На закате 19-го века философ Ф. Ницше ошеломил и потряс мир своими неоднозначными высказываниями, среди которых были знаменитые суждения из книги «Так говорил Заратустра». Человек – это то, что должно быть преодолено, человек – это не цель, а средство. Тем самым Ницше напрямую возражал уже устоявшейся точке зрения Канта, который как раз провозгласил в своём категоричном императиве: к другому человеку следует относиться не как к средству, а как к цели. Категоричный императив Канта можно рассматривать, как венец нравственных концепций и учений о человеке. Казалось, что возражать против категоричного императива – это, значит, автоматически занимать сторону всего корыстного, безнравственного, агрессивно капиталистического. Именно так до сих пор и понимались скандальные высказывания Ницше. Его называли апологетом вещизма, капитализма, социодарвинизма и скупого эгоизма. И именно это позволяет нам провозгласить: Ф. Ницше до сих пор ещё не был понят, и особенно никем ещё не были поняты эти его вызывающие высказывания. Мы вовсе не собираемся утверждать, будто Ницше был не в себе, когда произносил эти высказывания, или что он вложил их в уста Заратустры лишь в качестве провокации. Нет, Ницше вполне осознанно и последовательно отстаивает позицию того, что человек – это средство, а не цель, и также последовательно возражает категоричному императиву И. Канта. Когда Ницше говорит, что «с человеком покончено, когда он становится альтруистом», он совершенно серьёзен. И всё-таки, мы утверждаем, что в этой позиции нет ни капли ненависти к человеку, более того, за такой позицией может стоять ещё и некоторое человеколюбие, уже совершенно неведомое Канту, но, судя по всему, известное многим античным авторам.

 

Прежде всего стоит упомянуть, что Ницше ни в коем разе не был социодарвинистом и сторонником евгеники (такие обвинения тоже порой звучали в его адрес). Это становится видно в тех местах, где немецкий мыслитель возражает самому Дарвину и его теории эволюции. "Анти-Дарвин. – Что касается пресловутой «борьбы за существование», то она представляется мне скорее голословным утверждением, нежели чем-то доказанным. Она присутствует, но как исключение; суммарный аспект жизни –не нужда, не голод, а, напротив, богатство, изобилие, даже абсурдная расточительность, – там, где борются, борются за мощь… Не следует путать Мальтуса с природой" [6]. Как известно, Ч. Дарвин утверждает в качестве некоего, по его мнению, природного закона, что жизнь подчинена принципу выживания, и выживает наиболее приспособленный к среде. Именно против этого Ницше возражает каждый раз, как упоминает Дарвина и рассуждает о живой природе. Жизнь не приспосабливается к окружающей среде, наоборот, по Ницше, жизнь приспосабливает окружающую среду под свои нужды. Современная биология также приходит постепенно к такой точке зрения, хоть и неуверенными шагами, поскольку не решается возражать дарвинизму. Между тем, есть экспериментальные подтверждения, что стратегия адаптации среды под себя больше свойственна жизни, чем стратегия адаптации к среде. В качестве иллюстрации мы приведём одно исследование на большой группе живых организмов, а именно на гетеротрофных эукариотах [9]. 

 

Более детально мы разбирали этот вопрос на прошедшем в 2020-году ежегодном Ницше-семинаре [8]. Сейчас лишь зафиксируем, что по Ницше, борьба в живой природе происходит не за дефицит, не за право обладать каким-то дефицитным ресурсом, а, наоборот, за право адаптировать, видоизменять среду, за право дарить. Во время брачных игр самцы животной стаи жёстко сражаются между собой, порой дело доходит до убийства, но, если задуматься, что получает победитель? Лишь право дарить своё семя, эксклюзивное право растрачивать себя. На этой почве даже возникают некоторые мутации, как длинный хвост у павлина или рога оленя – совершенно бесполезные или даже вредные для выживания, и тем не менее, самки почему-то отдают предпочтение самцам именно с такими мутациями. Биолог А. Захави назвал этот феномен принципом гандикапа [10]. Или другой пример, уже из человеческих обществ. Марсель Мосс в своё время детально описывал ритуал потлача – дарообмена между индейцами, и также отмечал, что порой в таком дарообмене дело могло доходить до убийства [5]. Но борьба ведь шла не за право чем-то обладать, а, наоборот, за право на проявление щедрости. Отсюда Мосс делает вывод, что такая щедрость не имеет отношения к альтруизму и представляет нечто по ту сторону эгоизма и альтруизма. Казалось бы, какое это отношение имеет к Ницше? Оказывается, самое прямое. Почему-то потомками была проигнорирована такая концепция его философии, как дарящая добродетель.

 

«Поистине, я разгадал вас, ученики мои: вы стремитесь, подобно мне, к дарящей добродетели. Действительно, что у вас общего с кошками и волками?

 

Жажда ваша в том, чтобы самим стать и даром, и жертвой: потому и алчет душа ваша вобрать в себя все сокровища.

 

Ненасытно стремится душа ваша к богатствам и драгоценностям, ибо ненасытна и добродетель ваша в своем желании дарить.

 

Вы притягиваете все вещи к себе и в себя, чтобы изливались они из родника вашего дарами любви.

 

Поистине, грабителем, стяжающим все ценности, должна стать дарящая добродетель; но здоровым и священным называю я это себялюбие.

 

Есть еще и другое — неимущее, голодное, всегда готовое украсть; таково себялюбие больных, больное себялюбие.

 

Глазами вора взирает оно на все блестящее; с голодной алчностью примеряется оно к тем, кто обильно ест; всегда пресмыкается оно близ стола дарящих.

 

Болезнь и невидимое вырождение сказываются в этой алчности; о больном теле свидетельствует воровская жадность этого себялюбия» [7].

 

Исходя из этого, уже иначе выглядит и утверждение о том, что человек является средством. Ведь здесь уже нужно задаться вопросом: а что в таком случае является целью? Почему-то в философии уже устоялась точка зрения, что если человек является средством, то целью непременно является материальная выгода, какая-то утилитарная скупость. Но ведь за этой позицией стоит тоже своего рода дарвинизм или то, что ему предшествовало. Это своего рода антропное чванство, когда человек выделяет себя из живой природы как единственное живое существо, которое живёт не только ради выживания. Якобы, все прочие живые существа живут ради выживания, и главной движущей силой всех их поступков является голод в широком смысле. Но Ницше утверждает, что способность жертвовать собой настолько глубоко заложена в природе, что она становится сильнее голода. В этом нет никакого альтруизма, Ницше вполне отдаёт себе отчёт в том, что дикая природа – это суровое и даже жестокое место. Вся эта жертвенность – это жертвенность богача, который с ранних лет был приучен к расточительству, ему просто неведомо, что ресурсы могут быть ограничены, он никогда не задумывался, что возможен дефицит, да и вообще, большинство живых существ вообще не задумывается в силу отсутствия сознания. Если принять во внимание утверждение, что жизнь не подчиняется принципу выживания, то по-другому начинает выглядеть и утверждение о том, что человек является средством. Ведь помимо человека возможно ещё множество других живых существ, которые живут вовсе не ради утилитарной выгоды. 

 

Но к чему можно прийти, если принять за истину выражение: человек человеку средство? Безусловно, это элитаризм, но в устах Ф. Ницше довольно нетипичный. Когда мы говорим о ницшевском элитаризме, всегда нужно держать в уме его критическое отношение к дарвинизму и социодарвнизму. У Ницше один человек является средством для безнравственной щедрости другого человека. Один человек использует другого для воплощения своих грандиозных творческих планов или для принесения себя в жертву, как греческий полководец Митридат, который, чтобы покончить с собой, приказал своему рабу убить себя мечом. По этому принципу выстраиваются античные иерархии, например, в римских легионах изначально могут служить только римские граждане – высшие сословие. Они подвергают свои жизни опасности на войне, а в мирное время именно на них возлагается главная обязанность по устроению государства, низшие сословия используются высшими исключительно для этих целей. То есть целью является вовсе не скупая утилитарная выгода, не нажива, не удовольствие – всё это тоже лишь средства. Даже власть, по сути, не является целью, она является лишь средством для воли к мощи, следует отличать волю к мощи от воли к власти. Воля к мощи – это стремление к растрате себя, она по определению противоположна скупости и исключает даже способность копить капитал. Воля к мощи допускает только способность к захвату капитала силой или получение его по наследству.

 

Выражение «человек человеку – средство» по смыслу близко к древнеримской пословице: «человек человеку – волк», которую тоже часто понимают превратно. Считается, что речь идёт о каком-то зверином скупом эгоизме, когда человек готов сожрать другого человека. Но это опять какое-то дарвиновское понимание, а для древних римлян волк – это один из государственных символов, это, можно сказать, тотемное животное. «Человек человеку – волк» означает отношения в человеческом обществе, как в волчьей стае, где слабые нередко используются в качестве средства для щедрости сильных. Понимание силы и человеческого достоинства у Ницше вообще очень близко к античным авторам. Например, вот что пишет про силу греческий историк Фукидид, вкладывая эти слова в уста спартанского полководца Брасида: «Ведь для человека уважаемого позорнее посягать на чужое обманным путём и тайно, чем действовать насилием, но открыто. В последнем случае он опирается на право сильного, дарованное судьбой, а в первом - на злокозненные измышления низкой души» [3, 299-300]. Эту фразу следует понимать строго в контексте. Полководец Брасид, который произнёс эти слова, вслед за этим погиб в бою против афинян. В этом нет никакой иронии, Фукидид тем самым лишь подчёркивает связь понятия силы с судьбой, жребием, то есть то, что случилось со спартанским полководцем – не опровергает, а подтверждает его речь. Кому-то повезло родиться сильным, значит, ему достался хороший жребий, слабый – это, получается, тот, кому просто достался менее хороший жребий. Такую силу невозможно накопить, она не достигается путём тренировки мышц, духа, денежных спекуляций. У Фукидида сила вообще отрицает какую бы то ни было скупость, то есть она является в какой-то мере и противоположностью скупости. Сильный – это расточитель, он не может не жертвовать собой и другими, и при этом он всегда относится с уважением к противнику, поскольку понимает, что победа и поражение во многом зависят от случая. Аналогичное рыцарское понимание силы мы встречаем у римского историка Гая Саллюстия – другого любимого автора Ф. Ницше наравне с Фукидидом. Или у самого Цезаря, который недвусмысленно пишет о том, что на войне очень многое зависит от случая. «Наконец, они забывали об обычных на войне случайностях, о том, как часто самые ничтожные обстоятельства - будут ли это ложные предположения, или внезапный страх, или случайный порыв суеверия - причиняют огромный урон, как часто целые армии страдают от ошибки полководца или по вине трибуна» [1, 384]. 

 

Исходя из этого можно предположить, что за положением «человек человеку – средство» может стоять даже некоторое, хоть и суровое человеколюбие. Например, в древнем Риме за счёт элит осуществлялись раздачи бесплатного хлеба бедным, вместе с тем распространена была практика выдачи бесплатного яда тем, кто намеревались покончить с собой. В этом выражено некоторое стоическое милосердие по отношению к немощным: дать им умереть, если они больше не могут жить. Христианство, к примеру, уже совершенно не знает такого милосердия, оно неумолимо запрещает все известные формы эвтаназии. Ф. Ницше всегда выступал за эвтаназию, и этот момент критики всегда особенно ставили ему в упрёк, указывая на некоторую связь с фашистской идеологией. В то время как разница колоссальна. Для фашистов уничтожение больных, немощных и всех, кого они считали неполноценными, было частью государственной политики и осуществлялось принудительно. Эвтаназия же – это совершенно добровольное решение человека или его близких о прекращении его страданий. Единственное, что может сделать государство в таком случае – это, на манер древнего Рима, выдать бесплатный яд нуждающемуся [2]. 

 

А как обстоит дело с таким милосердием с точки зрения кантовского категоричного императива? Во-первых, Кант полностью поддерживает христианский запрет эвтаназии и выводит его напрямую из своего категоричного императива [4, 464]. Во-вторых, полагание человека целью для другого человека является крайней формой эгалитаризма, что тоже ставит некоторые барьеры и запреты на проявление щедрости. В обществе, где все должны быть одинаково нищими, щедрость становится неприличной, где все одинаково богаты – бессмысленной. Тем самым кантовский эгалитаризм обрекает человека на скупость и существование в условиях адаптации к дефициту. Причём всё это оправдывается какой-то нравственной целью, мол, коллективное выживание в условиях дефицита сплачивает людей и тем самым толкает их в сторону нравственного поведения. Человеческое достоинство в кантовской системе становится некоторой монетарной величиной, ценность которой определяется состоянием её духовного капитала. За этим, как за любой дефицитной теорией, кроется некоторый вещизм, только в этом вещизме не человек для человека является вещью, а скорее человек для человечества.

 

Иными словами, мы полагаем, как это странно не прозвучит, что за утверждением «человек для человека – цель» скрывается на порядок больше вещизма, чем в утверждении «человек для человека – средство». Средством можно быть как в вещном смысле, так и в совершенно не вещном, как мы показали выше. Полагание же человека целью делает само человечество носителем некоторого универсального исторического капитала. Человек становится как бы заложником собственного прошлого, вынужденным вечно блюсти и сохранять то, что было создано предками. И именно поэтому человек – это то, что должно быть преодолено. Но нельзя сказать, что такое преодоление человека у Ницше является каким-то единовременным актом. Само это преодоление человека создаёт ситуацию, при которой история, прошлое перестаёт быть целью и переходит в разряд средства, средства для воли к мощи высших типов человека. «Всякое "Было" – есть обломок, загадка, роковая случайность, – до тех пор, пока созидающая воля не провозгласит: "Но так хотела я!"» [7]. 

 

Первым откровением на пути преодоление человека является понимание того, что все жертвы и растраты прошлого были по сути своей бессмысленными. Кантовская апологетика человека пытается представить дело так, будто все эти жертвы были капиталовложением, вкладом на потусторонний банковский вклад, неким духовным накоплением. По Ницше, человек жертвует не ради чего-то, а из своей природной щедрости, из избытка сил. «Гений неизбежно оказывается расточителем – в творчестве, в поступках: его величие в том, что он расходует себя… Инстинкт самосохранения словно отброшен; сокрушительный натиск рвущихся наружу сил воспрещает ему всякую такую заботу и осторожность. Это называют «самопожертвованием»; восхваляют в этом его «героизм», его равнодушие к собственному благу, его преданность идее, великому делу, отечеству – а ведь всё это сплошь недоразумения… Он изливается, он льется через край, он расходует себя, он не щадит себя, – с фатальностью, роковым образом, невольно, как невольно выступает река из своих берегов. Но поскольку таким взрывчатым натурам человечество многим обязано, то за это оно их также и одаряет многим, например: некой высшей моралью… Такова людская благодарность: она неверно истолковывает своих благодетелей» [6]. Преодоление человека представляет собой отказ от такой высшей морали и утверждение чистой формы избыточности, где целью щедрости является сама щедрость, а жертвенность является лишь проявлением эгоизма такого избыточно сильного индивида. Это не отказ от жертвенности, как до сих пор считали истолкователи Ницше, а лишь отказ от дефицитной, альтруистической её интерпретации. Какой смысл о чём-то жалеть, слишком беречь имущество и жизнь, если природа способна всё возместить с лихвой и даже воскресить из мёртвых? Стало быть, по поводу сомнительных мест в сочинениях Ницше мы должны вопрошать не у Ницше, а у самой природы, пытаясь разобраться, является она в конечном итоге рогом изобилия или мальтузианской ловушкой. 

 

 

 

 

 

1. Записки о галльской войне / Гай Юлий Цезарь; [пер. с лат. М. Покровского]. –  Москва : Издательство АСТ, 2018, С.384.

2. Зильбер А.В. Трактат об эвтаназии. Петрозаводск: Изд-во Петрозаводского гос. универститета, 1998. - 463 с.

3. История / Фукидид; пер. с. др.-греч. Г.А. Стратановского.– СПб.: Азбука-Аттикус, 2018, С.299-300.

4. Кант И. Метафизика нравов // Сочинения. В 6-ти томах. Т. 4. Часть 2. М.: Мысль, 1965. С. 107-438, с. 464.

5. Мосс М. Общества. Обмен. Личность. – М.: «Восточная литература» Ран, 1996.

6. Ницше Ф. О пользе и вреде истории для жизни // Ницше Ф. О пользе и вреде истории для жизни. Сумерки кумиров. Утренняя заря: сборник. Мн., 1997.

7.  Ницше Ф. К генеалогии морали // Ницше Ф. Так говорил Заратустра. К генеалогии морали. Рождение трагедии, или эллинство и пессимизм: сборник. 2-е изд. Мн., 2001.

8. Пациашвили С., «Ницше и теория эволюции. Путеводная нить ницшеанства» (Доклад на Ницше-семинаре 17-18 октябре 2020),  сайт: http://nietzsche.ru/ , дата обращения: 17.02.2021, URL: 

9. Thomas Kiørboe, Mridul K. Thomas. Heterotrophic eukaryotes show a slow-fast continuum, not a gleaner–exploiter trade-off. Proceedings of the National Academy of Sciences, 2020;

10. Zahavi, A. and Zahavi, A. (1997). The handicap principle: a missing piece of Darwin’s puzzle. OxfordUniversityPress. Oxford.