Очевидно, что Ф. Ницше пользовался довольно несовершенным инструментом для выражения своих мыслей - немецким языком. Сам Ницше признавал, что за долгие века немцы приспособили свой язык под нужды исключительно теоретического человека, то есть того, кто только критикует, а сам ничего не делает. Складывается впечатление, что и сам Ницше был таким вот теоретическим человеком, что он всю жизнь только нападал на кого-то и был великолепен в этом, но оказывался совершенно беспомощен, когда нужно было предложить что-то своё. Конечно, Ницше теоретическим человеком не был, но долгие десятилетия казался таковым различным интерпретаторам в Европе, и по большей части именно из-за тех средств, к которым был вынужден прибегать. Лишь недавно мы более-менее смогли в своих исследованиях нащупать те средства, тот язык, который наилучшим образом выражает мысль Ницше, разбросанную хаотично по его черновикам и, наконец-то, складывает все эти фрагменты пазла во что-то единое целое. Для понимания Ницше мы используем понятия эксплозии и имплозии.

 

Эксплозия — от фр. explosion взрыв, направленный наружу, имплозия - от implosio, взрыв, направленный вовнутрь. Эксплозия, если следовать Ницше, представляет собой базовую потребность живых организмов, которая находит выражение в самых разных формах и инстинктах. Вовсе не инстинкт самосохранения, а инстинкт эксплозии руководит живыми существами, вынуждая их добывать себе пищу и кров. Всё это: пища и кров являются лишь средствами для эксплозии. Можно сказать, что эксплозия - это щедрость, только с оговоркой, что это щедрость далеко за рамками какой-либо нравственности. Эксплозия на пути своего осуществления почти всегда встречает какие-то ощутимые или неощутимые препятствия. В зависимости от воли к мощи эти препятствия либо преодолеваются, либо не преодолеваются. Если препятствие неощутимо и оно преодолевается, то оно не вызывает ни боли, ни удовольствия, весь этот спектр ощущений находится ниже болевого порога. Если препятствие на пути эксплозии ощутимо, то оно может блокировать мощь и обращать её в немощь, тормозить эксплозию, это вызывает ощущение боли. Если препятствие ощутимо и изначально вызывает боль, но затем мощь прорывается через него, то такая эксплозия вызывает ощущение удовольствия. Становится ясно, почему Ницше рассматривал удовольствие как разновидность боли. Типичные примеры эксплозии: творчество, семяизвержение, военная лотерея, инвестирование, покровительство, смерть.

 

Имплозия, дословно - полная противоположность эксплозии, она находит своё выражение в чрезмерной скупости и преувеличенном самосохранении. Хотя, имплозия стратегически может служить целям эксплозии и использоваться последней, также как перед взрывом вовне взрывчатое вещество может сначала сжиматься вовнутрь. Социальные иерархии в животной или человеческое стае выстраиваются либо по принципу имплозии, либо по принципу эксплозии. Имплозивная иерархия распределяет статусы в зависимости от накопления и присвоения. В самой примитивной имплозивной иерархии накапливаются и присваиваются деньги (если это товарные деньги), в более сложных иерархиях имплозироваться могут голоса избирателей, репутация, мышечная масса и выносливость, тяжёлое вооружение. Эксплозивная же иерархия распределяет статусы в соответствии с мерой дарения и пожертвования. Разумеется, абсолютное дарение приведёт к разорению, поэтому эксплозивная иерархия призвана ещё ограничивать, силой сдерживать расточительство статусных персон. Эксплозивная иерархия допускает получение некоторых статусов по жребию, то есть как бы в дар от судьбы. Также по жребию принимаются некоторые ответственные для общества решения, в том числе и решения о времени выступления в военный поход (см. гадания по птицам у древних римлян). Такая готовность в любой момент вручить свои имущество и жизнь в распоряжение жребия, как в русской рулетке, может рассматриваться, как разновидность эксплозии, которая является неотъемлемым элементом эксплозивной иерархии.

 

Итак, приняв эти два термина в качестве базовых концептов для воссоединения всех кусочков пазла философии Ницше, мы можем попытаться теперь с этой позиции рассмотреть такой ключевой его концепт, как декаданс. Понятие это довольно многогранное. С одной стороны, оно явно имеет имплозивные коннотации, ведь вырождение - это хроническая утомлённость, которая ещё может передаваться по наследству. Но нельзя забывать, что иногда имплозия может находиться на службе у эксплозии. Например, вот что пишет про самого себя Ницше: "Если исключить, что я decadent, я еще и его противоположность. Мое доказательство, между прочим, состоит в том, что я всегда инстинктивно выбирал верные средства против болезненных состояний: тогда как decadent всегда выбирает вредные для себя средства. Как summa summarum, я был здоров; как частность, как специальный случай, я был decadent. Энергия к абсолютному одиночеству, отказ от привычных условий жизни, усилие над собою, чтобы больше не заботиться о себе, не служить себе и не позволять себе лечиться, - все это обнаруживает безусловный инстинкт-уверенность в понимании, что было тогда прежде всего необходимо. Я сам взял себя в руки, я сам сделал себя наново здоровым: условие для этого - всякий физиолог согласится с этим - быть в основе здоровым. Существо типически болезненное не может стать здоровым, и еще меньше может сделать себя здоровым; для типически здорового, напротив, болезнь может даже быть энергичным стимулом к жизни, к продлению жизни".[Ф. Ницше, "Ecce homo"].

 

Из этого отрывка хорошо видно, что Ницше является сторонником легализации эвтаназии, более того, он и сам намеревался покончить с собой. Именно поэтому он не лечил свою болезнь. Видимо, в какой-то момент он понял, что полностью вылечиться он не может, может только сдержать болезнь, продлив свои муки и превратив остаток жизни в пытку. Такое мучительное существование в глазах Ницше было ещё и живым аргументом против жизни, как распятый бог, что для самого мыслителя было недопустимым осквернением ценности жизни. Болезнь в какой-то степени стала для него запасным планом, который освободит от его страданий в роковой момент. А ведь часто и сегодня человек действует наоборот: лечит те заболевания, которые в роковой момент могут стать для него спасением, например, сердечно-сосудистые, но при этом экономит на походе к стоматологу. В итоге жизнь превращается в мучительную пытку со здоровым сердцем, но без зубов. Казус Ницше же представляет собой обратное явление, поэтому он антидекадент. Его болезнь - это, конечно, результат тяжёлой, наследственной утомлённости жизнью, доставшейся ещё от отца, это, конечно, симптом декаданса, но, больной вовсе не обязательно является опровержением жизни, в конце концов, он даже свою болезнь может превратить в хвалу жизни. "Наконец, дам совет господам пессимистам и другим decadents. Не в наших силах воспрепятствовать нашему рождению: но эту ошибку — ибо порою это ошибка — мы можем исправить. Устраняя себя, делаешь достойное величайшего уважения дело: этим почти заслуживаешь право жить... Общество, что я говорю! сама жизнь получает от этого большую выгоду, чем от какой-нибудь «жизни» в отречении, бледной немочи и прочих добродетелях, — освобождаешь других от того, чтобы тебя лицезреть, освобождаешь жизнь от лишнего довода против неё...". [Ф. Ницше, "Сумерки кумиров или как философствуют молотом"].

 

В таком случае по-другому выглядит и известное выражение Ф. Ницше: "Больной - паразит общества". Ведь что такое паразит с точки зрения биологии? Это вовсе не тот, кто живёт за чужой счёт, точнее, это в паразите совсем не главное. Главное, чем паразиты, а вместе с ними домашние животные, выделяются на фоне остальных живых существ - это своим безудержным размножением и браконьерским стремлением пожрать все ресурсы на своём пути. Чистой воды мальтузианство. Вид будет размножаться, пока есть ресурсы, и превращать всё на своём пути в пустыню, как делают особи саранчи или китайцы. И всё-таки, Ницше позволяет себе некоторый идеализм, когда пытается вывести новую мораль врачей, якобы, задача врача заключается не в продлении страданий, а в приближении часа их прекращения - часа эвтаназии. То есть, врач с пациентом должен делать тоиже самое, что Ницше проделывал с самим собой. Но нужно понимать, что клятва Гиппократа напрямую запрещает способствовать совершению эвтаназии, и все античные врачи, судя по всему, следовали этой клятве. С другой стороны, мы знаем, что в древнем Риме эвтаназия была официально разрешена, и любой желающий мог попросить у сената яда и, если государство давало одобрение, покончить с собой. Возникает вопрос, кто же занимался приближением часа эвтаназии в древнем Риме, если этим не могли заниматься врачи? Ответ очевиден: эти занимались священники. Это ещё одна важная функция римских жрецов, помимо гаданий и жеребьёвок. И всему этому великому милосердию в одночасье положило конец христианство, которое не просто вытеснило римское язычество, оно строжайшим образом запретило аборты и эвтаназию. Больше ни в одной религии мы не найдём такого строго запрета самоубийства, как в христианстве. Даже в исламе и иудаизме, где есть аналогичный запрет, есть исключения из правил, например, для воинов, для тех, кто покончили с собой, чтобы не сдаваться в плен врагу. В христианстве этого нет, даже ведущий святую жизнь, покончив с собой, тем самым компрометировал себя в глазах церкви, церковь просто отворачивалась от него. Тем самым, христианство уничтожило великую традицию Рима, оно сделало европейцев несчастными, уподобило их китайцам. Понятно, почему Ницше так досадовал на христианство. 

 

"247. Не было бы ничего более полезного и заслуживающего поощрения, как последовательный нигилизм дела. — Все эти феномены христианства и пессимизма, как я их понимаю, выражают вот что: «мы созрели, чтобы перестать быть; для нас было бы разумно перестать быть». Воистину, подобный голос «разума» стал бы в таком случае и голосом селективной природы. Зато, напротив, всяческого осуждения заслуживает двусмысленная и трусливая половинчатость религии, в частности, такой, как христианство, а еще точнее, церкви, которая, вместо того, чтобы побуждать людей к смерти и самоуничтожению, оберегает все больное и уродливое, призывая его плодиться и размножаться. Проблема: какими средствами может быть достигнута строгая форма великого и заразительного нигилизма, которая бы с научной основательностью преподавала и практиковала добровольную смерть… (а не хилое прозябание с призрачными видами на мнимое посмертное существование). Любой меры осуждения христианства будет мало за то, что значимость такого великого очистительного нигилистического движения, какое, возможно, было на подходе, оно обесценило мыслью о бессмертии отдельного частного лица, равно как и надеждой на воскресение из мертвых; короче, постоянно удерживало людей от деятельного нигилизма, то бишь самоубийства… Оно субституировало медленное самоубийство; постепенную, мелкую, бедную, но длительную жизнь; постепенную, бюргерскую, заурядно-посредственную жизнь и т.д". [Ф. Ницше, "Воля к мощи"].

 

Отсюда напрашивается вывод, что Т. Мальтус ошибался, когда считал человека от природы паразитом и браконьером, который стремится есть и размножаться, пока не уничтожит все ресурсы. Таким паразитом и браконьером становится лишь один тип европейца - христианин. А ведь, между прочим, на гипотезе Мальтуса строится теория эволюции Ч. Дарвина, который обобщает эту гипотезу вообще на всё живое, а не только на человека. Но самые яркие доказательства гипотезы Дарвина в его книге - это примеры из жизни домашних животных, то есть тех, которых человек намеренно воспитал для безудержного размножения. Англичане сами по себе представляют какой-то крайний тип христианина, который сделал свою клевету на жизнь наукой, отравив тем самым и науку. Нам ещё предстоит пожать все последствия того колоссального вреда, который причинила миру Англия. Например, сейчас Европа задыхается от иммиграции мигрантов с Востока. Никто не задумывается: а откуда вообще взялось вдруг столько мигрантов? В свете вышесказанного ответ очевиден. В 19-ом веке у английского троглодита наступает перенаселение, и тогда англичане начинают расселяться по всему миру, а для этого они по всему миру создают свои колонии. Но что в первую очередь приносят колонизаторы в колонии? Алкоголь и христианство - два тяжелейших европейских наркотика. В итоге численность населения в колониях растёт, как на дрожжах, итог - спустя каких-то 150 лет уже в колониях и бывших колониях наступает перенаселение, и местное население лавиной прорывается в Европу, причём далеко не только в Англию. 

 

Но из цитаты выше видно также, насколько сложным является отношение Ницше к самоубийству. Сказать, что Ницше оправдывал самоубийство - это, значит, ничего не сказать. Стоики тоже оправдывали самоубийство, и Ницше называл их клеветниками на жизнь, в конце концов, как видно из цитаты, и сами христиане оправдывают самоубийство, только делают его максимально долгим и мучительным. Здесь вспоминается известное изречение Ницше: "Современные самоубийцы дискредитируют самоубийство - не наоборот". То есть, далеко не любое самоубийство в глазах Ницше является оправданным, можно сказать, что есть эксплозивное и имплозивное самоубийство, и первое содержит в себе хвалу жизни, а второе может быть хулой на жизнь. В этом плане почти как образцовое самоубийство Ницше рассматривает смерть философа Сократа, детально описанную в диалоге Платона "Федон". Ницше настаивал на том, что хоть Сократу и был вынесен смертный приговор, его смерть была именно самоубийством. Видимо, на тот момент в Афинах была запрещена эвтаназия или просто не практиковалась, и Сократ был вынужден прибегнуть к такому средству, как пишет Ницше: заставить афинян поднести себе чашу с ядом.

 

"Умирающий Сократ. Я восхищаюсь храбростью и мудростью Сократа во всем, что он делал, говорил — и не говорил. Этот насмешливый и влюбленный афинский урод и крысолов, заставлявший трепетать и заливаться слезами заносчивых юношей, был не только мудрейшим болтуном из когда-либо живших: он был столь же велик в молчании. Я хотел бы, чтобы он и в последнее мгновение жизни был молчаливым, — возможно, он принадлежал бы тогда к еще более высокому порядку умов. Было ли то смертью или ядом, благочестием или злобой — что-то такое развязало ему в это мгновение язык, и он сказал: “О, Критон, я должен Асклепию петуха”. Это смешное и страшное “последнее слово” значит для имеющего уши: “О, Критон, жизнь — это болезнь!” Возможно ли! Такой человек, как он, проживший неким солдатом весело и на глазах у всех, — был пессимист! Он только сделал жизни хорошую мину и всю жизнь скрывал свое последнее суждение, свое сокровеннейшее чувство! Сократ, Сократ страдал от жизни! И он отомстил еще ей за это — тем таинственным, ужасным, благочестивым и кощунственным словом! Должен ли был Сократ мстить за себя? Недоставало ли его бьющей через край добродетели какого-то грана великодушия? — Ах, друзья! Мы должны превзойти и греков!" [Ф. Ницше, "Весёлая наука"].

 

Эта характеристика Сократа из уст Ницше проясняет для нас и то, как зарождалось христианство. Такое кощунство на жизнь из уст греческого философа несомненно повлияло на апостола Павла. Лишь один столп христианства - это учение Иисуса, другой же столп - это предсмертное кощунство Сократа. Иисус в сущности был чем-то вроде счастливого идиота, совершенно не уместный на еврейской почве со своей эксплозией, со своим благородством дитя природы. Куда уместнее такой человек, как Иисус был бы где-нибудь в Риме, среди таких же эксплозивных и счастливых. Иисусу, согласно Ницше, не хватало дальновидности, в сущности, он был ещё слишком молод, он просто не видел, как страдают люди перед смертью. Поэтому Иисус и не признавал и не допускал самоубийства. Опять же, как говорит Ницше, проживи Иисус чуть дольше, он бы сам отказался от своего учения. Но вот он был казнён, причём иудеи настояли на том, чтобы казнить его непременно римской казнью, причём очень мучительной, распятие на кресте применялось только к самым возмутительным преступникам и возмутителям спокойствия. Вместе с Христом распяли низкого вора и подлого убийцу, такая казнь предназначалась именно для них. Римляне всё же избавили Иисуса от страданий, они не позволили ему умирать мучительно, пронзили его копьём и облегчили его кончину. И вот ученик Иисуса, апостол Павел, стал также проповедовать запрет самоубийства. Но у Павла не было и грана той любви к жизни, какая была у Иисуса, Павел был ненавистником жизни, он соединил предсмертное кощунство Сократа с запретом самоубийства у Ииуса, ненависть к жизни с плодом наивного жизнелюбия. Что получилось в итоге? Оружие массового поражения, которое должно было уничтожить римскую цивилизацию. Павел понял, что иудеям с их ненавистью к жизни никогда не победить жизнелюбивых римлян, здесь бессильны оказались и военная сила, и хитрость, и торговые спекуляции. И тогда осталось последнее средство: обхватить врага и утянуть его за собой в пропасть, погубить своего врага, но и самому погибнуть вместе с ним. Именно это и сделали христиане - ученики Павла. Они уничтожили Иудею, град Иерусалим был разрушен, а вслед за ним разложилась и Римская Империя, страдая от перенаселения, избыточной иммиграции и эпидемий чумы. 

 

Ницше, судя по всему, как философ, намеревался исправить эту ошибку Сократа и довести уже дело до конца. И если б этот конец осуществился, то перед нами предстал бы совсем другой Ницше, уже удавшийся тип, без противоречий и позорных мучений, он стал бы первым, кто превратил бы свою смерть в праздник, и это стало бы самым сильным аргументом против христианства за две тысячи лет.  

 

"Гордо умереть, если уже больше нет возможности гордо жить. Смерть, выбранная добровольно, смерть вовремя, светлая и радостная, принимаемая среди детей и свидетелей: так что ещё возможно настоящее прощание, когда тот, кто прощается, ещё здесь, с нами, а равным образом действительная оценка достигнутого и того, чего желал, подведение итога жизни — всё это в противовес той жалкой и ужасающей комедии, которую делало из смертного часа христианство. Никогда не следует забывать христианству того, что оно злоупотребляло слабостью умирающего для насилования совести, а обстоятельствами самой смерти — для оценки человека и его прошлого! — Здесь следует, наперекор всем трусостям предрассудка, прежде всего восстановить правильную, т. е. физиологическую оценку так называемой естественной смерти, — которая в конечном счёте также является всего лишь «неестественной», самоубийством. Человек погибает не от чего иного, как от самого себя. Только это — смерть, наступающая в презреннейших условиях, несвободная смерть, несвоевременная смерть, смерть труса. Из любви к жизни следовало бы желать иной смерти, — свободной, сознательной, без случайности, без неожиданности..." [Ф. Ницше, "Сумерки кумиров или как философствуют молотом"].

 

По сути, Ницше делает тоже самое, что и Сократ: критикует и провоцирует современников на то, чтобы они за это поднесли ему чашу с ядом. Но почему-то ему не удалось растолкать немецких увальней на это милосердное деяние, результат: в последние 10 лет жизни из Ницше сделали живое чучело. Утешением было лишь забвение, в котором он провёл большую часть этого периода жизни. Но со стороны это ещё выглядело, как что-то ужасающее, как аргумент против жизни, аргумент против всей философии Ницше. Его сестра сыграла роль апостола Павла в судьбе брата, когда организовала паломничество интеллектуалов Европы в дом философа, лишившегося рассудка. Она только усилила этот контраргумент жизни и сделала Ницше ещё более непонятным для нас. Последние 10 лет его жизни кажутся нам опровержением всего того, что он делал и говорил до этого. И из-за этого до сих пор Ницше многим кажется именно теоретическим человеком, то есть эдаким журналистом, который всю жизнь только критиковал и провоцировал, а сам ничего не делал и не предлагал. И вообще, он кажется каким-то существом вне социума. Таким существом считался, кстати, и Сократ, и одно из главных положений учения Ницше как раз гласит, что Сократ не был теоретическим человеком, и все, кто считали его таковым на протяжении двух тысячелетий - ошибались. Сократ имел вполне внятную социальную цель: заставить современников поднести себе чашу с ядом. И в этом заключалась довольно глобальная, практическая цель, это то, что могло спасти Афины, если бы не ряд обстоятельств. Но то, чего Сократ добивался в Греции - эвтаназия стала обычным делом в Риме, и именно поэтому римская культура всегда стоит выше всех тех, кто пришли к ней на смену даже спустя тысячу лет. Единственное, римские философы представляли собой каких-то чахлых животных, теоретических людей, учеников уже даже не Сократа, а теоретического человека Платона. Риму не хватало философа, который по духу был бы больше римлянином, чем философом, словом, не хватало такого, как Ницше.

 

После кончины Ницше за ним закрепилась репутация именно теоретического философа. Стало принято считать, что он критиковал всех без всякого замысла, а лишь чтобы критиковать, как какая-нибудь кусачая блоха или журналист. Ну и что, что он критикует Дарвина, ведь он не может не критиковать, такого его существо? Подумаешь, нападал на Вагнера, на Шопенгауэра, на Канта, он не мог на них не нападать, ведь, чтобы существовать, такое существо должно пить чужую кровь. Это тут же обесценивает всё, что говорил Ницше и, учитывая его стилистические достоинства, делает из него не просто теоретического человека, а некоторого лидера этого типа, его икону. Но тут тоже возможны две интерпретации. Ведь есть два типа теоретического человека: утопист и журналист. Прототип первого - это Платон, прототип второго - Диоген, оба ученики Сократа. Изначально Ницше считался исключительно утопистом. Это видно почти у всех немцев, включая даже такие выдающиеся фигуры, как Э. Юнгер, это видно и у тех, кто истолковывали Ницше в России в тот период, как и в других странах. Сверхчеловек рассматривался как утопия, как предел всех утопий, самая недостижимая из утопий. Якобы, Ницше из своей физической немощи создал себе сверхсильный образ, которому стал поклоняться, как Платон поклонялся утопии своего государства. Или как Ленин и Гитлер поклонялись своим утопиям. Уж казалось бы, этих двоих ну никак нельзя назвать теоретическими людьми, они ведь практики, политики, деятельные люди. Но если приглядеться, становится ясно, что вся политика этих утопистов сводилась к реактивной силе, то есть всё, что они делали - это запрещали другим делать, они реагировали. Достаточно убрать английских капиталистов, белогвардейцев, меньшевиков, и Ленин бы уже не знал, что ему делать. Ему органически нужен был оппонент, на котором можно было паразитировать, которому можно было запрещать делать, или самому делать всё вопреки ему. Утопия таким типам нужна лишь как средство для реакции, как оправдание, почему любое дело недостойно того, чтобы быть сделанным: ведь это так ничтожно по сравнению с великой утопией коммунизма или Третьего Рейха. 

 

Чуть позже появилась новая, причудливая интерпретация Ницше, которая выставляла его теоретическим человеком, только другого типа, а именно - журналистом, эдаким Диогеном. Например, так понимает Ницше К. Лёвит. При этом Диоген вроде был практиком, он вообще не написал никаких сочинений, а только ходил и компрометировал всё, что делали его соотечественники. Но за всем этим хулиганством киников скрывалось категорическое нежелание занимать какую-то должность. Ведь в Античности гражданину очень сложно было избежать назначения на должность, он мог быть назначен туда даже по жребию. Но если жребий падёт на такого, как Диоген, никому ведь и в голову не придёт всерьёз назначить его на должность, он и сам на это не согласиться и многократно дискредитирует это назначение. В наше время, увы, подобных жеребьёвок нет, поэтому журналисты умываются, живут к квартире, а не в бочке, и носят пиджаки. В отличии от утописта журналист всеми средствами будет избегать какого-либо назначения, он дистанцируется от любой политики и практики, сохраняя status quo теоретического человека. И тут перед нами раскрывается другой аспект жизни Ницше, который якобы каждый раз отлынивал от практики, дистанцировался от Вагнера, когда тот стал популярен, дистанцировался от всех популярных и значимых для науки течений, как дарвинизм, атомизм, историзм. Но и такая интерпретация суть заблуждение, которое возникает из совершенного непонимания главной цели. Ницше не был теоретическим человеком, он не был ни утопистом, ни журналистом, он добивался совершенно внятной практической цели - эксплозивного самоубийства, и выступал за это последовательно в самых разных своих сочинениях. Предельной целью Ницше была эксплозия, то есть практика в самом высшем смысле, его главной целью было: обесценить делом христианство, обрушить его ценности на его же территории. И сегодня эта цель актуальна, как никогда, ведь Европа уже по уши погрязла во всей этой китайщине, она с головой ушла в толерантность, отчего её сейчас так лихорадит, отчего она так мучается, невзирая на высокий уровень жизни и права человека. Ведь любая, даже самая хорошая жизнь обесценивается, если в последние свои годы она превращается в пытку.