— Прежде всего, я хочу сказать, что поражает композиция самой жизни Ницше, которая в значительной степени отразилась и в его письмах. Я не знаю других примеров, когда люди так явственно и сознательно ведут свою жизнь на грани катастрофы, предчувствуют, предощущают ее, и в конце концов эта катастрофа разражается, представая еще и творчески, и эпистолярно как манифестирующее себя изменение сознания. Причем и в этом пути к катастрофе, и в самой катастрофе заложены узлы важнейших для истории человечества в XX веке духовных конфликтов. Именно это совершенно поражает того, кто знакомится с эпистолярным наследием Ницше. А задачей переводчика и составителя, то есть моей задачей, было всего лишь донести это до читателя, выделив наиболее значительное и характерное. Честно говоря, я вообще не представляю, как возможно какое-либо понимание Ницше без интереса к его судьбе. И, соответственно, как возможно собрание сочинений немецкого философа без его писем? Ведь Ницше подчас позволяет себе столь радикальные высказывания, что они словно бы требуют личного присутствия говорящего, судьбы, берущей на себя ответственность за них. Если бы его судьба была иной, если бы это был кабинетный ученый, окруженный почитателями и — даже страшно подумать об этом в случае с Ницше — семьей, благополучно доживший до старости лет, многие его слова, думаю, имели бы гораздо меньший вес.

 

 

— Ницше, «похожий на себя» — это всего лишь Ницше несокращенный и хорошо переведенный. То есть, по сути, речь идет о проблеме перевода, но это очень обширная и многомерная проблема. Даже проблема компиляций под названием «Воля к власти» (а эта книга была составлена из черновиков Ницше после его смерти, местами весьма произвольным образом) не так серьезна, как проблема перевода, если говорить о русском издании Ницше.

 

— Существует солидный корпус переводов Ницше на русский язык. Но многие из них устарели как стилистически, так и словарно, и идейно. Встает проблема обновления переводов Ницше, которую Вы успешно решаете. Приведите, пожалуйста, для нашего читателя примеры разных типов ошибок в переводах из Ницше — стилистических, понятийных, концептуальных.

 

— Ницше стилистически опережает свое время, чего, как правило, совершенно не желали видеть дореволюционные переводчики (или же видели, но были попросту неспособны ответить на этот языковой вызов). Нередко его переводили как просто еще одного современного автора. К тому же — философа, то есть того, кто имеет право выражаться темно, тяжело и нескладно. С другой же стороны — там, где какая-нибудь созданная Ницше метафора более-менее вписывалась в привычные для литературы конца XIX века образно-стилистические конструкции, переводчики демонстрировали образцы гладенькой манерности. Вот, к примеру, фраза из «Веселой науки» «Alle grosse Lдrm macht, dass wir das Glьck in die Stille und Ferne setzen», совершенно адекватно переведенная нашим современником К. Свасьяном как «Всякий большой шум заставляет нас полагать счастьем тишину и даль», в дореволюционном переводе Николаева превратилась в анекдотически банальное, сентиментальное и по-дамски манерное: «Вся эта великая суматоха заставляет нас искать своего счастья в покое и уединении». Можно подумать, что это какая-нибудь провинциальная барышня из русской комедии отвечает на вопрос столичного волокиты: «Не скучно ли вам, сударыня, в деревне?».

 

Казалось бы, у сегодняшних переводчиков не должно быть в голове таких стилистических лекал, по которым они кроят те или иные фразы. Однако и здесь то и дело не могут устоять против соблазна перевести Ницше как просто еще одного автора XIX века. Так что там, где нет бесспорных переводческих удач (а их среди переводов Ницше прискорбно мало), нецелесообразно делать принципиальный выбор в пользу современных или дореволюционных переводов. Оптимальным представляется путь сравнения и редактуры, которым и идет наше издание при подготовке томов с завершенными произведениями Ницше. Некоторые старинные переводы могут выполнять при этом функцию весьма качественного подстрочника, на основе которого можно вести более тонкую и точную работу.

 

— Михайлову удалось воссоздать на русском энергию и ясность оригинала, притом что с синтаксисом Ницше переводчик обходится довольно круто. Но в том-то и дело, что на примере михайловского перевода становится очевидно: если рабски копировать строение фраз с немецкого, то все рассыпается, становится неуклюжим и беспомощным — эпитеты, которые к текстам Ницше в принципе неприменимы. Притом в обеих работах — и в переводе «Антихристианина» (так Михайлов перевел название труда «Der Antichrist»), и в переводе «Рождения трагедии из духа музыки» — есть очень спорные вещи, даже на концептуальном уровне.

 

 

— Действительно, ранний Ницше, нередко еще говорящий в стилистике Шопенгауэра и даже Вагнера, гораздо естественнее и достойней выходит на русском у хорошего переводчика Серебряного века, нежели у нашего современника. Это обстоятельство заставило нас, в частности, в 7-м томе, во вполне добротном переводе А. Жеребина, сделанном для данного издания, пойти на вкрапления перевода А. Козлова, опубликованного ровно 100 лет назад.

 

Однако в целом, прежде чем приступать к переводу Ницше, следует сознавать следующий принципиальный момент: по своему языку, по средствам выражения и по тому, что он в них вкладывает, Ницше столь же современен для отдельных течений словесности (и не только — не столько — немецкой, сколько французской и даже русской) своего времени, сколь и анахроничен.

 

 

— С этим мне, можно сказать, повезло еще в детстве. У меня был близкий школьный товарищ, Илья Бернштейн, с которым мы потом несколько лет не виделись, а когда создавалось издательство, я увидел в «Книжном обозрении» статью о нем и узнал, что он за это время стал очень интересным книжным дизайнером. Работать вместе нам оказалось очень легко, причем это такое взаимопонимание, когда существует масса противоречий, иногда, кажется, непримиримых. Я говорю: «Это все должно быть совершенно не так», он говорит: «Это очень красиво, а ты хочешь разрушить всю структуру» — а в результате оба начинаем идти друг другу навстречу, и получается что-то новое и для одного, и для другого.

 

 

— Не только на мои. Над разными томами работают разные редакторы. Перевод «Так говорил Заратустра» редактировала Елена Ознобкина, замечательный специалист и совершенно героический человек, который уже несколько лет трудится вопреки возможностям своего здоровья. Перевод «Веселой науки» в еще не вышедшем 3-м томе очень основательно отредактировал Вадим Бакусев.

 

 

— Эти последние его работы — такие полу-книги, полу-поступки; они таковы и по своему характеру и задачам (рассказать себя как пример и образец, ссылаясь через название на Христа — «Ecce homo»; написать антихристианскую книгу — «Der Antichrist»), и по все уменьшающемуся зазору между автором и произведением. Отдельные главки «Ecce homo» из-под пера автора прямиком следовали в типографию на замену уже лежавших там глав книги. Вот среди этого лихорадочного процесса перечитывания типографских корректур и создания новых вариантов тех или иных фрагментов у Ницше произошел психический слом. Книга без последнего авторского распоряжения «в печать» осталась лежать в типографии, и теперь для тех, кто мог бы взять на себя ответственность за дальнейшую судьбу этой книги, состояние душевного здоровья Ницше стало отбрасывать обратный отсвет на его текст: последние редакции просматривались как бы под знаком невменяемости автора. В результате книга «Ecce homo» в течение нескольких лет оставалась неопубликованной, вопреки последним распоряжениям автора. Когда же сестра философа как правонаследница решилась на ее публикацию, она первым делом уничтожила целый ряд смущавших ее вариантов текста.

 

 

— Роль Элизабет — несомненно, роль роковая. Другое дело, что не следует из-за этого возлагать все негативные стереотипы, связанные с наследием Ницше, на его сестру. Это наследие таково, что в нем самом немало чреватого злоупотреблениями и роковыми последствиями, и, по логике человеческой природы и истории, кто-то неизбежно должен был взять на себя роковую роль.

 

 

— Есть одна буквальная, или, вернее, наглядная точка пересечения: картина на обложке книги писем Ницше. Это произведение художника-примитивиста из Зильс-Марии Самуэле Джованьоли, которая так и называется: «Ницше на озере Зильзерзе». Совершенно удивительно само место, которое там изображено и в котором так любил бывать Ницше — берег озера, зажатого между огромными альпийскими вершинами. Это очень значительный и значащий ландшафт, который я попытался, насколько это возможно, отразить и на фотографиях, помещенных в самой книге. Благодаря этому ландшафту становится понятнее философия Ницше.

 

 

— «Ницшевское» возвращает нас к человеку, к личности мыслителя, «ницшеанское» скорее корреспондирует со сверхчеловеческим, к тому, что выходит для человека за рамки возможного. Тут огромный простор и для интерпретаций, и для злоупотреблений, и для движения вперед. Говоря о «ницшеанском» и, тем более, мысля «ницшеанское» и пытаясь действовать «ницшеански», главное не забывать слова из «Заратустры», что «человек — это переход и стрела тоски по другому берегу». Если человек осознает себя такой стрелой, пытающейся перелететь к далекой цели, за предел, за водораздел, то главное будет вовсе не в культе жизненной мощи, с которым часто ассоциируется «сверхчеловек», а в движении, расширении возможного. У французского философа Жоржа Батая в книге «О Ницше», русский перевод которой на днях выйдет в нашем издательстве, есть такие слова о немецком философе: «Бесстрашные глаза, … их ослепляет солнце имморализма. Это говорит ослепший человек». Мало у кого есть смелость ослепнуть от солнца (а некоторые вообще назовут такое ослепление глупостью или безумием — дескать, а солнцезащитные очки на что?). Вот у Ницше была такая смелость. Он сам для многих и многих стал чем-то вроде защитных очков, чтобы смотреть на солнце (если продолжить этот образ). А можно образ изменить, и знак в нем поменять, и назвать это «бездной». Но в любом случае тот, кто сам осмелится глядеть прямо на солнце или в «бездну», должен будет забыть о Ницше. Вот это и будет настоящим ницшеанством. Так что, к счастью для близких и к некоторому огорчению для себя, считать себя ницшеанцем я, конечно, не могу.