Страницы: 1 2 3 4 5

«Воля к смерти»

Возьмём вначале краски почернее и погуще и нарисуем портрет Ницше, великого бунтаря и безбожника. И первым штрихом к этому портрету будет: "Я не люблю "Нового Завета"", что означает: прочитал, понял и не принял. А, не приняв, заступил с 13 лет на тропу войны против Господа нашего. Весь заряд неведомой обиды на Бога был забит в тяжёлое орудие его философии и запущен в нашу сторону. Об эффекте взрыва мы можем судить по пророческому упадку морали в постмодернистском обществе, доставшимся нам в наследство после социальных катастроф XX века. А тучные газоны европейской цивилизации, культивированные гуманистами той эпохи, были разорваны, подняты лохматыми пластами в воздух, и падают до сих пор на наши бедные головы.

Первым разорванным пластом, накрывшим нас, было антихристианство невиданной природы, названное атеизмом, освобождённым от "воли к истине". Такого мы ещё не знали, к исходу XIX века почти привыкнув к мысли, что богоборчеству суждено существовать в двух ипостасях, одно из которых — несамостоятельный паразит христианства, называемый ересью, а второе — жеманный атеизм целой плеяды "просветителей". И то, и другое на поверку оказалось несостоятельными антихристианскими стратегиями, что так и не набрались смелости признать простую истину, что христианство должно трактоваться исключительно апологетически. Иными словами, христианское богословие по самому большому счёту самосогласованно и внутренне непротиворечиво. И только так. Любое неприятие даже малых доктрин христианства (в уступку собственному здравому смыслу, в угоду соблазнам "истинных древних свитков") чревато зрительным коллапсом неземного великолепия церкви Христа, её деяний и дерзновения к Небесам; ведь сказано же: "Кто нарушит одну из заповедей сих малейших, и так научит тому людей, тот малейшим наречётся в Царствии Небесном".

Нечистые руки еретиков, замещавшие целые части живого тела церкви Христовой механическими протезами, оказались способны лишь к построению пыльных изб с пауками, по Достоевскому, населённых нежизнеспособными уродами Франкенштейна. Уроды тихо угасают в рассыпающихся избах, а свеча церкви Христовой горит уже третью тысячу лет, показывая всем, что целость её не порушена.

В противоположность еретичеству, богоборчество Ницше — отрицание христианства, как целого, и не столько в силу философской честности и желания идти до конца (качеств ему присущих), а, скорее, в силу насущного требования его новой философии. "Неистовый Фридрих" поместил уменьшенный макет христианства, эту "честную систему воли", в зыбкое зазеркалье собственного "я" и кинул ему вызов, поразительный в своей гордыне, "обладая собственным языком собственных вещей", "подобно царю Вишвамитре, который силой тысячелетних истязаний проникся таким чувством власти и доверия к себе, что вознамерился воздвигнуть новое небо". "Новое небо" воздвигается напротив современной немецкой кирки — символ добропорядочного, но усталого европейского мировоззрения, и здание христианской апологетики раскачивается взад-вперёд, вправо-влево в попытке вывернуть тот самый "краеугольный камень" церкви, существование которого столь мучительно для немецкого бунтаря из ухоженных газонов европейской цивилизации.

Таков общий подход "К генеалогии морали" Ницше. В лучших интересах самого Ницше сохранить гармонию и величественность христианской доктрины, правдоподобность "гения христианства" в целости — иначе, чего доброго, развалится мирная кирка, а "краеугольный камень" останется в земле навсегда. В парадоксальном возвеличивании христианства его яростным противником есть и более глубокая цель: "Все великие вещи гибнут сами по себе в акте самоупразднения, как этого требует закон жизни… Именно так должно погибнуть христианство, как мораль." Что же получается? — Целостность, чистота и незапятнанность христианской жертвы требуются самозваному жрецу для заклания её на алтаре новой религии.

Богоборчество немецкого философа достигает своей кульминации в столь экстремальном атеизме, что нельзя не остановиться в нашем спешном беге по теме и не взглянуть на него хоть одним глазком. Острая мысль Ницше отчётливо сознаёт философское фиаско атеизма "просветителей". Пустым умствованиям Вольтера не переступить через гениально простое Достоевского: "Если Бога нет — то всё позволено", где невозможность принятия последнего доказывает половинчатость доницшеанского атеизма (что, тем не менее, пышным чертополохом цветёт во всех помойках в наши дни). Действительно, "не всё позволено" охраняет разумность и истинность нашего мира, охраняет базовые устои нашего общества, охраняет комфорт самих "просветительских" салонов в конце концов (!). Стало быть, Бог есть? Ведь если вдуматься, только вечное, абсолютное, справедливое существо оказывается единственным гарантом смысла, цели и разума. Нет, это явно противно "просветительской" природе. Нет Бога? — Тогда нужно честно отказаться от всяческого смысла и нужно честно отрицать мораль, на что атеистам традиционного разлива явно не хватает духа. Вот в такой ломке между очевидным, но невозможным "да" и очевидным, но невозможным "нет" и проводят время презираемые Ницше "атеисты водянистого цвета". С другой стороны атеистического спектра, экстремальный атеизм Ницше совершенно последователен, чист и ужасен: "Ничего истинного, всё дозволено". Истина приносится в жертву "воли к власти", а мораль упраздняется самим существованием автономного сверхнравственного человека будущего. Зачем мораль сверхчеловеку на его великом пути к свободе? Да ни зачем! Его бунт пределен, "по ту сторону добра и зла", его бунт — против самого мироустройства, против самого мироустроителя. Сверхчеловек бунтует против Бога! И только в этом предельном смысле сверхчеловек Ницше — атеист, которому всё позволено в силу его собственного воления.

Чёрные мазки всё больше густеют, ложась поверх мрачного первого слоя. Ницше был первым, кто взялся за решение уравнения Достоевского методом экстремального атеизма. Осуществление свободы сверхнравственного человека в таком решении становится возможным в ходе неограниченной эволюции, прогресса "воли к власти". Возможный ход подобного прогресса Ницше представляет без обиняков — "я подчёркиваю" — в русле логики своей философии: "Человечество, пожертвованное в массе своей процветанию более сильного человеческого экземпляра — вот что было бы прогрессом." Вот это да! В пределе решения уравнения Достоевского-Ницше остаётся один победитель, отправивший в топку всё никчёмное человечество, лишь бы выведение сверхчеловеческой породы состоялось. Есть ли подобное такой эсхатологической свежести?! Новый антихрист, творение философского гения Ницше, заступает на сцену, чтобы сыграть роль самог? Антихриста в последнем акте "Божественной комедии". Его бунт почти свершился, разметав на своём пути почти всё, созданное и дарованное Богом: тварную жизнь, мораль, истину и смысл. Но самая драгоценная капля свободы, на которую давно облизывается Сатана в своей постылой вечности, ещё не выпита — жизнь самого сверхчеловека. Его воля к смерти становится венцом его "воли к власти" — это то последнее, что экстремальный атеист может кинуть к ногам Создателя в завершающем акте невиданного бунта свободы. Сам Сатана будет кусать локти от зависти, видя такое — ему не дана воля к (собственной) смерти!

Как человек Ницше был глубоко восхищён и глубоко обижен (можно даже сказать, оскорблён) христианством, в котором ему не нашлось места. И в то время как первое парадоксальным образом определило глубину, поэтичность и метафоричность его философии, второе определило её поистине сатанинский драйв. Но прежде чем развести руками и откинуться на спинку стула, давайте сделаем сочувственное усилие в пользу "упорствующего во грехе Фридриха" в попытке ощутить ту сумятицу и "огнь неугасимый" в "тесном лабиринте груди" великого философа.

Попробуем представить себе на какую-нибудь короткую минуточку альтернативную картину небесного мироздания: привычный нам Господь так же благ и милосерд, также справедлив и вечен, как и прежде; только вот грандиозный спектакль конца мира переигрывается по языческому сценарию¹ — побеждает не Он, благий, а торжествует Зверь. Зверь теперь хозяин вечности человеков, и не кроткие праведники возвращаются в Новый Иерусалим за праздничный стол с всеблагим Господом, а ликующие грешники спешат в Новый Содом на Парад Уродов². И что? Склоним голову перед новой вечностью, перед новым триумфатором, и скажем: "А что, может, и Новый Содом не самое последнее место в модернизированном аду — всё лучше, чем мучиться в эдеме, переоборудованном под вечные страдания." Или не уступим? Скажем: "Нет! Моя свобода, мой бунт. Не уступлю!" "А погибнешь?" "Знаю, что погибну, но на то мне и дана "страшная свобода моя"! Волю с Господом, а не со Зверем." Наш бунт против Зверя. А ведь в перевёрнутом зазеркалье Ницше всё так и могло выглядеть…

В этом месте следует сменить палитру (тем более что тюбик с чёрным уже на исходе), перейдя к рассмотрению на бегу наследства Ницше в приложении к нашему земному дому. Разумеется, жало смерти и антихристианства должно быть вырвано из его учения, чтобы разъятые части многомерной философии стали годными к употреблению.

Идеал общественного устройства Ницше удивительным образом обнажает консервативную основу его учения. Впрочем, удивительным ли? — Вспомним, что целостность и нравственное здоровье христианской цивилизации — необходимое условие реализации проекта сверхчеловека. Его историософия разворачивается в "театре трёх актёров":

• высшее сословие с развитой "волей к власти", они же сильные люди;

• их антипод, чёрный люд, занимающий низшую ступень социальной иерархии;

• и, наконец, так наз. аскеты (коих я бы назвал "святые"), в полной мере обладающие и "волей к власти", и волей к её подавлению.

Естественное насилие сильных над слабыми в общественном контексте вызывает глубокую эмоциональную реакцию последних — ressentiment. Последнее — это "обида до гробовой доски", причем настолько сильная, что в её силовом поле личность слабого деформируется, рождая патологический орган (ressentiment) бессильной агрессии и подавленной злобы, обращённый во внешний мир. Ressentiment неутолим даже с уничтожением объекта ненависти, являясь частью "операционной системы" низшего сословия. Стабильности в такой общественной модели можно достичь, только оформляя социальные отношения в соответствии с мерой "воли к власти", данной каждому социуму (сословию). Совершенно таким же образом устанавливается мир и покой в аквариуме с двумя рыбками, что описано у К. Лоренца в "Агрессии": агрессивная бестия загоняет чахлую рыбёшку в самый угол аквариума, где и оставляет в покое: "Пусть себе живёт, болезная."

Ressentiment оказывается скован сословными рамками и не получает своего разрушительного развития: рыбёшки издали машут друг другу плавничками, даже не замечая больших улиток на стенках аквариума, а продавцы в ларьках вяло переругиваются, не обращая внимания на проезжающие мимо мерседесы, — эти не из их мира. Разрушение сословных рамок высвобождает энергию ressentiment, приводя к возрастанию социальной напряжённости в обществе: ларёчники теперь плотоядно месят битами пылающие мерседесы. Масштаб и глубина социальных войн возрастают пропорционально убранным сословным перегородкам. Понятнее ли нам теперь, почему так бойко застрекотала парижская гильотина после провозглашения "свободы, равенства и братства"; почему русская революция взяла в галоп с после снятия черты осёдлости; и почему усилилась классовая борьба у Сталина? Понятнее ли теперь дикая ярость народовольцев, "отметивших" уничтожение крепостничества адской машинкой под каретой царя-освободителя?

Имея на руках понятие ressentiment по Ницше, самое время поинтересоваться: а кто такие мы, русские, в своём собственном государстве? Неужели люди ressentiment с чудовищной дивергенцией наших огорчений в околорусскую среду, где "нерусь" по Крылову счастливо реализуют свою "волю к власти" на самом верху социальной иерархии? Полезно также взглянуть критически в терминах переосмысленного ницшеанства на навязываемые нам демократические "блага" западного мира. Выйдет ли облегчение обществу, прогнувшемуся под давлением феминисток, гомосексуалистов, и других маргиналов, чья ressentiment-ная природа не вызывает сомнений, чья пришибленная агрессия неутолима?

В консервативном мироустройстве Ницше присутствует ещё один ключевой субъект, святые, "аскетический идеал", которому отведена очень важная роль столпа стабильного общества: "Аскетический идеал коренится в инстинкте-хранителе и инстинкте-спасителе дегенерирующей жизни". Эти подвижники, отказавшиеся от жизни ради жизни, являются жизнеутверждающей силой, борющейся с усталостью и нигилизмом. Это те самые "сдерживающие", православные святые, кто своим подвижничеством предотвращает разложение русского общества ценностями "мира сего", что уже освоились в кровеносной системе Запада. Осмысление роли православного священничества, этого "вечного заложника будущего, одуревшего от собственной прущей куда-то силы" (да-да, именно так!), в жизни русского общества злободневно, как никогда, и общественная модель Ницше вполне приемлема в этом дискурсе.

Ницше также выступает с консервативных позиций в оценке роли науки, как роли вспомогательной, что "во всех отношениях нуждается в идеале ценности". Это исключительно важное утверждение в нашу технократическую эпоху, где столь соблазнительна иллюзия обратного. Особенно показательно его отношение к "дарвиновской бестии", злокачественность которой уверенно диагностировалось в его эпоху. В наши дни метастазы теории эволюции (имея в виду теорию происхождения жизни) уже давно перекинулись в гуманитарный организм, истощая современную мысль, лишая её концептуальной свободы. Признание религиозной природы теории эволюции, имплицированное самим Дарвиным, теперь парадно декларируется её маститыми апологетами, такими как Э. Мэйр. А ведь метафизика эволюционизма, эта скучная пыль на следах "воли к истине", есть не что иное, как теория "голой реактивности". Дарвинизм, этот самец, оказавшийся несостоятельным в постели естественных наук, теперь лезет в гуманитарные спальни, не имея "активного начала". Как же можно?! Отказ от "голой реактивности" в пользу "активных начал жизни" даёт первые всходы в науке, как например, этногенез и теория пассионарности Гумилёва.

Напоследок мазок повеселее о новизне философии Ницше. Благодаря его трудам появилось новое измерение в философии, стиль, метафоричность, как попытка разорвать проклятье дихотомии классической философии, обречённой быть маломерной. И действительно, сложность многомерного мира, отображённая двумя взаимодействующими силовыми центрами, приводит зачастую к путанным, противоречивым проекциям. Пределы же определяются самой дихотомичной структурой языка (субъект и объект, сцепленные предикатом) и жёсткой структурой логики "если… то". Метафорическое расширение философского инструментария — один из путей придания текстам дополнительного измерения. И Ницше отчаянно бился за освобождение своей вольной мысли из клещей дихотомической логики, упорно не желая быть отутюженным прокатным станом немецкого языка. Сама "Генеалогия", задуманная как умеренный, связный академический комментарий, в итоге получилась страстной, разорванной и метафоричной. А как иначе? Как иначе вместить в слова многомерный мир философских знаний, чувствований и воль?

Цельный и самобытный феномен Ницше ещё долго будет занимать наше воображение, и, тем не менее, "уважение и осторожность" будет нашим девизом на пути его понимания.

---

Примечания

1 Достаточно вспомнить хотя бы конец, предопределённый Олимпийским богам древних греков, век которых отмерен глубинными силами в трагическом акте конца мира. Столь же трагичен и космичен конец скандинавского языческого пантеона во главе с Oдиным.

2. В шутки или всерьёз, но нетрудно и представить, как будет выглядеть Парад Уродов. Современная калька Парада Уродов — антифашистcкий марш в Москве.

---

«Ницше и сверхчеловечки: ветер с Запада»

В контексте дискуссии на АПН о философии Ницше и его влиянии на современность, я хотел бы поговорить не совсем о философе Ницше, но — о "Ницше" и "ницшеанстве". Собственно, о самом Ницше и его философии высказался лаконично и довольно верно Дмитрий Володихин в своей замечательной статье. Со сказанным нет смысла спорить, можно лишь добавить, что тема "Ницше и его философия" может считаться исчерпанной не потому, что философ на сегодня "устарел", — но просто потому, что она действительно исчерпана и обсуждена всеми "до конца". Поэтому теперь есть смысл обсудить Ницше так сказать "деперсонифицированно", как некий совокупный культурно-мифологический брэнд, обозначение-символ, наподобие "монгольской пассионарности" или "русской души": когда все понимают, о чём речь (хотя "на самом деле…", и так далее). Вот эти понятные нам "Ницше" и "ницшеанство" — в контексте более широкой темы того пути, которым идёт сегодня Европа, а шире говоря, и весь Запад, — и куда тянет за собою весь остальной мир, — и хотелось бы здесь обсудить.

Дмитрий Володихин абсолютно прав в своём взгляде из России на "Ницше" и всё, с ним связанное. Да, невзирая на наше уже классическое почтение к философии "безумного гения", — он прав, с одной лишь поправкой, растущей из самого текста его статьи: действительно, с одной стороны — "когда дозволено все — тогда достойный человек может обрести опору только в собственной силе, в собственной витальности. Его жизнь — жизнь воина, сражающегося за то, что он сам выбрал для себя как важное, нужное. … Но хорошо и правильно взять свое, … умереть с честью..." С другой — "Нам нужна философия обойм и катехизисов… Поэтому из философии нам нужно только то, чем можно набить магазин, что нетрудно запихнуть в солдатский вещмешок или вложить в ножны. Все академическое — не ко времени." С этими поистине золотыми словами трудно не согласиться, и между двумя цитатами на самом деле нет противоречия. "Упростить Ницше несложно"! Значит, может быть, расставаться с Ницше нам "ещё рановато"? Однако быть может, "оригинальный, авторский Ницше", Ницше-первоисточник, без кавычек, — уже давно "за бортом современности", хотим мы этого или нет? Но в том-то и дело, что существует и струится в мировой культуре нечто, что принято символически, знаково связывать с именем Ницше и с последующим "ницшеанством". Вот в этом ключе и есть необходимость говорить именно о закавыченном "Ницше".

Закавыченный "Ницше"

"Ницшеанство" — это конечно не только "классическое европейское" (скажем честно — "германское") беззаветное мужество, смерть с мечом в руках и улыбкой-оскалом на устах, а затем "вечный пир в Валхалле". Внутри "ницшеанства" содержится, причём в качестве некоей основы, ещё некий усмешливый, злобно плюющий под ноги, с маниакальным прищуром взирающий — отказ от морали. Даже не отказ от морали и нравственности — это и так понятно уже у самого Ницше, но некая сугубая, фанатично-последовательная война против всякой и всяческой христианской нравственности и морали. Эта тенденция актуального "ницшеанства" настолько назойлива, что начинает возникать эффект "оскомины", никакого отношения не имеющий к "великому и захватывающему порыву мужества и свободы", — которому во многом и обязана своей популярностью собственно философия автора "Заратустры". Присущая современной Европе фигура "чудовищного маньяка", вырастающая из уценённого и общемасскультурного "ницшеанства", именно и скучна своей плоской, назойливой, самовоспроизводящейся маниакальностью — и именно этой стороной понятна и близка толпам пресыщенных, но трудолюбивых западных обывателей, ищущих полного "нравственного оправдания" своему мнимому "мировому господству"…

Если бы такое "ницшеанство" господствовало монопольно в философии самого Ницше, то вряд ли смогло бы появиться на свет, например, такое исследование, как работа Карла Ясперса "Ницше и Христианство", где Ясперс на грани фола и здравого смысла всё же пробует поместить Ницше и его философию в христианский контекст. Точнее, в контекст европейской христианской культуры, что, конечно, не одно и то же. Но ситуация с современным западным "Ницше" и "ницшеанством" этого брэнда — иная. Да, безумного мятущегося философа, бросающего вызов Богу, — этого беспощадного к себе наследника Джордано Бруно и всяческих всходящих на костры европейских еретиков, — ещё можно как-то примирить с европейской христианской культурой. Но куда поместить, скажем, удачливого европейского бизнесмена (крещёного в лютеранской или англиканской "церкви" и прошедшего конфирмацию ещё в школьные годы) который, путешествует в Таиланд и кушает там поджаренных человеческих зародышей (или даже убитых новорожденных), думая тем самым "поднять адреналинчик", но, главное, укрепить своё "мужество" и "власть" над другими? Как быть со всем этим потоком "контр-инициаций"? Как быть с теми западными "ницшеанцами-сверхчеловечками", с толстыми кошельками и хорошими связями, которые виновны в массовой волне педофилии и детоубийств в странах германо-англосаксонского Запада в течение двух последних десятилетий? Или теперь просто "тайное стало явным"? Как быть, наконец, с бывшим программистом Армином Майвесом, который, с ироничной и хищной улыбкой на губах убил, расчленил и отчасти скушал другого человека? Причём по просьбе последнего, после занятий с ним однополой любовью?

Наконец, эти одержимые "волей к власти" пресловутые американские солдаты, пытавшие и насиловавшие и затем убивавшие пленных арабов? Ведь и их медийное разоблачение произошло, вероятнее всего, именно потому, что настолько уж ничтожны были эти отдельные садисты-"сверхчеловечки", во главе с солдаткой "мисс Англией", что даже "садистская массовка" вооружённых Сил Атлантики отказалась принять их в свой круг… Подобные примеры — не просто ставят их героев и их "цивилизацию" вне христианства, это — смертная, сущностная война против христианства, и затем — против вообще любых случайно сохранившихся рудиментов христианских представлений и морали, и ещё далее — уже против всей даже западной европейской культуры, самых её дремучих основ, восходящих к временам викингов и ещё далее, ещё глубже… Куда достать уже просто невозможно: потому, что это — рождение…

Согласно забавным сообщениям о деянии Майвеса, "в морозилке он также оставил череп, точнее голову Брандеса"… "Каждый раз, когда я доставал мясо, я вспоминал о нем", — рассказал потом людоед следователям. В течение нескольких следующих месяцев Майвес съел около 20 кг мяса своей жертвы". Психиатрическая комиссия признала его полностью вменяемым. Член комиссии, психиатр Вильмер заявил на суде, что Майвес "больше думал о себе, совершая этот акт". "Психиатр также заявил, что Майвес начал есть человечину, скорее всего, чтобы стимулировать свои эмоции…" Это всё — очень важные и интересные моменты дела, на которые стоило бы обратить внимание. Как, впрочем, и на то, что "перед тем как умертвить мужчину, Армин Майвес отрезал Брандесу половой член, зажарил его, и они вместе съели это блюдо. Затем Брандес на протяжении десяти часов умолял Майвеса "отрезать ему еще что-нибудь" и "в конце концов убить…" Я не случайно выделил курсивом отдельные факты и детали той истории. Это — вопрос о принципах и смыслах. И, кстати говоря, неизвестно, кто ещё был большим "ницшеанцем" в ней — сам Армин Майвес или его жертва…

Решением суда Майвесу, при этом не очень ясно сформулировав обвинения, дали 7 лет тюрьмы. Но, с моей точки зрения, он должен быть на свободе. Что сделал неправильного на самом деле программист Армин Майвес? Нарушил ли он права человека, проявил ли насилие, покусился на чужую собственность, совершил мошенничество или передал шпионам "государств-изгоев" военный секрет? Нет, ничего такого он не сделал. Единственная вина, даже не вина, а юридическая ошибка Майвеса, — если исходить из принципов этого общества, разрешающего как любые перверсии, так и эвтаназию, — что Майвес не оформил свой договор обоюдного согласия с жертвой — этот равноправный свободный договор двух аксиоматически суверенных индивидуумов — надлежащим образом у юриста. Эта маленькая административная ошибка стоила программисту свободы. Действительно, на каком основании государство, которое есть "общественный договор", вмешивается в сугубо приватный, обоюдовыгодный договор двух юридически дееспособных индивидуумов? Разве не есть это нарушение незыблемого принципа "личной свободы выбора"? Опять пресловутая "двойная мораль"? Или это уже почти изжитая и преодолённая, предрассудочная "боязнь сверхчеловека"? Или реальная вина Майвеса "только в том, что он — немец"? Надо проверить, не были ли судьи Майвеса тайными католиками! Дело Майвеса должно быть пересмотрено. Иначе как можно после этого критиковать вмешательство Путина от имени государства в дела частных корпораций?! Свободу программисту Армину Майвесу!

Два здоровых, хорошо зарабатывающих, благополучных гомосексуалиста садомазохистского склада испытали одновременно некую непреодолимую экзистенциальную жажду (один — быть убитым и съеденным, другой — убить и съесть свою жертву) и — к счастью друг для друга и для окружающих людей — они встретили, нашли друг друга и удовлетворили до конца — каждый свою собственную — смертельную жажду! Как тут не поблагодарить Интернет?! Ведь жертва Майвеса не просто хотела умереть и быть съеденной (причём после полового акта и отрезания члена партнером), она даже не просто хотела чистого жертвоприношения… Хотя как раз из последнего можно вывести массу философских и религиозных коннотаций… Речь всего лишь о том, к чему ведёт война, объявленная сегодняшним, европейским "Ницше", — остаткам Христианства внутри постхристианской цивилизации. И если мыслить как "обычный" нехристианин — можно сказать, что это даже не война против "христианства", которое ищущие новых ощущений, силы и власти "стихийные сатанисты" уже не в состоянии отличить вообще от "всечеловеческой культуры", да и вообще от человеческого… Это действительно суицидальное восстание победившего мир современного западного уже не пост-христианского, но анти-христианского цивилизационного бытия — против самого себя…

Бытовой маньяк — это обращённый в "ницшеанство" обыватель, возмечтавший стать "сверхчеловеком"… Между тем, есть элементарный тест на подобную "сверхчеловечность", он очень прост: как бы мы — вне всякой морали — воспринимали животных, которые пожирают собственных сородичей? Согласно сообщениям из области научно-популярных источников, в природе существует вид глубоководных осьминогов, в желудках которых находят остатки (в частности, когти) других осьминогов того же вида. Это именно такие когтистые глубоководные осьминоги… Причём то ли самцы пожирают самок, то ли наоборот. Что скажет на это человек, никак не знакомый с христианством? Вероятно, он интуитивно решит, что в данном случае идёт речь или о какой-либо мутации, внутренней катастрофе, генетическом сбое, постигшем этот вид, — то есть, что этот вид просто "обезумел" и вымирает… Или, наоборот, нехватка пищи и количественное перепроизводство… Мы знаем о каннибализме "диких" африканских человеческих племён — однако там речь шла (помимо жестокого голода, не имеющего никакого отношения к религии и культуре) о ритуальном каннибализме с целью "взять себе" лучшие качества, силу и боевые свойства пожираемого. То есть пожираемый представлялся выше и лучше пожирающего… В новом "ницшеанстве" мы видим обратную картину. Осьминоги Запада жаждут превратиться в "сверх-осьминогов". И заодно "поднять уровень андреналинчика в крови и слегка интенсивно развеяться"…

Не случаен огромный всплеск популярности на Западе экстремальных видов спорта — когда речь идёт не о реальных физических талантах и достижениях участников — а о простом повторении игры в "русскую рулетку", когда человек регулярно и не очень обоснованно подвергает свою жизнь риску, иными словами, регулярно подвергает себя риску смерти. С другой стороны, взрывной всплеск популярности видеозаписей педофилии, пыток и убийств детей, и зрелищ мучений искалеченных людей, умирающих прямо перед кинокамерами в автомобильных и других катастрофах… Такие кассеты и диски время от времени находят то у известных артистов, то у крупных политиков… Выходит из моды веселящая марихуана и тотально уводящий свои жертвы из реального мира убийца-героин. "Реальный мир" снова вошёл в моду! Зато среди элиты растёт популярность "ницшеанского" кокаина, дающего ощущения всевластия, вседозволенности и могущества здесь и сейчас, хорошо описанные в известном русском романе ("Роман с кокаином"), ошибочно приписываемом Набокову… Культура зрелищ этой цивилизации также ищет новые пути и проходы… Для простых людей Запада, "рабочих и лавочников", распространяется — "обычное" садо-мазо-порно "до первой настоящей крови", а для подрастающего поколения — соответствующие компьютерные игры. На самом деле наиболее жестокие, садистские компьютерные игры, полуподпольно популяризируемые в довольно широких кругах западных подростков, не так уж далеки от некоторых эпизодов реальности, как может издалека показаться… Однако, перейдя однажды (и нередко через силу) этот Стикс, обратно вернуться практически невозможно… Покаяние может в принципе спасти душу. Но кому каяться — бритоголовому лютеранскому (англиканскому, методистскому) священнику-педерасту?

"Ницшеанство", вытесняющее последние сознательные остатки "краеугольных камней Христианства" из самых основ цивилизации Запада, старательно изыскивает сегодня "границы допустимого" — даже не границы, так последних уже в общем-то и нет, — но какие-то невероятные щели, расщелины и скважины, ведущие в глубины небытия, и — страстно устремляется туда и извлекает оттуда всё, до чего только может дотянуться… Есть легенда о том, что в Непале, среди высочайших гор Катманду существует глубочайшая расщелина мира, ведущая прямо в ад… Не потому ли внимание "новейшей" западной культуры к "духовности" Непала сегодня более чем велико?…

Индийские медитирующие йоги и индейские "курильщики грибов" сегодня отдыхают от западных спонсоров… Длинные волосы интеллектуальной элиты сменились на бритые черепа и боксёрские стрижки. Ленивое влечение "дивного нового мира" к "вечной Нирване", господствовавшее в 60-х и 70-х, трансформировавшись, больше напоминает сегодня гипнотическую "жажду негасимого огня"… Иногда кажется, что "бесы трепещут" (то есть наоборот!) перед тем, что пытаются делать эти люди. Среди этих людей считается, что подобные вещи дают мужество и власть над другими, позволяют банально стать влиятельнее и сильнее… Профессиональные и дорогие психологи, которым запрещено вмешиваться "в религиозную жизнь пациента", старательно "отмаливают", точнее "отмазывают", своих богатых экспериментирующих клиентов от призывно зовущих их психушек…

И если использовать формально-логические термины для сравнительного обозначения этих отношений как реального Ницше, так и современного "Ницше", к Христианству, — то придётся честно признать, что если отношения мировоззрения Ницше и христианского мировоззрения — это противоположность; то отношения "нового ницшеанства", современного "Ницше", этого "практикующего доктора Лектора", с Христианством — это неснимаемое логическое противоречие. Для немного знакомых с основами формальной логики не составит большого труда представить эту разницу: противоречие — это та самая диагональ классического формально-логического квадрата… Но в мире живых понятий это различие обнаруживает ещё более принципиальную разницу…

Лики "Цивилизации смерти"

В связи со всем сказанным хотелось бы вспомнить великолепную статью философа Александра Неклессы "Цивилизация смерти", полную неотчётливых шорохов дуновений и интуиций, — статью относительно того, что происходит сегодня в окружающем нас мире. Но Неклесса не совсем прав, утверждая, что: "пассионарная, суверенная и слабо связанная в организационном отношении констелляция людей и организованностей, нередко асоциальная по отношению к существующим формам общественных связей" является "антагонистом существующей формулы власти". Я бы не сказал, что речь сегодня идёт об антагонизме: антагонизм и соответствующие ему кровавые противостояния имели место тогда, когда действительно решалось, куда будет двигаться цивилизация. Последней (по времени) из таких битв была начинавшаяся вполне мирно битва нацистского видения мира в Германии и остальной Европе — со всё ещё тогда довольно коренастыми, ватиканско-монархическими остатками "классической Европы"… И триумфальная победа этого "нового" мировоззрения в этой битве.

Что такое для "ницшеанства" какое-то военное поражение и разрушение Рейхсканцелярии, на самом-то деле?.. Битва-то идёт, как известно, "за сердца людей!"

Сегодня этот довольно бледно описанный постмодернизмом монстр, клубообразно врастая в самого себя и прорастая насквозь, упорно эволюционирует к чему-то неизвестному, лишь иногда выплёвывая из себя в виде случайных протуберанцев сюжеты типа "дела Дитро" (убийцы-насильника малолетних девочек и хозяина садистского борделя), отмазанного членами правительства в Бельгии, "разоблачений" слишком уж очевидных общенациональных педофильских сетей в Скандинавии (с посадкой члена Парламента Оппфельда в Копенгагене), массовой покупки детей из детдомов "на органы" в Италии, Молдавии и Румынии (по официальным данным, более 280 детей), наконец, конвейерные закупки русских детей для пыток и убийств "интересующимися этими штучками" людьми в США… "Более гуманными" кажутся на этом фоне аккуратные, целенаправленные бомбардировки детских садов и электричек с дачниками в Белграде, расстрелы свадебных церемоний и изнасилования стволами автоматов в Ираке… Это гораздо элегантнее, чем, скажем, сбросить бомбу на Хиросиму, когда среди жертв могли быть как невинные, так и виновные: теперь, сбросив небольшую бомбу с обеднённым ураном на детский сад (Белград), или расстреляв напалмом свадебную церемонию (Фалуджа, Ирак), — вы сознательно избегаете убийства виновных жертв: то есть эти убийства перестают быть принципиально актом войны и становятся тем самым актом свободного, исходящего из чистого желания убийства.

Теперь мы имеем дело с интенсивным прорастанием поднявшихся более полувека назад сил, через привычные компромиссно-просвещенческие формы государственных устройств и культур, к новому воплощению своей — абсолютно лишённой не то, что христианских — уже и пресловутых человеческих принципов и слабостей — профессиональной и высокотехнологичной власти… Физическая, звериная привязанность к своим ближним и сородичам, к народу, нации, здесь, конечно, не в счёт. Или, наоборот, предполагается, хотя и не считается обязательной… Не следует думать, что это некая Бастилия или Карфаген для нового, "онтологического" нацизма. "Привязанности? Да, у нас есть привязанности! Вот наши дети, вот наша нация! Да, это наши инстинкты! Наша власть — кого-то рожать и растить, а кого-то — пытать и пожирать!" Эпоха "детей цветов" научила людей Цивилизации Смерти умению бесстыдно и нагло следовать своим непосредственным желаниям… Сверхчеловеческое на самом деле очень банально.

Кто противостоит всему этому на Западе? Никто. Общества помощи беженцам и защиты бездомных животных, клубы за запрет медицинских опытов над крысами и Ассоциации по посещению одиноких стариков на дому состоят из людей, де-факто признающих легитимность того, что американские солдаты делали в тюрьме "Абу-Грейб". Потому что это "наша война"… И никак не осуждающих действия фанатиков-боевиков в Беслане (но не в Лондоне и Мадриде) потому что, как ощущается из сообщений наших масс-медиа, нам, нашим это каким-то образом косвенно выгодно… Датский актёр-комик Хольм, настоящий "ариец с квадратной нижней челюстью", белокурый и голубоглазый, изображает на своём шоу распятого Христа. Он говорит: "Теперь у меня дырки в ладонях, это хорошо! Теперь этими дырками я могу онанировать!" И показывает. Зал сдержанно, но смеётся. Лютеранские прэсты (те самые, которые требуют беспощадного изгнания всех нацменьшинств из страны) высказывают своё мнение по поводу карикатур на мусульман: "Вы можете как угодно изображать Христа, в нашей традиции включено чувство юмора! Мы не возмущаемся — смысл христианства не в этом!"

Сегодня только совсем далёкие от происходящих событий люди не задумывались над неким "очевидным для всех сходством" "ницшеанства" ("нацизма", говоря языком плаката) и — "восставшего" Ислама. Несмотря на противоположные исходные позиции (в исламе "пожертвовать жизнь за Бога: и свою, и чужую!" в "ницшеанстве", особенно в отношении Бога, — ровно наоборот) — жестокость и бесчеловечность обеих этих практик, равно как и их яростная, почти нечеловеческая воля к победе, воинственность и хватка невольно наводят на простые мысли: "ислам — это и есть новый нацизм!". Газетно-плакатная формулировка весьма популярна в масс-медиа в некоторых странах Европы, где авторы давно мечтают на кого-нибудь перевести стрелки (с себя любимых) в отношении антисемитизма. И в самом деле — жестокие и тоталитарные антисемиты-мусульмане — чем не "новые нацисты"? Эта расстановка понятий игроками политического класса Запада сулит им явный выигрыш. Тут всё: "и собаке — собачья смерть, и овцы целы, и, главное, волки сыты"! А Европа — "лучший друг евреев, и "кто старое помянет, тому оба глаза вон!" А бритоголовые, — они же наши сукины дети, они нужны против отовсюду лезущих мусульман, и, опять же, евреев как таковых они особо не обижают, Израилю не угрожают — вот, и подумайте, — и выбирайте сами из двух зол…"

Однако, игра здесь глубже и без помощи философии тут не обойтись. Люди, хотя бы немного знакомые с философией Ислама, знают, что главным содержанием Божественного присутствия и действия в мире (в отличие от христианского " Бог есть Любовь"), в традиции Ислама является Божественная воля. Воля к действию Бога в мире более выражена в Исламе, чем просто Любовь Бога к миру. Можно даже, несколько упрощая, сказать, что в Исламе Бог есть действующая Воля… Зная это, можно понять многое другое в Исламе и поступках мусульман. Мне не известно, был ли Ницше подробно знаком с учением Ислама (в его "основных" работах этой темы как ни странно, нет, за исключением пассажей "Антихристианина", где философ не совсем честно ставит вопрос: "если (курсив мой — Ю.Т.) Ислам презирает Христианство…", но зато вполне справедливо замечает (как обычно, в парадоксальном ключе): "Не может быть выбора между Исламом и христианством, так же как между арабом и иудеем. Решение дано, и никто не волен выбирать…" Между тем, нет ли в работах Ницше фигуры сознательного умолчания об Исламе? Ведь воля к Власти, или Воля к победе над миром, к преодолению мира, — а зачастую и просто действующая личная Воля действительно является одной из основных интенций — если не самой главной — в философствованиях Ницше. Конечно, в отличие, скажем, от воли в духе Шопенгауэра "слепой, неразумной, бесцельной" (заимствуя эпитеты у А.Блока) — воля Ислама гораздо более Личность (причём Божественная), чем что либо другое из вообще существующего…

Удивительную по своей силе, саморазоблачительную откровенность позволяет себе Ницше, — этот всегдашний "защитник немецкого духа", и одновременно "тотальный антихристинанин", — в этой своей одноимённой книге: "Крестоносцы позже уничтожали то, перед чем им приличнее было бы лежать во прахе… Конечно, они хотели добычи: Восток был богат… Немецкое дворянство, в основе своей — дворянство викингов, было, таким образом, в своей стихии: церковь знала слишком хорошо, как ей быть с немецким дворянством… Немецкое дворянство — всегдашние "швейцарцы" церкви, всегда на службе у всех дурных инстинктов церкви, но на хорошем жалованье… В этом пункте сколько наболевших вопросов! Немецкого дворянства почти нет в истории высшей культуры… Я не понимаю, как немец мог когда-нибудь чувствовать по-христиански…". Удивительное рядом! На чьей же стороне здесь, в своей объективной критике, "героический антихристианин" Ницше?! Или "герой отвлёкся — и маска немного сползла"? Как бы то ни было, но эта разводка немецкой (шире, германско-англосаксонской) европейской "культуры" — и подлинного христианского мировоззрения, предпосылки для которой имели место всегда (см. например мою работу "История православия в Дании") и стала ("во исполнение пророчества Ницше") сегодня той пропастью между "сердцем" и "остальным телом" постхристианской европейско-американской цивилизации, которая и оказалась на самом деле (перефразируя метафору из Ветхого Завета) "технологичным и сознательным" отвержением жизни…

Легко со стороны (нам, русским) видеть в мусульманах "защитников традиции", — труднее это делать, если ваша "традиция" была как раз именно борьбой с мусульманами на протяжении веков. Именно так это обстоит в Европе. То есть эта "традиция", утратив свою христианскую сущность, находит теперь подтверждение "самой себе" уже не в религиозной идентификации, но — в идентификации анти-религиозной, в войне против любой религии. Но где можно было найти и наполнить общедоступным смыслом причины и мотивации для такой войны? И вот тут в полный рост встаёт тема нации, расы, "чистоты нации и расы", одетая в редкие фиговые листочки "демократических прав" и "свободы слова". "Лезущий смешиваться с нами" (а не просто живущий где-то далеко) мусульманин становится "смертным врагом" западного "антихристианского нацизма", — а как раз далёкий, живущий у себя на родине, но шибко религиозный и традиционалистский, опять же мусульманин, назначается "врагом" уже западным "либеральным антихристианством" — и так две ветви одного и того же "ядовитого дерева" находят друг друга… Остаётся только поблагодарить Бога, что русских, со всеми их несчастьями прошлого века, кажется вроде бы обошла эта чаша… Но выводы делать ещё рано.

С этой мужественной (почти "древнегерманской"!), "саладинской", безжалостной волей к преодолению мира, к войне против мира, к победе над миром связана героическая воля к смерти… Все смыслы меняются, человек вновь перестаёт понимать самого себя… Благополучие притупляет защитные инстинкты — реальность бытия теряет смысл. Прислушиваясь к "самым основным" своим инстинктам, "сверхчеловечек" хочет то секса, то власти, то смерти… Хочешь — возьми! Легче всего "взять" то, что всегда доступно… Действительно, "цивилизация смерти" — представление более глубокое, чем таинственная грибница или летящая паутина срастающихся в единство новых образов и смыслов грядущей реальности из статьи Неклессы… Нет, не только "тонкие незримые нити", подобные тем, которые соединяют беспроводные клавиатуры с компьютерами, а мобильники — с сателлитами, — соединяют находящих сегодня друг друга "по глазам" белых инопланетян — этих "адептов нового мира". Не надо закрывать глаза на тот факт, что нацизм безвозвратно изменил Европу — о чём бы не фантазировали "философы после Освенцима" типа Ясперса…

Но краеугольные камни "Цивилизации смерти" были заложены на Западе ещё раньше. И теперь на них возводятся новые, не по-западному мрачные, "крепости и башни Саурона", — на диво и зависть остальным, бесчисленным и хаотичным, человечьим скоплениям… Но, выбирая между героический, еретической, "сектантской" волей к смерти мусульманского фундаменталиста — и мужественной, презрительной и садомазохистской волей к смерти "дивного нового мира" антихристианской "цивилизации", растущего по берегам холодной северной Атлантики — что должно бы выбрать христианину? Понятно, что лучше не выбирать "ни того, ни другого", — но сегодня всё чаще речь идёт об очень практическом выборе, о жутко конкретных ситуациях реальности жизни. Нет, я не хочу сказать, что это всегда — выбор между "искажённым и изуродованным образом Бога" — и "торжествующим на костях христианской цивилизации Сатаной"… Жизнь полна нюансов, и у христианина есть собственные нравственные ориентиры — а значит, каждый волен решать сам…

Казнь европейского христианства

Однако вернёмся ещё раз напоследок в Европу. Буксующий сегодня Европейский проект собственно и буксует, как мне кажется, из-за полного отсутствия в нём системы позитивных ценностей (прямо говоря, христианских ценностей, или ценностей воспитанных христианством) — "фундамент нового мира" оказался не настолько пригодным при ближайшем рассмотрении, чтобы ему довериться… Ведь доверие связано с верой, причём не только этимологически, не так ли? Вот, европейский проект ни к каким "миссиям и судьбе" на самом деле особо не взывает — а если и взывает, то как-то настолько абстрактно, что ни до кого особо не доходит, даже на фоне истошных криков "убей неверного!"… Внутри Запада, на руинах христианских общностей Европы, оказалось, что связи и ощущения близости многих европейских стран с теми же Штатами ничуть не слабее, чем те же ощущения в отношении с европейскими соседями… Лишь недавно понятие "христианство" упрямо, из принципа не вписали в Евроконституцию, сколько Ватикан об этом ни просил (что говорит, кстати, о том, что в Европе, в отличие от Америки, ещё сохранились остатки Христианства!), — потом и саму конституцию провалили — теперь смотрят с "ницшеанской" усмешкой по сторонам… И вот неожиданно прилетает некий самолёт, принадлежащий ЦРУ, садится в Копенгагене без всяких разрешений, виз и паспортов, запихивают туда янки какого-нибудь араба, и везут пытать, на смерть ужасную, в Египет или Гуантанамо, — а датчане смотрят на это спокойно: это лучше, чем дружить с немцами и шведами, которые их, датчан, столько раз обижали… То же самое происходит и во многих других европейских странах.

И хотя известный Хантингтон утверждает сегодня, что "Европа — единственная цивилизация, не пережившая, за 1990-е годы "религиозного возрождения" — этот тезис действительно требует особого рассмотрения: ведь Хантингтон по сути дела не прав: Европа тоже пережила религиозное возрождение, но поскольку её религией в последние два столетия был национализм (и это не метафора — это именно так), — то именно этот национализм, вскормленный "ницшеанской вседозволенностью", и буйно здесь возродился. Только вот парадоксально, что это возрождение готово теперь разрушить саму эту уже почти полумифическую "единую Европу"…

Те кто видит в Европе, и, шире, вообще на Западе, только "торжество толерантности" — не всегда понимают, что это скорее обманка для всего остального мира. Это гениальный оборот речи. Это как "Советский Союз должен быть разрушен, потому что там не соблюдаются права человека"… На самом деле, на Западе возрождаются совсем другие вещи, кондовые, стальные, беспощадные: то самое "ницшеанство", которое для многих может быть похоже даже на "нацизм и гитлеризм"... И специфическая эта (анти-) духовность, эта "национал-религиозность" — и нелепая "сверхчеловечность" этих "ницшеанцев" — именно и проявляется как восхваление эвтаназии, изнасилования детей и арабов, пропаганда экстремальных видов спорта и "амазонок в алтаре"…

Разрушив захватывающим национал-феминизмом мусульманскую семью, и, шире, — мусульманский традиционный род — мусульман будут превращать в покорных танцующих рабов, подобных латиноамериканцам… Назначен "безъязыкий" общий враг — завезли как рабочую скотину, и скоро будут, сделав по-европейски губы бантиком, "мочить" этих крикливых и буйных мусульман. А там — решат, кто следующий… Как сказал один мой знакомый бритоголовый датчанин из рабочих: "все арабы похожи на пассивных голубых!" Так что Абу-Грейб и картинка мусульманина с собакой сзади — лишь вершина этого айсберга… И айсберг этот не перевернётся — слишком велики девять десятых того, что скрыто под водой.

Вот что возрождается или нарождается сегодня в новой Европе и новой Америке. В России же просто тотально не понимают, и не хотят понимать, что на самом деле происходит на Западе, начиная с Европы! Разве что полиглот-Дугин, этот глубокий знаток Запада, вглядывается в "открывшуюся пропасть", сжав зубы, и видит там победную торжествующую улыбку гигантского, коллективного, матрицеобразного доктора Лектора — и, обернувшись, умоляет вполголоса, снова и снова, как заезженная пластинка, впавших в гипнотический сон соотечественников "острить свой меч"… Доктор Дугин — против доктора Лектора… Удивляюсь, что до сих пор волосы на его голове не обгорели, как это случилось когда-то, по свидетельству современников, с великим Данте… Ибо прав Ницше, сказавший, что "если долго смотреть в пропасть — то пропасть неизбежно отразится в тебе"… Сегодня, конечно, не достаточно, что "добро должно быть с кулаками": добро должно быть сегодня таким же изворотливым, гибким, юродствующим, героическим и отчаянным, как и зло… Если вдуматься — добру это даже легче: "мы победим — ведь правда за нами!"… Вот только одна проблема для нашего милого, дорогого, слегка поддатого, спешащего куда-то, притесненного обстоятельствами "маленького русского человека": разглядеть эту битву…

И вот, соотечественники — "русские и прочие граждане РФ" — смотрят фильмы про "Молчание ягнят", считая их фантастикой, брезгливо морщат носики, читая про кровавых педофилов, выставки расчленённых трупов, стволовые клетки и пересадки детских органов — и всё равно как будто не понимают… Отказываются верить! А тем временем западные политики, играющие с Россией, давно уже находятся "по ту сторону добра и зла", в самом банально-хорроровском, "сверхчеловеческом" понимании… А они им — про ценности… про либерализм против Православия… про битву идейных титанов… Но человек постхристианского Запада — он щурится на "профанов-ягнят", и он в ответ мягко улыбается… А он, вполне возможно, вчера вечером покушал за ужином совершенно реального человеческого мяса. Он, вполне вероятно, понимает, как вы устроены, лучше вас самих… При этом — приличный семьянин, заботится о своих детях, само собой разумеется… Романтических сюжетов здесь нет… Вы удивляетесь, почему он на вас так смотрит? Самый жестокий араб-террорист-расчленитель вызывает усмешку у этого "ницшеанского" европейца. Он, наверное, посмеялся бы сегодня — был бы повод — и над самим "великим теоретиком-Ницше"! "Ницше любил женщин — а они его не очень…" Исторический прогресс, однако. Постмодернистская ирония плюс повышение градуса свободы! Одно непонятно: почему русские говорят о "левизне" и "толерантности" — и отказываются видеть у "ницшеанстующих сверхчеловечков Запада" подъём этого "калигулианского мужества"? Не хотят верить своим глазам, убедившись, что былое "культурное божество" оказалось вдруг страшной каменной бабой?

Антихристианское — воистину! Можно наверняка договориться с гипотетическим просвещенцем прошлого, который говорит: "я не верю в Бога, но я верю в нравственного человека", — но как договориться постсоветскому "стихийному нецерковному христианину" с доктором Лектором, только не маргинальным, — а политическим, организованным и социальным? Вопрос… Это похоже на один из диалогов "лицом к лицу" между Горбачёвым и Рейганом, после которого вспотевший Горби вскочил к советским журналистам и произнёс сдавленным голосом: "Я только что говорил с чудовищем!…" Почему-то я не удивился этой фразе, прозвучавшей в документальном фильме о перестройке, показанном недавно по BBC… Важно понять, что сегодня "ницшеанство" презрительно обращается к остальному миру на языке правозащитников, в котором многие понятия уже полностью поменяли свой смысл… Стоит задуматься над этим.

А пока — молодые семьи в богатых европейских виллах всё чаще заводят террариумы со змеями и покупают детям живых мышей, чтобы дети кормили ими змей и "познавали реальность жизни". Приходящая уборщица-турчанка старательно отмывает кровь на стенках террариума раз в неделю… Почему, задает вопрос в еще, насколько мне известно, не опубликованной статье Борис Межуев, "право на жизнь какого-нибудь редкого зверя более значимо, чем право на жизнь нерожденного младенца?". Неужели левые виноваты? Нет, никакая это не "левизна", это — такая героическая "ницшеанская" ирония: "вот этот зверёк мне нравится — а детей ваших убивайте, сколько хотите…" Но на самом деле аборты в Европе большая редкость, ведь девочки пьют предохранительные таблетки с 12–14 лет… Они не имеют права отказывать себе ни в чём!

Итак, Новое Средневековье минус Христианство… "Нулевые годы". Это — о мягких, кошачьих шагах новой, хищной эпохи с началом нового тысячелетия… Мерный стук когтей о стальные листы покрытий… Вас будут обязательно насиловать, а потом что-нибудь отрежут, а потом — медленно и мучительно убьют, и всё это снимут на видеокамеру, и это уже приелось и стало скучным и повседневным, перестало быть уделом маньяков, ушло в массы и лишь требует, подобно вечно расширяющемуся Макдональдсу, всё новых и новых жертв… Здесь как никогда становится актуальным разделение на "своих" и "чужих", потенциальных, и уже отчасти актуальных, палачей и жертв… Это — онтологическая основа этнического национализма. Животное, звериное "сверхчеловечков" подсказывает им в решении этого вопроса национальный, и только этно-национальный критерий… Зёрна Новой эпохи, эти зубы дракона, посеянные "ницшеанством" как состоянием души, культуры и цивилизации, всходят сейчас, в Новом Средневековье, на месте христианской сердцевины Средневековья "старого"… Никому не хочется быть "съеденной мышкой" — приходится становиться "змеёй" и входить в новое братство "говорящих как власть имущие" Клубов инвесторов с "future vision", структур всемирной безопасности и Мастеров of Business Administration …

Придёт время — и оно уже близко есть при дверях, — когда "тоталитарный" коммунизм, и "страшные" обряды мексиканских индейцев, и даже "кровожадный" Ислам на фоне происходящего покажутся подростковой обидой, надписью на заборе, молоком и мёдом…

Кроме того, ведь не только "романтическое мужество" и "героический бунт" были "заложены" непосредственно уже в самой философии Ницше: нужно понять, что Ницше как философ — уже разложенец и декадент, это не просто "философ-хулиган", но именно — вполне изломанный, истеричный и наглый "духовный развратник и распутник". В частных разговорах, по свидетельству современников, Ницше отвечал тем, кто удивлялся, как он может писать такие "антихристианские вещи": "Зато я популярен — меня печатают и читают!" Впрочем, в этой роли тогда пребывал не один только Ницше… Но те, кто начал делать из Ницше "философскую звезду" ещё во второй половине XIX века, исходили, скорее всего, именно из этого вопиюще разлагающего духа его философствований, из его глубочайшего деструктивного декадентства… Поэтому "героизм и мужество", впитанные, якобы, немецким нацизмом из философии Ницше, не могут рассматриваться отдельно от того духа нравственного гниения и разложения, от того трупного яда и тотального рессантиманта, которыми пронизана в действительности его философия. Это именно то самое "изнасиловать, осквернить, заставить съесть собственные экскременты и за это убить" германских концлагерей, это — то, что мы косвенно наблюдаем сегодня в осквернённо-дехристианизированной Западной Европе, во всём этом обезбоженном, распустившемся сегодня гигантским, чудовищным цветком Западном мире…

Следует понять, что поэтапная казнь европейского христианства (уже ранее деформированного в протестантство) сначала — связанным с открытием Америки чудовищным рабством, позже — "ницшеанством", затем — немецким нацизмом, настоянном на экстракте горьких и отчаянных безумий великого Ницше, — глубоко изменила многие смыслы основных несущих структур и противостояний европейской культуры.

Сколько бы "христианские демократы" ни ворковали ныне на политической вершине мнимо восстановленного "европейского государства" — но Европа, да и вообще цивилизация Запада, уже никогда — ни при каких обстоятельствах — не будут прежними. "Ницше" действительно "убил германскую культуру", как утверждают некоторые немцы, кивая в сторону Гёте и Моцарта, и не понимая, что та культура была во многом провозвестницей случившегося позже… Конечно, эволюция "от Вагнера и Шопенгауэра" могла бы пойти и в некую "другую сторону", но то, что случилось — уже случилось… И европейцы говорят сегодня, озираясь вокруг с победно-презрительной улыбкой: "Прежней Европы больше нет!" Я вспомнил: именно эту фразу кричала моя немецкая подруга, филолог-славист по образованию, когда мы отмечали чей-то день рождения весьма оригинально летом на кладбище в Гиссене недалеко от Франкфурта — и молодые немки, хохоча, прыгали с бокалами шампанского в руках по могилам, визжали и кричали "Пусть мёртвые радуются вместе с нами!"…

Начиная с Германии (если смотреть из России) и дальше за моря-океаны, Западная цивилизация всё больше напоминает холёного пожилого садиста, который совершил некое чудовищное преступление, был осуждён, мужественно отбыл наказание — и теперь упорным трудом опять завоёвывает своё место в жизни. Раскаяние? Это уж — извините! Такое нелепое предположение достойно только смеха. Да и вообще оскорбительно… "Перед тобою — туринский тиран!"… Этот новый мир (где гораздо больше на самом деле разорвано старых связей и отношений, чем возникло новых — несмотря на всё более совершенную организацию системы) — это мир ультраконцентрированного модерна и в своей новой версии "anno 2000 и последующие апгрейды" он просто уже не может существовать, не объявляя ежедневно войну постоянно, естественным образом самовоспроизводящемуся "традиционному (легендарному, былинному) миру"… Именно за это на самом деле бомбили и расчленили Югославию, за это стирают сегодня с лица земли Ирак. Это жесточайшее противостояние очень наглядно изображено в серии картин Дали "Искушение св. Антония" — в этом последнем, безответно взывающем к настоящим временам Брейгеля и Босха, предсмертном крике Европейской традиции… Сравнивая картины Босха и Дали с одним и тем же названием, можно легко видеть, как эта динамика всё нарастает! Не отсидеться больше праведнику у тихих вод… Конные каннибалы со спутниковой связью уже вышли на охоту! И где бы вы сегодня ни были, — они всё ближе и ближе… Приготовь меч!

Настоящий постмодерн на самом деле ещё не наступил. Постмодерн пока что — это провозглашённое новое поле боя, которое ещё только предстоит отыграть у этой играющей без правил, величайшей в своём предсмертном могуществе цивилизации антихристианского Запада.

Конечно, главный для нас вопрос на сегодняшний день (как, впрочем, и всегда): это вопрос о нашей сознательной позиции в потоке происходящего: о том, как действовать этом мире "ницшеанских сверхчеловечков" человеку христианской веры, причём фундаментальной, радикальной и аутентичной, — именно православной веры? Как поступать православному человеку — непризнанному отныне духовному изгою Нового Средневековья в этой мельнице "весёлого геноцида" западной цивилизации? Но, с другой стороны, — разве не похожа эта ситуация на завершение исторического цикла известного нам (со слов "нашего" Ницше!) "вечного возвращения": разве не похоже это на возвращение к временам, предшествующим гибели Древнего Рима? Ведь у христианина, как и прежде, уже есть ответы на все эти вопросы! Разве мы об этом забыли?! Православная "мера вещей" (эта "лакмусовая бумажка", этот "тест на беременность", если угодно) позволяет всё поставить на свои места. "Дивный новый мир" бесплоден. Русские, "русская цивилизация" могут и должны взять максимальную дистанцию от того, что происходит сегодня с "цивилизацией ницшепоклонников" на Западе.

Наиболее проницательные из философов уже говорят о необходимости "культурной изоляции". Наше сопротивление происходящему там может стать нашим новым идентификационным паролем перед вызовами этого "нового мира". И это даст нам невиданные волю и энергию для того, чтобы триумфально вернуться в хор мировых цивилизаций — и введёт в действие наш скрытый, но огромный внутренний ресурс, необходимый нам для победы.

Да, и в самом деле, "блажен, кто посетил сей мир В его минуты роковые!" — Но по-настоящему, воистину "блажен" только тот, кто не дал себя заворожить восхитительной и грандиозной картиной этого падающего мира, кто не ответил на прекрасный и зычный голос саморазрушающейся цивилизации, влекущий, зовущий за собою — в бездну…

---

«О пользе и вреде Ницше для истории… Часть I. Рождение Трагедии из Лютеровой чернильницы»

Понимание Ницше невозможно без понимания первых, "доклассических" его работ: "Рождения Трагедии" и второго из несвоевременных размышлений — "О пользе и вреде истории для жизни". Понимание Ницше вполне возможно без знания всего остального им написанного, — с прочим можно ознакомиться в выписках, пересказах, и иных второисточниках — портрет Ницше уже ставшего завершенным ницшеанцем от этого не сильно исказится. Интересней и важнее для нашей темы то, что побуждает философа, осознавшего гибель трагедии в тисках сократического разума и уже чувствующего откровение о смерти Бога, стать именно "ницшеанцем" и задать соответствующий вектор развития европейской мысли. Прежде всего, той её части, которая носит антилиберальный и консервативно-революционный характер.

Не будь Ницше, не было бы никакой консервативно-революционной и протестной альтернативы европейскому либерализму и гегельянскому Мировому Духу, торжествующему в особе Железного Канцлера. Не будь Ницше на просторах Европы, раскатанной паровым катком русской армии, скорее всего, торжествовала бы Тютчевская Панславянская Империя от Евфрата до Дуная. Не будь гения Ницше — Традиция (да-да, там самая примордиальная Традиция по Генону) так и осталась бы внешней альтернативой европейскому духу, будучи для него одновременно и экзотической загадкой, и абсолютно трансцендентным началом. В Ницше эта Традиция нашла в Европе своего медиума и вселилась в его хилое тело, треснувшее под напором понимания. Последний факт, знаменитое ницшевское безумие, остается, наверное, главным оправданием мыслепреступлению этого человека. Кряжистая порода Елены Петровны Блаватской, откровение которой случилось в то же самое время, выдержала. Впрочем, и демоны тут были трубой пониже.

Однако хватит иронизировать попусту. В чем же было откровение Ницше и в чем же состояло его мыслепреступление? Его откровение было очень простым, — под классическим ratio античности Ницше увидел Миф. Сегодня это может показаться странным, но до того момента ученейшие филологи античнейшей европейской страны Германии мифа не видели в упор. Точнее он оставался для них версификациями дологического разума, применять к которым даже занудный логический аппарат Шеллинга, уже было излишней тратой времени. И вдруг базельский профессор Ницше не просто "понимает", а чувствует и видит миф. Даже если бы он увидел лишь Аполлона, но не того, который гуляет по античным отделам музеев с лирой, а то, кто из своего лука мечет чумные стрелы, Ницше стоял бы на десять голов выше современников-филологов. Но он увидел и постиг Диониса — то сокровенно темное и страшное, что таит в себе не только античность, но и любая архаика, любая жизнь в пространстве Мифа. Ницше увидел и пережил Миф не обезображенный [облагороженный — тут уж по выбору каждого] формой.

Увидев Миф через античную Трагедию, Ницше обретает определенную перспективу, которая совершенно умопомрачительна для европейского квазихристианина и либерала XIX века. Он не видит линии времени, он видит цикл. Он не видит эволюции как прогресса, он видит время как упадок, преодолеваемый только порывом трагического героя. Этот порыв направлен не на созидание или утверждение, но на гибель. Чем сильнее "гюбрис" героя (а именно на античную "гюбрис" без остатка разлагается ницшеанская воля к власти — знай это политики-ницшеанцы, — они бы разбили все статуи своего философского идола), чем мощнее его порыв к смерти, тем большая слава его ожидает. Трагический герой перестает уже быть словом мифа, становясь мелодией первой архаической песни.

Это новообретенное трагическое мирочувствие заставляет Ницше прежде всего порвать с главным принципом, главным идолом и главным божеством современного ему мировоззрения — Историей. В Истории воспитательнице, учительнице, наставнице жизни, заставляющей саму жизнь огустевать и отвердевать, опредмечиваться и "отчуждаться", Ницше видит главную угрозу трагическому мировоззрению. Чтобы понять всю резкость протеста Ницше против истории, следует учесть, что он смотрит на нее с позиции человека постигшего Вечное Возвращение и круговращение "эонов". Исторический горизонт для него — это горизонт одного эона, в котором накопление знания, обретение исторической ясности попросту бессмысленны, коль скоро наука будет сокрушена вместе со всем составом мира. Отсюда и два средства от истории, два "яда", которые предлагает Ницше, — "неисторическое и надисторическое": "Словом "неисторическое" я обозначаю искусство и способность забывать и замыкаться внутри известного ограниченного горизонта; "надисторическим" я

называю силы, которые отвлекают наше внимание от процесса становления, сосредоточивая его на том, что сообщает бытию характер вечного и неизменного". Можно по примеру архаического человека, жить до истории, в сиюминутном ограниченном становлении, не видящем в пестром поле времени никаких различимых фигур, либо, по примеру архаического сверхчеловека жить над историей, прорвавшись к вечности, за предел суетливой пестроты явлений. Остановиться на истории, заинтересоваться ею, для Ницше так же нелепо, как нелепо было бы для узника Платоновой пещеры, обратившись от теней к подлинным предметам остановиться на них, а не продолжить свой путь к Солнцу.

Ницше ненавидит историю со всей яростью приверженца "Вечного возвращения". А с историей он вынужден ненавидеть и Религию Истории — Христианство. Причем отнюдь не только Христианство виттенбергских пропойц и женевских сухарей, а саму сущность, душу Христианства как религии Спасения, совершаемого в единой и единственной Истории. Напротив, Ницшево понимание "нигилизма" как отвердения и загустения ценностей, их превращения в предмет не генеалогии и даже не археологии, а ихтиологии морали, напрямую зависимо от протестантского учения об "омертвении" и "деградации" Христианства по мере истории. Антиисторизмом Ницше куда больше обязан Лютеру, нежели Эсхилу и Дионису. А самому отцу Протестантизма, если судить по совести, должно было быть отведено почетное место в плеяде "сверхлюдей", прорывающих паутину нигилизма. Он мог бы считаться одним из "антихристов", прорывающих и переворачивающих мир "после Христа". Ницше очень хорошо знает Лютера, охотно его цитирует и то, что он его не ценит — дань показному нонконформизму да личному отвращению сына лютеранского пастора.

Самообман лютеранина Ницше даже больше, чем он мог себе вообразить. В своем постижении Мифа и увлечении Трагедией Ницше так и остается "фаустовским человеком". Даже отрицая историю, он не может проникнуться идеей Вечного Возвращения сколько-нибудь буквально. Рассуждая об античном пессимизме он так и не отрекается от европейского оптимизма. Грек в своем пессимизме пессимистичен последовательно, как и его далекий единомышленник индус. Мир деградирует к упадку и разрушению. Этот упадок абсолютен и не несет тем, кому суждено среди него родиться и жить, кроме страдания. Все, что может сделать истинный философ — это попытаться как можно скорее эмигрировать из этого мира к абсолюту — без всякой трагедии, без какого-либо надрыва — просто и эффективно выключиться из этого мира. Все, что может сделать религиозный дурак, — попробовать сделать метафизическую карьеру, достичь "лучшего" перерождения и добиться полного исчезновения причины собственного бытия, до стирания "кармы", вовлекающей его в жизненные циклы. Все, что может сделать простец, — немного продлить себя за пределы собственного существования при помощи славы, — подвигом, деянием, той самой трагедией превратиться из простой мелодии в слово — слово мифа. Кажущаяся Ницше высшим метафизическим разрядом духа, трагедия, как и эпос, есть, на деле, утешение простеца. В космосе, где нет никакой вечной жизни, ни подлинной трансценденции, ни единого шанса для человека, все что остается — это стать героем и, если дух смел, — остаться в слове, в "истории" (если кто помнит греческое значение слова, ничем не отделяющее историю от эпоса и мифа).

Человек трагического мировоззрения Ницше просто бы не понял — как в его антиисторизме, коль скоро стать героем рассказа, героем трагедии, и есть смысл героического деяния, так и в его оптимизме. Ницше, как и положено новоевропейцу, — исторический оптимист. Он не верит в "экспиросис" как тотальное самоуничтожение мира и всего, что в нем. Он, каким-то парадоксальным образом, верит в немыслимую для грека возможность перескочить из цикла в цикл, замкнув один эон, начать новый.

Именно здесь тайна ницшевского "сверхчеловека".

Этот парадоксальный фантом человеческого разума — не просто вознесшийся над толпой человек, но и не божество. По сути, — это первопредок нового "эона", это обитатель "времени сновидений", устанавливающий новый молодой прамир, удивительный метафизический "серфингист", переплывающий из "века" в "век". Как такое может быть — не спрашивайте. Грек не скажет вам этого, поскольку для него "сверхчеловек" — исполин, гигант, титан, есть не будущее, но прошлое человека. Ницшеанец не скажет вам, поскольку, в отличие от Ницше, он никакого трагического начала в душе не несет, чаще всего он просто хочет быть "круче всех". Благо, начав свой эволюционный ряд с обезьяны, Ницше предоставил ницшеанцу полную возможность считать, что сверхчеловек — это тот, кто имеет больше самок, может убить больше соперников, съесть больше пищи и испытывает оргазм дольше на пять секунд. Впрочем, можно так и не считать, а быть, вместо этого, "консервативным революционером". Но эта интерпретация, равновелика с той, как, впрочем, и с интерпретацией

наипозднейшего Ницше, считавшего себя цыпленком.

Консервативная революция в её основах есть плод филологически-философской ошибки Ницше, не понявшего, как уже было отмечено, всей глубины и необратимости эллинского пессимизма. Ошибка эта основана на странной, практически безумной надежде повернуть колесо "четырех юг" вспять и каким-то образом восстановить высшее мифологическое мирочувствие не только для себя лично в пределах итальянской виллы или швейцарской психлечебницы, но для общества в целом.

Для того чтобы имело смысл говорить о консервативной революции, "путь героя" из личной попытки прорваться в "другой эон" должен стать неким общественно-значимым действием. Либо по массовому возвращению героического начала в жизнь и быт, либо по столь же массовому учреждению "нового эона", то есть стать либо радикальной реакцией — отбрасывающей нас к изначальному мифу, либо столь же радикальной революцией, — делающей нас мифоздателями нового века веков. В любом случае консервативный революционер должен не только подхватить, но и усугубить ошибку Ницше, внесшего историческое начало в самое сердце мифологического антиисторизма. Должен выбрать пространством своего действия не миф, но историю, и сам должен стать не музыкой, но эпическим словом.

Более того, последовательный консервативный революционер должен стать очень хорошим лютеранином. То есть принять на веру — во-первых, то, что изначальная традиция была прекрасна, во-вторых, что со временем она потускнела, и, наконец, в-третьих, что нынешним порывом возможно к ней вернуться и ее возродить, если, в-четвертых, опираться на достаточно авторитетные источники, которые можно принимать согласно принципам sola scriptura. Другими словами, необходимо принять историцизм, то есть уверенность в своей способности творить историю, без историзма, то есть без признания своей принадлежности истории и умения её понимать.

Реальные исторические опыты осуществить "консервативную революцию" на европейском человеческом материале или, хотя бы, в нее сыграть, заканчивались неизменным конечным торжеством истории над мифом. История охотно принимала в свое пространство тех, кто пытался сыграть в нее по своим правилам, но играла исключительно по своим собственным. Скорый подъем и гибель нацизма продемонстрировали всю изощренность смысловой ловушки, расставленной Ницше своим последователям. Попытка утвердить миф в пространстве истории закончилась торжеством истории, причем при помощи самого мифа. Нет, наверное, ни одного бойкого журналиста, который не увидел бы в закате Третьего Рейха Gotterdammerung, то есть вполне закономерный финал трагедии и мифологической истории. И ведь в самом деле, странно было бы, обратившись к Вотану, встретить в конце пути гурий или Небесный Иерусалим, а не Фафнира.

Не миф закольцовывает собой историю, в соответствии с верой Ницше и его последователей, а, напротив, — история закольцовывает собой миф, а уж что станет с самой историей — сгорит ли она в огне возвращения или увенчается в трансцендентном инобытии — вопрос метафизики, а не мифологии. Но мифологический "традиционализм" в любом случае обречен и ущербен, если идет на столкновение с Историей. Он может лишь уйти от нее, но тогда в нем не останется ничего революционного, либо подчиниться ей, но тогда в нем не будет ничего консервативного. Одержать победу над историей как над царством становления, случайности и тлена может только традиционализм исторический. Сказанное выше обозначает очевидный водораздел между немецкой консервативно-революционной мыслью и русской консервативно-исторической. Но это, предмет отдельного разговора, объединять который с рассуждением о Ницше не совсем уместно — Ницше и Христианство, Ницше и Россия, — темы слишком разновеликие, чтобы простительно было сопрягать их союзом

---

«Философия действия»

Когда затевалась дискуссия на тему возрождения отечественной философии в современных условиях, меня просили учесть возможное влияние на нее ницшеанства. Я полагаю, что Ницше для русской философии сегодня — тридцать девятый вопрос на сороковом плане. Но назвался груздем — полезай в кузов…

***

На протяжении 1990-х и начала XXI века наша философия дала несколько мыслителей высочайшего уровня. Эпоху открыла смерть фундаментального Гумилева. В богословии появились неоисихастские статьи о. Иоанна Экономцева. В классической философии появились парадоксальный Гиренок и основательный Хоружий. Очень значительной фигурой был, да и, пожалуй, остается Галковский. Крепко встряхнул интеллектуальную жизнь России Дугин. В философии истории ярким явлением стали различные школы цивилизационщиков и микроисториков.

Грех жаловаться на бесплодие нашей философии, она щедро дарила смоквы… Однако.

Во-первых, нашлось немало скептиков, объявивших: "А на мировом-то уровне никого не признали!"

Во-вторых, время поменяло краски. На наших глазах рождается нечто совершенно новое, далекое от академизма, и тут есть о чем поговорить.

***

Ницше начал говорить, когда образованная Европа в большинстве своем поверила в "смерть Бога", но до поры до времени соблюдала правила приличия. Позиция двойственная, двуличная, проигрышная: нельзя быть отчасти беременным, нельзя всерьез строить общество на принципе Бог-как-бы-есть. Но если цивилизация, выращенная христианством, отказывается от самого главного, что в нем есть, то такие производные от сущностного ядра, как христианская нравственность, христианская культура, христианская эстетика, сами по себе долгое время жить не смогут. Их разнесут в щепы, — что в XX веке и произошло на всей территории Европы, за исключением, пожалуй, Испании, Польши, да православных стран.

Является Ницше и говорит: "Я это ниспровергну". И безнаказанно лупит "философским молотом" по тому, что вчера казалось неприкосновенным и незыблемым. Попробовал бы он позаниматься такими ниспровержениями в XV веке, да хотя бы в XVII! Получил бы плетей до слезания шкуры, отправился бы на галеры, и весь разговор. Его философия — философия хулиганства, разрешенного самим временем.

Ницше интуитивно добрел до того же вывода, что и русская классическая литература: "если Бога нет, то все дозволено". А когда дозволено все, тогда достойный человек может обрести опору только в собственной силе, в собственной витальности. Его жизнь — жизнь воина, сражающегося за то, что он сам выбрал для себя как важное, нужное. Он видит мир как хаос сущностей и, в генеральном смысле, бессмыслицу. А значит, сильно желать ему здесь нечего. Но хорошо и правильно взять свое, не дать раньше времени загрызть себя свиным рылам, торчащим ото всюду, а уж когда поднимут веки очередному вию, умереть с честью.

Пишут о "ласковом" отношении Ницше к Христу в "Антихристианине". По внешней видимости, действительно, можно сделать такое заключение. Дескать, бродил Некто по землям иудейским, оставил великое учение о небрежении всем земным, а ученики исказили его и довели до бессмыслицы и пакости. Жаль Некто, хороший был человек, только принять его учение разум отказывается.

"Ласковый" Ницше выдумал своего Христа и свое христианство, отверг его, плюнул в лицо Церкви и растер плевок сапогом. Романтика! Сейчас идет полным ходом "второе крещение Руси". Быть христианином — обычным, самым обычным, блюдущим середу и пятницу, посты, послушание священнику, да время от времени приходящим к исповеди и причастию, да заботящимся о своей семье, — совсем не романтично. Да и трудно. Шпане, хоть философской, хоть бытовой, живется куда вольготнее. Но Россия тысячу лет провела под сенью креста и пребудет под нею. С этой точки зрения все нынешнее ницшеанство — злое баловство.

Чем было до сих пор ницшеанство для России и русской культуры? Да ничем особенным. Ницше стал более или менее моден задолго до 1917 года: по столичным салонам разгуливали брутальные интеллектуалы, Грифцовы какие-нибудь эпатировали барышень суровой лексикой и мужественным выражением лица, баламутили образованную молодежь, что-нибудь отвергали…

Каждый молод, молод, молод!

В животе ужасный голод…

Наиболее последовательные повоевали в Первую мировую и Гражданскую. Конечно, погибли. Не всегда триумфально.

При Советах Ницше знали немногие, да и те, кто знал — владели материалом в основном из профессиональных интересов, как набором книг для написания параграфа в учебнике.

Вот Советы сгинули, Ницше вновь стали печатать обильно. Им заинтересовалось романтически настроенное юношество. Романтически настроенному юношеству хоть бы чем заинтересоваться — Ницше, Шопенгауэром, Маркузе, Толкиеном, игровой системой Dragon Lance, — лишь бы предмет интереса отвел глаза от окружающей либерализдии. Для начала — середины 1990-х новая мода на Ницше была очевидна. Потом множество "обособленных людей" начинает думать: "Нет, с этим бардаком надо что-то делать", — и все увлечения юности моментально улетучиваются. Кто-то там в Европе может "философствовать молотом", жить в горах с разреженным воздухом, "ходить по канату", охотиться на женщин с кнутом, да хоть плясать на ушах, нам-то что до того? Всё! Больше радикальный философский опыт, импортированный из дальнего Зарубежья, не греет. Даже адреналинчику в кровь не впрыскивает. Вся громадная философская культура Европы от Монтескье и Руссо до Лакана, Фуко и Бодрийяра потеряла актуальность оказалась в настоящее время ненужной. И Ницше — там. В куче ненужного. В монблане того, что не должно быть прочитано за полной бесполезностью. Вся груда самоцветов, оставленная европейскими мудрецами, нам понадобится… когда-нибудь. Потом. Когда можно будет лениво перебирать россыпи чужой интеллектуальной продукции.

Ницше — блистательный философ, один из лучших умов XIX столетия. И пускай пылится на библиотечных полках. Он — один из множества примеров подвесок с бриллиантами, которые некуда надеть, поскольку балов нет и в ближайшее время не предвидится.

В Ницше нечего преодолевать, он не нужен, да и все. Тем самым он сам себя преодолел. Из Ницше нечего брать, он писал слишком давно и в слишком других условиях, поэтому ни один кирпич из обломков его философского здания не может быть использован здесь и сейчас.

А речь идет именно о здесь и сейчас.

***

Нам нужна философия обойм и катехизисов. Для того чтобы Россия вновь обрела достойную жизнь, любой младоконсерватор, да любой образованный русский, любящий свою страну, должен чувствовать себя солдатом великой информационной войны. Одним из тысяч, отправившихся в крестовый поход против мирового зла. Поэтому из философии нам нужно только то, чем можно набить магазин, что нетрудно запихнуть в солдатский вещмешок или вложить в ножны. Все академическое — не ко времени.

Русская философия нашей эпохи создается публицистами, критиками, журналистами, она рождается на интернет-сайтах и в "живом журнале", она обретает голос на митингах и сходках интеллектуальных кружков. И ей противостоит философия иного рода — философия купленного TV, визжащей рекламы, ясноглазых вождей корпоративной солидарности и угрюмого правительственного менеджмента, четко расписанного по спонсорам.

Наша задача не в том, чтобы в стране началась какая-нибудь новая революция. Господи, спаси и помилуй! Нет. Наша задача в том, чтобы стало стыдно не любить и не уважать Россию, будучи ее гражданином, чтобы человек, ставящий наживу выше всего прочего в своей жизни, выглядел как прокаженный, чтобы дети были счастливы от сознания — они живут здесь, а не где-нибудь еще, чтобы на всем полотне континента Россия торжествовали вера, закон и порядок, чтобы так называемое "население" почувствовало себя одной семьей.

Поэтому, во-первых, русская философия наших дней может состояться только как проект действия, теоретическое обоснование действия, диспетчер действия. Она появляется в условиях, никогда прежде не бывших, а потому должна быть максимально самостоятельной и минимально академичной. Во-вторых, всякое помышление о "мировой славе", "мировом уровне" и т.п. должно быть забыто. Там в лучшем случае восславят "мыслителя" Горбачева… Если действие приведет к успеху, тех, кто его подтолкнул, мир узнает и признает. Может быть, отклассифицирует как фанатиков, ксенофобов и т.п., но читать будет с затаенной завистью. Если нет, если действие окажется бесплодным, то грош цена любому пиару.

У нас есть общее дело. В деле надо быть сильным. О прочем не беспокоиться.

***

Забыл сказать…

Я полагаю, политкорректность на территории России должна быть запрещена.

Страницы: 1 2 3 4 5