планы послужить в ней солдатом, чтобы постигнуть ее боевой дух. Мы видим, что патриархальный интеллект наиболее полно проявляет себя именно в критические для нации событиях, поскольку в остальное время он находится в состоянии непрерывного воспоминания своей расовой истории, то есть, фактически, пребывает в бессознательном по отношению к эмпирическому восприятию состоянии. Наоборот, зрелые, исторически, нации нападают на другие народы, так как их отмирающий расовый инстинкт способен бодрствовать только в механической активности национальной воли.

Основы высшей психологии, в целом, строятся на механизме расовой памяти, когда взаимодействие подсознания инстинкта смерти в психике личности не дает возможности использовать человека как статистическую единицу человеческой массы. Протест может быть различным: от терроризма, который полностью исключает признаки рациональной психологии, до, первоначально, задачи постановки новых целей мировой цивилизации, из которых мы исходим. Суть этого протеста имеет полярно противоположное стремление, чем стремление к свободе, поскольку, повторим еще раз: человек, обладающий в душе высшим нравственным законом, стремится не к свободе, а к выполнению нравственного долга. Механический протест против глобализма: массовые митинги, террор, есть скорее отдельные брызги того разрушительного котла инстинкта смерти, который заглушается в эпохи расовых катастроф социальной активностью человека. Однако, понятно, что подобная политическая ситуация в мире не может длиться долго, ибо искусственное игнорирование основного инстинкта человеческой психики неизбежно влечет за собой психические аномалии, являющиеся причиной массового вырождения человека.

Стремление каждого человека периодически возвращаться к своему расовому прошлому, не зависит от различий расовой психической культуры человека. Американских негров тянет в Африку, чтобы соприкоснуться со своей расовой историей, или попытаться ее каким-то образом воспроизвести на американской земле, что выражается в распространении магического культа Вуду. В России, мы видим, стали восстанавливаться все традиционные религии Российской империи до 17-го года. В Израиле растет активность консервативных иудеев. А о ситуации в Азии говорить не приходится: в ней, собственно, еще не закончилось тотальное доминирование ислама, который возник на шестьсот лет позднее христианства. В основе расового движения души лежит потребность использовать патриархальный интеллект, исключающий в себе психические аномалии, и дающий возможность оценить индивидуальную жизнь с другой стороны, а именно, с точки зрения мгновения, протекающего в вечности исторического времени. Религия становится частью моды, чем-то экзотическим. Аналогичные процессы происходили и в поздней Римской империи и, вероятно, в Вавилоне перед его падением. Это смешение различных верований, вызванное отсутствием одного нравственного центра, характеризует историю мировых расовых катастроф в качестве глобального обновления психической структуры человека, которая освобождает подсознание от груза предрассудков коллективных представлений.

Для нас, русских, вопрос о ликвидации распавшихся большевистских банд есть вопрос возможности дальнейшего существования, поскольку ясно, что уголовник не может чудесным образом стать респектабельным капиталистом. Российский современный капиталист есть почти полностью неполноценный нравственный тип, в отличие от русского купца до 17-го, поскольку если купеческая психология строилась на принципах национальной традиции, то у современного российского нувориша, — на примитивной демагогии в среде интеллектуального слабоумия. Понятно, что эта среда искусственно создается капиталом. Но было бы ошибочно, повторим еще раз, полагать проблему богатства и бедности основной проблемой морали. Она есть следствие, а не первопричина, моральных отношений индивидов, поскольку центральной моральной проблемой для России становится ощущение дикого поля, окружающего личность. Очевидно, что вопрос о собственности между Темными Веками и ранним Средневековьем является производным от установления элементарного морального договора.

Возможность современного национального объединения определено исторической ситуацией после распада единой большевистской орды на отдельные племенные кланы, которые должны дробиться и дальше. Нравственно, ситуация в России близка социальным процессам, происходящим в Африке, где за явлением постепенной интеграции африканских племен в мировую технократическую цивилизацию скрывается дележ племенной собственности африканскими вождями. Различие состоит лишь в том, что в России существует расовое поле русской нации, сохранившееся после большевистского нашествия, которое, психически изменившись, я полагаю, является достаточно жестким препятствием для процесса дальнейшего разграбления страны. Следовательно, ближайшие события в России должны происходить в качестве конфликта объединившихся сил нации с распадающимися кланами большевистской орды. Правда, эта орда интернациональна так же, как и должна быть интернациональна борьба против племенных кланов. Вероятно, что подлинные исторические нации на территории бывшего социалистического лагеря должны возникнуть из процесса формирования кастовой организации, где формирующим началом должны быть рациональные основы национальной души. Какие же интернациональные принципы должны быть основой для ликвидации распавшихся орд? Я полагаю, что основным связующим началом здесь должно стать единство высшей человеческой породы, то есть единство людей, обладающих разумом, которые выражают новый расовый принцип будущих структур мировой цивилизации.

Возвращаясь к психологии дионисического и аполлонического начала человеческой души в метафизике Ницше, следует оценить попытку тотального противопоставления подсознательного инстинкта смерти в его расовом основании социальному инстинкту. С другой стороны, аполлоническое, или эстетическое сознание существования формы рационального мышления, есть древнейшая основа разума, предыстория новой исторической расы (по крайней мере, эстетическое восприятие присуще всем историческим народам еще до появления мифа о Логосе). Понятна также и внутренняя взаимосвязь между культом Диониса и Аполлона, ибо как Дионис в процессе божественных метаморфоз является богом смерти, так и Аполлон часто проявлял себя как бог мора и разрушения. Это единство и одновременная борьба есть мифологическое описание перехода от агрессии племенной силы к ее внутреннему разложению и становлению признаков рациональной культуры. Но главное, конечно, в этой противоположности двух начал человеческой души то, что Ницше открыл историческую коллизию, разворачивающуюся в эпохи расовых катастроф в период Древней Греции между Темными Веками и ранним Средневековьем. Понятно, что это время мировой истории определено Ницше в большей степени интуитивно, чем в осознанных субъективных категориях рассудка.

Основным моральным отличием интеллекта от разума следует полагать возможность существования первого в нравственно дикой среде, доказательством чего существует современная социальная российская реальность, и невозможность существования самостоятельного разума в этой же среде. Интеллект служит рациональной способности познания только тогда, когда он есть часть нравственного закона. Но, с другой стороны, нравственный закон действителен, а не формален, при условии, что он естественно соблюдается каждым индивидом под воздействием собственного нравственного императива. Наоборот, идеология массового общества предполагает вместо принципа соблюдения нравственного закона полную блокировку действия инстинкта смерти, на основе которого развивается нравственный закон, где он гасится каждодневным гипнотическим вещанием «масс-медиа». Причем эта атака низших ценностей тотальна: различные стили моды, рекламы, навязанный варварским интеллектом политический анализ ситуации. Цель одна ? уничтожить в человеческой душе все признаки рационального мышления, то есть разрушить ее нравственное самосознание. Биологически же, эта ситуация фактически ведет к исчезновению человека высшего типа как существа, обладающего разумом. Не случайно, одной из основных задач будущей мировой цивилизации Ницше видел не защиту социальных прав человека, а усилия высшего типа человека к объединению перед угрозой своего полного исчезновения. Другими словами, главная опасность будущей мировой цивилизации заключается именно в катастрофическом уменьшении количества людей, обладающих разумом. Следовательно, задача кастовой организации состоит в том, что защищать, в первую очередь, рационально мыслящих людей от тотального наступления охлократии в ХХI в.

Понятно, что подлинные интернациональные идеи в начале ХХI в. формулируются с точностью до наоборот, если их сравнивать с социальными теориями последних веков европейской цивилизации. Мировая охлократия в социальной системе современной цивилизации, в действительности, давно уже объединилась, пытаясь различными методами показать перспективность социальных структур, выработанных в ХХ веке, хотя эти структуры направлены на тотальное уничтожение в человеке признаков рационального мышления. Она держится только на том, что отсутствует глобальная альтернатива этому тупиковому развитию цивилизации.

В основе нашего понимания развития истории мировой цивилизации лежит конфликт между инстинктами кочевого интеллекта, активизирующегося в эпоху расовой катастрофы, и рациональным мышлением, переживающим в эту эпоху глобальную переоценку ценностей. Рациональное мышление, развивающееся в русле патриархальным норм интеллекта, следует за отрицанием чувственного восприятия, поскольку в разуме доминирующим «чувством» является подсознательный инстинкт смерти. Мы не склонны оценивать современное возвращение коллективного бессознательного к подавляющим архетипам матриархата как «зло», а активность архетипов патриархата как «добро», поскольку эти два бессознательных состояния психики индивида составляют условие целостности души. Следуя за центральной мыслью ницшеанской расовой морали «по ту сторону добра и зла», нашей задачей, скорее, является установить механизмы, которые образуют в психике основы ее полноценного функционирования. Именно с точки зрения морали как гарантии полноценного функционирования психики мы и рассматриваем бессознательное напряжение между архетипами матриархата и архетипами патриархата. Особенностью этого напряжения является их интенсивное влияние на физиологию, психологию, способности суждения человека, поскольку, очевидно, что такие названия современных семиотических работ как «Кант и утконос», следует в большей степени исследовать как диагноз, чем воспринимать как обычное легкомыслие интеллекта. Моральное мышление, следовательно, есть ни догма какой-то нравственной схемы поведения человека, и ни логическая безупречность рассудочных операций мышления, которые лучшим образом выполняет вычислительная машина, а гарантия условия целостности психических основ души. Именно условие целостности душевного самочувствия человека и является основанием подлинной морали, которая, отличаясь традициями исторических народов, всегда требует гарантии присутствия духовного опыта в субъективном восприятии, то есть элементарной активности подсознательного инстинкта смерти.

Может ли быть интернациональной расовая психология людей? Мы видели по опыту Второй Мировой Войны, что может. По крайней мере, тройственный союз Италии, Германии и Японии показал, что нации, имеющие в своем основании достаточно глубокий кастовый опыт истории, способны объединяться в качестве силы, которая противостоит распаду и нравственному разложению цивилизации. Правда, сомнительность расовых теорий, которые были взяты за основу, были причиной поражения в войне. Но главной причиной поражения, конечно, следует рассматривать исключение из своей идеологии ориентации на разумные ценности. Таким образом, разум по определению своего метафизического существа является интернациональным, поскольку духовное основание человеческой души не может вызывать протеста у другого народа. Религиозный фанатизм, в действительности, не относится к разуму, так как он предполагает исключительность ограниченного духовного опыта, поэтому внутри религии всегда шла борьба между разумным основанием духовного опыта и его фанатичными сторонниками.

Мы видим, что историческое будущее в мировой цивилизации существует только у тех народов, которые будут иметь отчетливое сознание своей судьбы в истории. Другие, вероятно, разделят судьбы тех, которые исчезали в мировой истории: хетты, ассирийцы, парфяне. Причины вырождения народов следует искать в неустойчивости основы патриархального интеллекта, который не способен выделять достаточные духовные ресурсы для переосмысления исторической ситуации, где переоценка ценностей составляет условие структурирования в новую цивилизацию.

Если история монотеизма повествуют о божественном начале сотворенного человека, то вопрос о происхождении человека расы homo sapiens покрыт мраком. Наука, правда, доказывает, что этот тип человека произошел эволюционным путем, однако слишком слабые аргументы этой теории очевидны. Слабость этой теории выражается не в том, что биологические признаки современного человека произошли от обезьяны (так, возможно, и было), а в том, что психология современного человека технократической цивилизации мало соответствует какой-то рациональной культуре. Разум, в отличие от интеллекта, должен обладать элементарной стратегией развития мировой цивилизации в истории, тогда как современное постиндустриальное общество стихийно развивается в сторону появлений новых технологий, не имея ответа: для чего существует сам человек? Но, главное, конечно, сомнение в эволюционной теории происхождения расы homo sapiens вызывает то, что современный тип европейского ученого не определяет психических свойств человека разумного. Исчез тот безусловный патриарх рациональной веры, на лице которого выражались отчетливые признаки духовной природы разума: Ферма, Рентген, Гильберт, Менделеев и другие. С другой стороны, мы замечаем, что одухотворенное выражение лица Дарвина в юности сменяется той маской антропологического регресса в старости, который он пережила его психика, выдвинув гипотезу о происхождении человека от обезьяны. Вне всякого сомнения, патриархи мировой науки, заложившие фундамент рационального мышления, останутся в ветхой истории разума, но где искать следы разума в настоящем?

Нашей объективной нравственной категорией в утверждении подлинных начал морального сознания является понятие «каста». Мы понимаем, что разгром русской нации после 17-го года требует глобальной переоценки моральных ценностей, которые характеризуются развитием российского государства в последние три столетия как ориентации на социальную модель западноевропейского общества. Заметим, что речь идет о пересмотре именно социальных представлений, но не опыта развития науки, которая, хотя и потеряла взаимосвязь с актуальными вопросами современного разума, остается последним устойчивым фундаментом разума в мировой истории.

Одним из признаков разложения традиционной рациональной культуры в Европе, безусловно, следует рассматривать предельное смещение деятельности интеллекта на вопросы физиологии человека, то есть распад духовного опыта культуры по существу. Понятно, что смещение мышления с опыта духовного сознания на вопросы физиологические или вопросы психологии, граничащие с физиологией, не случайны. Это, можно сказать, прямое доказательство процесса расовой катастрофы. Мышление в начале XXI рассматривается только с точки зрения функций головного мозга и, фактически, в системе традиционных представлений, доминирующих в цивилизации, не осталось места для метафизического мышления.

Историческая ситуация расовых катастроф характеризуется процессом двойного распада государственной интеграции: во-первых, последних остатков патриархальной расы, крестьянского сословия, по инерции проникающего в города вместе с агрессивными ордами в начале расовой катастрофы; во-вторых, распадом естественным разложением самой орды, поскольку ее активности хватает ровно на столько, сколько необходимо, чтобы ликвидировать расовую элиту народа (я полагаю, что этот процесс, с учетом национальных особенностей, характеризует все типы революций, начиная с французской и кончая революциями в Латинской Америке и Азии). В дальнейшем, создавая социальную элиту, агрессивные племена постепенно ассимилируется под воздействием народных традиций, образуя полуварварские общины.

То, что советский режим был достаточно стабилен, определялось двумя причинами. Одна причина характеризует состояние нации в виде растения, когда все волевые центры, связанные с расовой элитой, уничтожены (ибо активность человеческих масс не относится к воле нации), а вторая причина определена животным страхом племенных лидером перед верховным вождем. То, что во время Второй Мировой Войны национальная воля начинает действовать, я рассматриваю как метафизический прорыв в структурах полудиких общин. Ведь метафизические предпосылки действия человеческой воли, следуя предположению Шопенгауэра, связаны с самыми разрушительными пластами подсознания. В момент, когда нации угрожает реальная опасность исчезновения, эти силы приходят в движение, возбуждая волю к решительным действиям. Современная ситуация в России родственна этим событиям. В результате, следуя логике истории Шпенглера, растительная часть души становится животной душой, а в самые ответственные моменты для нации — и расовым духом. Другими словами, один и тот же человек, в одной ситуации проявляющий себя как представитель безликой массы населения страны, в другой исторической ситуации становится очень жесткой расовой силой. По крайней мере, фашистские военноначальники были вынуждены признать, что они нигде не сталкивались с таким ожесточенным сопротивлением как в советской России, где солдаты дрались в сражениях на смерть. Таким образом, в каждом человеке существуют как расовые, так и массовые архетипы поведения.

Наблюдая массовое состояние нравов людей в современной России и в большинстве бывших стран СССР, можно заметить массовое проявление психических отклонений, связанных с утратой ощущения реальности, в котором существует человек. Ведь государство есть разум, но где он в современной России, непонятно. Понятно, что здесь существует достаточное количество людей, обладающих разумом от природы, на что указывают выдающиеся достижения в различных областях науки и техники, но наличие исторического разума, в которой отображается нравственный закон, мы не встречаем. Существуют попытки вернуться к архаичному религиозному опыта Российской империи до 17-го года, однако что-то принципиально изменить в жизни человека эти попытки не смогли. Ведь активность религиозной психологии существовала за счет расовой элиты, которую варвары уничтожили в первые десятилетия советской власти, поскольку тот, кто выражал собой нравственный закон, был активен и, поэтому, был уничтожен. Понятно, что современное массовое падение нравов следует связывать с распадом единства большевистской орды, когда исчез животный страх наказания за преступление. Как в уголовной среде, если ослабляется животный страх перед уголовным лидером, в банде начинается разброд и развал, так и после распада коммунистической партии СССР выявилось огромное количество больших и маленьких банд, не чувствующих над собой никакой власти.

Гипноз современного интеллекта, который не требует никакой нравственной ответственности человека, состоит в том, чтобы заставить механически производить полезную общественную работу. Например, психоанализ все свои интеллектуальные построения доказывает социальной полезностью своих методов в лечении неврозов. Конечный результат как доказательство истинности или ложности той или иной теории строения психики есть, конечно, объективное требование, сложившиеся исключительно в ХХ веке. Никто из современником Платона или Гегеля не требовал для доказательство истинности их философии «показать» эмпирическую достоверность существования чистых идей или абсолютной идеи истории. Современники довольствовались постижением непосредственности чистой мысли, дающей возможность получать бескорыстное удовольствие от процесса напряжения интеллекта, погруженного в высшие ценности, получая ощущение аристократической свободы духа. Но в эпохи расовых катастроф, интеллект, воспитанной от сохи морали рабов, требует непременно, чтобы мысль была обоснована эмпирически. Это связано с тем, что чистая мысль есть прерогатива нравственного долга, воспитанного длительным опытом расовой памяти, тогда как эмпирический интеллект с расовой памятью знаком мало. Если Платон несколько раз пытался неудачно строить идеальное государство, то факт неудачи отнюдь не доказывает ложность его философских построений мысли, а доказывает только то, что подлинная идея есть образец, к которому необходимо стремиться, а не механически воспроизводить. Наоборот, любые механические построения социальной модели, в которой заранее известно, какой должна быть государственная власть статистически и, главное, практически, неизбежно ведет к отсутствию в этой власти наличия объективного исторического разума. Только с эпохи французских революций начинает постепенно исчезать требование соблюдения нравственного закона с позиции патриархального интеллекта, поскольку кочевому интеллекту, озабоченному исключительно механическими задачами изменения внешней реальности, нет необходимости постоянно созерцать в своей расовой памяти действительность нравственного выполнения императива. Фактически, мораль постепенно упраздняется в государстве как система, когда ей на смену приходит механическое требование соблюдения социальных норм поведения. Но дело в том, что в социальных нормах поведения отсутствует какой-то простейший сакральный опыт духовного сознания человека. Требование постепенно нарастающей диктатуры социальности состоит в том, чтобы полностью исключить основной инстинкт человеческой психики из сферы его воздействия на единый психический аппарат личности.

Подмена разума интеллектом, не имеющего в своем основании нравственного закона, есть, безусловно, основная моральная проблема мировой цивилизации. Интеллект, в отличие от разума, готов только обслуживать политическую власть и протестовать против нее, но он не способен требовать соблюдения нравственного закона. Здесь, собственно, заложены противоречия между высоким гуманизмом и гуманизмом, относящимся к морали рабов. Так, интеллект, протестующий против системы советского режима, непосредственно разрушил режим, но создать новый режим он был не в состоянии, поскольку государство может создать только разум. Аналогичным образом, и ленинская гвардия большевистской орды смогла только разрушить Российскую империю, однако для создания какого-то элементарного подобия государства потребовалось формирование новой расовой основы человека, которая и начала складываться стихийно со сталинского режима.

Чем в области морали отличается материалистический тезис нигилизма вырождения «бога нет» от трагического тезиса нигилизма силы «бог умер»? Первый тезис направлен на то, чтобы полностью отрицать сакральный смысл мировой истории, из чего следует, от противного, ее единственное содержание — развитие экономических проектов. Второй тезис предполагает, что сокровенное чувство истории, которое существовало в подсознании как моральное единство и нравственный закон, не подтверждается непосредственно реальностью исторических событий. Например, если сравнить действия белых и красных после большевистского нашествия, то легко заметить, что ни те и ни другие не выражают подлинных национальных интересов, поскольку первые не имеют внутреннего единства в силу отсутствия иной, кроме как ненависть к большевизму, связующей основы, а вторые, наоборот, ненавидят все национальное, что было создано в России в последние три столетия. Ненависть по существу, остается основным чувством и современной социальной реальности России. Мы не видим, чтобы существовало элементарное уважение человека к человеку, которое характеризует начало простейших основ нравственного закона. Если в Азии оно строится, в основном, на исламских ценностях, в Европе и Америке на ценностях прагматичного стремления к материальному благополучию, то ни первого стимула, ни второго в России не существует. И все-таки, в России существует то, что отсутствует в остальной части цивилизации: в ней присутствует зарождающаяся рациональная психология, имеющая далеко идущие стратегические цели. Основа этой рациональной психологии формировалась под воздействием множества исторических причин (некоторые из которых мы называли ранее). Но основная причина, конечно, состоит в том, что люди, не сломленные здесь после распада СССР, осознают себя причастными новой цивилизации, речь о которой и идет в данной работе.

Понятно, что принять столь радикальную историческую переоценку развития России, когда современное время оценивается как Темные Века, необходимо что-то видеть впереди очень значительное, чтобы все историческое прошлое оценивалось как слабое отображение будущего. К тому же, предположение Шпенглера о становлении будущей русской цивилизации на основе православия, по моему мнению, ошибочно. Аргументом здесь может быть судьба ахейской религии, которая постепенно растворилась в новых культах после дорийского нашествия или судьба язычества у древних германцев после нашествия норманнского. Чтобы развилась новая мировая цивилизация, необходимы сакральные начала, которые не подверглись столь тотальному глумлению со стороны варваров. Ведь тезис о смерти бога есть метафизический смысл разума в откровении его чистого проявления, выраженного в наиболее разрушительных процессах воли. Но главная причина, конечно, состоит в том, что варвары в современной России уже практически присвоили себе православие, которое не может противостоять новой неконтролируемой коллективной энергии инстинкта смерти.

Сакральное существо разума, в отличие от его конечных проявлений в научно-техническом прогрессе, характеризует определенную психологию человека, которая постепенно формировала свои расовые основы в мировой цивилизации. Судьба новой расы, как мы видим по опыту мировой истории, охватывает процесс развития нескольких исторических народов. В топку концентрирующегося коллективного инстинкта смерти, по которому пролегает расовый фронт рационального духа, должны постоянно бросаться новые жертвы: греки, римляне, германцы ? все эти народы и племена либо исчезли в истории, либо большей частью уже сгорели как ее реальные духовные силы. Народы же России только вступают в это состояние очищения от инстинктов варварской души.

Поскольку Россия оказалась в эпицентре глобального расообразования, то здесь почти полностью разрушена моральная база сознания человека. Человек не знает, во что верить, если на протяжении его жизни официальная государственная идеология меняется на полярно противоположные ценности. Где гарантии, что завтра не будет еще одного радикального поворота? Было бы наивно полагать, что здравомыслящие люди в России не понимают, что происходит. На днях я слышал в общественном транспорте следующую оценку политической ситуации в России: «Накопают червей как папуасы, а потом танцуют и поют…» Эта оценка, несмотря на свою моральную простоту, достаточно отчетливо характеризует социальные перемены после распада советского строя.

Резкий поворот от устаревших представлений о научном доказательстве существования разума к его морально расовому обоснованию, в достаточно мере, следует искать в изначальной сущности чистой идеи мышления. В первую очередь, здесь определены традиции античной философии, которая никогда не отождествляла разум и науку. Правда, можно отрицать наличие современного представления о разуме у греков, полагая, что речь идет о совершенно другой традиции, однако с точки зрения метафизики глобального расообразования, мы полагаем, что греческая и западноевропейская философия исходили из существования разума как новой нравственной силы. Другими словами, высший нравственный принцип рационального мышления как критерий особой реальности, не зависящий от эмпирического опыта, безусловно, связывает эти две различные традиции понимания разума. То, что к разуму были найдены некоторые системные подходы понимания: использование субъективных категорий мышления у Канта или объективных понятий у Гегеля, никак не исчерпывает сакральной основы разума в его происхождении из расового бессознательного. В этом смысле, Ницше, отрицавший все известные теории рационализма, оказывается ближе к истине, чем немецкий идеализм, поскольку подвергает отрицанию исторический предрассудок о том, что западноевропейская история обладает каким-то превосходством ценностей над ценностями других исторических цивилизаций. По существу же, мнимое превосходство складывалось в представлении из эмпирических достижений науки и техники, не относясь к единой истории происхождения мирового разума из расовой психологии человека. Шпенглер, следуя за Ницше в этой предпосылке, построил концепцию мировой истории, в которой ценности определенной мировой цивилизации исчезают вместе с национальной волей. Индивидуальная основа цивилизации в его концепции выражается как усилие национальной воли по утверждению высших ценностей, которые отличает от низших ценностей то, что они строятся на трансформации энергии инстинкта смерти. Народы же, находящиеся на периферии мировой цивилизации, способны воспринимать в качестве рациональной реальности только эмпирический продукт интеллектуальной деятельности культуры.

Образование нации из случайной массы людей есть процесс формирования единого опыта коллективного инстинкта смерти, в котором и формируются предпосылки для определенной духовной энергии человеческой воли. Дух, можно сказать, невидим, поскольку он не касается в своем воздействии инстинкта смерти на видимую часть материи, но угадывается только в критической для нации ситуации по активизации героического усилия воли (как электрическое поле при привнесении в него пробного заряда).

Мы не должны преувеличивать роль исключительно русской культуры в формировании расовой основы человека в формировании новой цивилизации на территории России, которая начала складываться несколько веков назад. Однако, нельзя и преуменьшать значения русской национальной традиции династии Романовых. Как франки или ахейцы, русские, в первую очередь, всегда были озабочены вопросами выживания и бытоустройства своего государства, что мало относится к рациональной психологии. Рациональный дух начинает формироваться тогда, когда постепенно исчезает простота народного быта, а народный быт, как мы видели из фактов истории и наблюдаем в наше время в России, распадается под ударами человеческих орд. При этом, конечно, следует осознавать, что, помимо русских, множество других народов оказались в аналогичной ситуации, то есть в процессе формирования своего национального самосознания из распада основ народного быта. Ведь не трудно заметить, что нравственное разложение проникло везде, в независимости от уровня жизни какого-то народа в современной мировой цивилизации.

Социальные учения, которые нам известны, исходили и исходят из предположения, что труд что-то принципиально меняет в психологии человека с точки зрения его морального самосознания. Однако, вероятно, это одно из самых глубоких заблуждений интеллекта, потерявшего духовную взаимосвязь с разумом, поскольку любой труд есть только труд, выполнение некоторых механических действий. Особенно отчетливо это ошибочное представление обнаруживается в сравнении труда крестьянина и рабочего. В психологии крестьянского труда задействованы некоторые сакральные свойства человеческой психики, которые проявляются в обработке земли, где человеческая воля в процессе труда соприкасается с непосредственной природой. Собственно, вся мировая история высших культур, с момента зарождения касты и до ее распада, протекает в русле единства крестьянской общины, поскольку аристократ любого исторического народа всегда сохранял в своей расовой памяти воспоминание об этой сакральной силе человеческой души. Но механический труд рабочего, психологически, имеет совершенно иную особенность, поскольку здесь прерывается сакральная история исторического духа, в которой действовал нравственный смысл человека, и появляется психологическая база массовой психологии. Массовая же психология человека есть психология человеческого племени, не знающего нравственной ответственности перед судом истории. Человеческое племя, конечно, способно некоторое время эксплуатировать инстинкт самосохранения, однако, как показывает мировая история, отсутствие морального основания психики неизбежно ведет к вырождению человека.

Но распад патриархального быта народа еще не есть распад патриархального интеллекта, а скорее, есть его начало самосознания, поскольку в непосредственном восприятии природной души слишком глубока погруженность сознания в бессознательные пласты расовой памяти. В достаточной степени, расовые катастрофы вынуждают выйти патриархальный интеллект «наружу», чтобы обратиться к миру. С другой стороны, закон глобального расообразования предполагает, что начальное основание нового морального принципа истории уже установлено теми нациями, которые исстрачивают свой последний расовый потенциал. Мы обращены к судьбе высокой европейской веры в разум так же, как древние германцы были обращены к сознанию единого бога римской цивилизации. Вероятно, в результате глобального возмущения расового фронта народа, происходит процесс выявления его патриархального интеллекта в цивилизации, когда можно, наконец, увидеть отдельные грани механизма осознанного действия разума национальной воли.

Меня могут упрекнуть в том, что я неуважительно отношусь к отечественной истории, на что я должен заметить, что Фукидид, этот родоначальник истории высшей культуры, был очень удивлен, когда узнал, что до греческой цивилизации на ее территории существовала самобытная ахейская культура. Ничто не может остановить разрушительного воздействия времени, поэтому в истории выражается действительным только тот дух нации, который постиг ее сакральное наличие в настоящем.

Страницы: 1 2 3 4 5 6 7