Страницы: 1 2

Рим против Иудеи:

ницшевская трактовка истории и генеалогии христианства

 

Цендровский О.Ю. 

 

По изд.: Цендровский О.Ю. Рим против Иудеи: ницшевская трактовка истории и генеалогии христианства // Философия и культура. - 2014. - №10. - С.1478-1487 

 

Аннотация. В статье ницшевская трактовка религии, в первую очередь, христианства, рассматривается в связи с центральной темой его философии: феноменом нигилизма. История развития религии – довольно малоизученная рубрика его учения – последовательного излагается через призму фундаментального конфликтажизнеутверждения и жизнеотрицания: «Рима и Иудеи». В ходе исследования сформулировано и проанализировано ницшевское видение таких проблем, как: генезис и назначение религии, существо различия между язычеством и христианством, социально-культурные причины и база возникновения христианства, его отношениек иудаизму, метафизическая и психолого-антропологическая подоплека христианства, смерть Бога и ситуация нигилизма в Новое время. Вопреки комментаторской традиции, мысль Ницше показывается с позиций систематической интерпретации, в ее строгости и согласованности. В качестве основного тезиса работы автор утверждает, что Ницше рассматривает христианство генеалогично, то есть не само по себе, но как крупнейшего выразителя и аккумулятора «метафизического порока» отрицания, оторвавшего ценности от условий реальной жизни и поставившего их на службу прямо противоположным целям.

Ключевые слова: нигилизм, религия, христианство, критика христианства, Христос, иудаизм, смерть Бога, Ницше, язычество, переоценка ценностей.

 

 

Несмотря на то, что взгляды Ницше на религию – это тема, прилежно и пространно разбираемая более столетия, его видение истории развития религиозных представлений сравнительно мало изучено. Там же, где подобные попытки предпринимаются¹,безраздельно доминирующий несистематический ракурс интерпретации наследия философа не позволяет ухватить предмет в присущей ему полноте. Словом, имеющиеся изложения фрагментарны, они изобилуют пробелами, нарушающими внутреннюю связь темы, и, как правило, скатываются в сухой перечень произвольных фактов, не позволяя увидеть общую картину. Искомая ясность и требуемый масштаб отсутствуют как в наиболее авторитетных, так и в малоизвестных трудах. Но вместе с тем проблема не сводится лишь к недостаточной разработанности вопроса. Позиция Ницше по поводу религии как таковой, существо его критики христианства и связи последнего с нигилизмом, смысл самого ницшевского концепта нигилизма тоже, как правило, неадекватно поняты. Следствием такового положения вещей является, к примеру, распространенное мнение, будто Ницше, критикуя христианство, «предпринял парадоксальную попытку на пике современности вновь вернуть античность»². В ходе исследования будет показано, что античность ставилась философом в пример лишь с большими оговорками, а его амбиции простирались много дальше ее возрождения.

Не пытаясь вступить в полноценную полемику по частным вопросам, в данной работе мы попробуем собрать воедино то, что до сих пор представлялось вразнобой. Ключевой задачей при этом является демонстрация систематической взаимопринадлежности отдельных размышлений Ницше и выявление генетических связей, протянутых от его трактовки религии – в первую очередь, христианства – к метафизике, антропологии, этике, психологии и социальной философии.

 

1

               

Великий философ вступает в дело мысли не благодаря переосмыслению сказанного, его развитию, дополнению или отрицанию. Он прозревает в философии то, что до тех пор было ей вообще не осмыслено. В эту область нельзя попасть проторенной тропкой силлогизмов, петляющей от известного к неизвестному. Ее, как подчеркивает Хайдеггер³, достигают внезапным прыжком. Ницше был одним из таких великих философов, оказавшихся на до тех пор неторном пути. Он задался вопросом: «Как оказалось возможным, что в истории человечества преобладали инстинкты жизнеотрицания и реактивности, что история человека есть история нигилизма?» Не менее строго и последовательно, чем подходили к философским проблемам Кант или Гегель, Ницше разбирает предпосылающую этот факт конфигурацию движущих сил, систему основопонятий и их величественную механику. Такая постановка вопроса естественным образом помещает религию и религиозную мораль в фокус осмысления как те феномены, которые, с одной стороны, являются выразителями нигилистических инстинктов, а с другой – держат ответ за их укрепление и пролиферацию.

Метод, используемый Ницше для анализа, и затем сильно повлиявший на практику деконструкции Деррида, получает имя генеалогии и совмещает в себе средства философии, истории, психологии, социологии, превосходя границы каждой дисциплины в отдельности и все их вместе.

Генеалогия исходит из предпосылки, что смысл всякого явления – и в первую очередь человеческого – это производная от движущих им сил и инстинктов⁴. Среди их многообразия философ различает и размежевывает две противоположные тенденции по направленности и способу соответственно: жизнеутверждение и жизнеотрицание (нигилизм), активность и реактивность. Вынесенная нами в заголовок оппозиция Рима и Иудеи находится в одном ряду со множеством других ницшевских образов и терминов, выражающих по существу одну идею, одно главное для его философии противопоставление. Таковы “Дионис против Распятого”, “мораль господ и мораль рабов”, “благородное и подлое (пошлое)”, “высшее и низшее”. Рим против Иудеи – это не битва людей и народов. Это наднациональное и надисторическое сражение метафизических инстанций, разыгрывающееся на всех больших и малых аренах.

Самая крупная и поистине судьбоносная победа была одержана нигилизмом и реактивностью в лице христианства и развернулась в пространстве и времени гибели античного мира. В гибели старого порядка христианство сыграло не последнюю роль: преимущественно активная и утверждающая античность (Рим) погибла в удушающей хватке реактивного отрицающего христианства (Иудеи). Данное событие предопределило судьбы мира и рассматривается философом с особой точки зрения. Перспектива его оценки христианства –не банальное уличение его лишь как заблуждения, она генеалогична и обнаруживает систему сил и условий, движущих христианским нигилизмом и сделавших его возможным, через эту же призму рассматривая его плоды и последствия. Ницше пишет: «Не то отличает нас от других, что мы не находим Бога ни в истории, ни в природе, ни за природой, но то, что мы почитаемое за Бога чувствуем не как “божественное”, но как жалкое, абсурдное, вредное – не как заблуждение только, но как преступление перед жизнью... Мы отрицаем Бога как Бога... Если бы нам доказали этого Бога христиан, мы ещё менее сумели бы поверить в него»⁵.

Здесь важно иметь в виду, что Ницше имеет дело не с религией в строгом смысле слова, его критика проникает намного глубже. Как подчеркивает Ойген Финк,Ницше «яростно атакует метафизику и способ суждения в христианстве»⁶. Для него «христианство представляет собой нечто универсальное…»⁷, оно суть роковой выразитель метафизического порока.

 

2

 

Прежде чем приступить к разбору ведущей темы статьи, мы, однако, не можем обойтись без беглого очерка трактовки Ницше предшествующей появлению христианства истории религии.

Возникновение религиозных представлений Ницше связывает с первичными отношениями между человеком и природой, во власти которой он находится. Незнание, неопределенность вызывают чувство страха и бессилия; для успокоения требуется найти объяснение происходящему, придать ему некоторую закономерность и смысл, а собственному бытию уверенность. Не имея еще никакого представления о естественной причинности, человек проецирует хорошо известную ему непосредственную данность собственного хотения – чувства свободы поступать так, а не иначе – на весь мир. Рождается вера в то, что воля есть причина всякого действия: формируется взгляд на природу, как на «совокупность действий существ, обладающих сознанием и волей, огромный комплекс произвольностей»⁸.Религия подводится Ницше под «понятие воображаемых причин»⁹ и коренится в толковании естественных процессов как деятельности.

Между тем далеко не только страх двигал первые акты объемлющего познания: экспансивное существо жизни усматривает в окружающем мире не одну лишь опасность, но в первую очередь объект овладения. Этой цели служит культ, ознаменовавший продвижение проекции человеческого на нечеловеческое на следующую ступень. Область социальных отношений толкает к мысли, что воздействовать на превосходящие силы и добиться их благосклонности можно так же, как в отношениях с людьми: «мольбами и молитвами, покорностью, обязательством приносить постоянную дань и дары, льстивым славословием»¹⁰. Принцип умилостивления, доминирующий в культе, дополняется магическими практиками, основанными уже на самонадеянной вере в способность насильственно «принудить природу к выгоде человека»¹¹.

Для обслуживания культа в общине выделяется сословие жрецов, заинтересованных в людской вере и в особом содержании этой веры. Средствами религии жрец кормится, от нее зависит его власть, поэтому он становится профессиональным лицедеем сверхчеловеческого¹². Не имея в руках реальных сил, он внушением и манипуляцией пробуждает и поддерживает в людях благоговейный трепет перед могучими природными духами и богами, для общения с которыми его услуги необходимы и незаменимы.«Неповиновение Богу, т. е. жрецу, “закону”, получает теперь имя “греха”; средствами для “примирения с Богом”, само собой, являются такие средства, которые основательнее обеспечивают подчинение жрецу: только жрец “спасает”. В каждом жречески организованном обществе психологически неизбежными делаются “грехи”: они факторы власти, жрец живёт грехами, он нуждается в том, чтобы “грешили”»¹³. Жрецу требуется понятие ответственности перед сверхъестественным, чтобы наказывать и судить, чтобы править.

Воля к власти жреца не просто сформировала вероучение и культ. Сами характерные черты его психофизического типа вошли в плоть религиозных воззрений. В разные времена роль жрецов играли люди слабые физически и склонные к праздности, оттого более хитрые и умные; больные, малокровные и неполноценные, с беспокойной озлобленной душой и дурным глазом на все недоступное им: воинское, здоровое, сильное, богатое, радостное; полусумасшедшие, лжецы и лицемеры. Свой образ жрец впечатал в культуру, проповедуя «только одну мораль: такую, при которой сам он воспринимается как высший тип», а его добродетели, свойства и условия господства становятся «шкалой ценностей всех людей»¹⁴.

Ницше не отказывал религии и жрецув положительном значении, признавая, что они могут иметь разный смысл и исполнять разные роли. Религия явилась необходимым этапом и условием возможности становления человека человеком¹⁵.Также и за христианством, несмотря на его предельную нигилистичность, философом признается немалое значение для развития человеческих возможностей. Однако религия с сильным активным и утверждающим элементом справилась бы с этой задачей несравненно лучше, она впервые поставила бы ее сознательно и не привела к господству все низкие и рабские инстинкты, столькие опасные заблуждения, болезни и уродства.

 

3

 

Названный элемент содержали в себе многие ранние религиозные представления: они говорили “Да” естественному, сильному, здоровому, они выражали избыток и полноту, благодарность жизни. Образцом такой религии Ницше считает языческие верования греков, которые не проводили резкой границы между человеческим и божественным. «Греки взирали на гомеровских богов не как на своих владык и не сознавали себя их рабами, подобно иудеям. Они видели в них как бы лишь отражение самых удачных экземпляров своей собственной касты, т. е. идеал своего собственного существа, а не его противоположность»¹⁶. Религия здесь служила оправданием и украшением жизни, возведением в художественную, совершенную форму присущих ей свойств, инстинктов, освящением повседневных занятий, которые получали свой исток и воплощение в небожителях.

Примерно в середине пятого века в греческой среде началось медленное разложение. Появились признаки истощения: «перевес перешел на сторону черни»¹⁷. Ключевыми фигурами развития декаданса явились Сократ и околдованный им Платон – инстинктивные евреи, семиты, радикально исказившие перспективу мировосприятия¹⁸. Начиная с них, философия стала говорить на языке морального фанатизма и содержать обесценивающий жизнь разрыв между миром сим и миром иным. О. Финк указывает, что именно здесь Ницше видит начало той «системы западных онтологических ценностей, которая трактует чувственное здесь и сейчас, непосредственно переживаемое в свете идей и трансцендентности, а “настоящий”, реальный мир провозглашает предварительным, неподлинным, видимостью. Он называет это платонизмом»¹⁹. Пять столетий спустя упрощенный, популистский платонизм в виде христианства ввел в кровь и плоть общества систему регрессивных ценностей. Но именно с Сократа и Платона началось торжественное шествие жизнеотрицания и были утверждены идеи презрения к мирскому и личного спасения в потустороннем мире. Индивидуально-этическая ориентация, глубокий политический упадок и творческое обнищание последующей греческой традиции являются красноречивыми свидетельствами возобладания тлетворного духа. В философских школах эпикурейства, стоицизма, скептицизма воцарились болезнь и усталость: первая свела философию к проблемам радости и страдания, вторая воспринимала человека бессильной игрушкой судьбы, третья – была не в состоянии утверждать что-нибудь позитивное и скатилась в пустую риторику.

Словом, христианство пришло на уже возделанную почву расслабленной воли и усталых инстинктов, и когда оно возвысило голос, то тотчас нашло отклик в античной среде. Новая религия возглавила борьбу против благородных типов и идеалов, собрав вокруг себя: «разряд слабых и неудачников», «разряд обросших моралью и антиязыческих», «разряд политически усталых и индифферентных», «разряд тех, кто сам себе надоел»²⁰. Таким образом, «христианство – это форма распада старого мира в глубочайшем его бессилии, при котором самые болезненные и нездоровые слои и потребности»²¹, скопившиеся в античном обществе, всплывают наверх. Одной из основных причин его успеха явилась та «враждебность, которую все низшие питают ко всему, что в чести и почете: им это учение подсовывают как учение против всех сильных и мудрых мира сего, вот что к нему и соблазняет»²². Христианство сплотило угнетенных, страдающих и пессимистов, оно «отдало предпочтение всему, что обществом отторгнуто, оно взрасло из среды изгоев и преступников, отверженных и прокаженных всех мастей, “грешников”, “мытарей” и проституток, из самого темного люда (“рыбаки”)…»²³.

Мерой всех вещей был учрежден маленький человек, его пошлая “нравственность”и стадные, реактивные “добродетели”. К вечной жизни это движение, в сущности, и не стремилось. Оно хотело здесь создать условия для благополучия и комфорта последних людей, сделать себя «непререкаемым идеалом всех ценностей… – и назвать это Богом: инстинкт самосохранения беднейших, самых жизненно-скудных слоев»²⁴. Поднявшиеся слои не были способны «действовать иначе, как только разлагая, отравляя, угнетая, высасывая кровь», их подгонял «инстинкт смертельной ненависти против всего, что возвышается, что велико, что имеет прочность, что обещает жизни будущность...»²⁵. Как на химическую формулу христианства, в которой оно высказывает само себя, Ницше ссылается на «неоценимые» слова ап. Павла: «“Бог избрал немощное мира, немудрое мира, незнатное мира, уничиженное мира”»²⁶. Бунт чандалы против привилегированных погубил наследие античности, разрушил «огромное дело римлян – приготовить почву для великой культуры, требующей времени»²⁷.

 

Страницы: 1 2