Из цитаты выше хорошо видно отношение Ницше к дефициту и к изобилию, которое встречается у него и в других сочинениях и особенно в тех местах, где он критикует теорию эволюции, как дефицитную теорию отбора. Но подобные суждения есть не просто патетика или альтернативная биология, они могут быть прочитаны как вполне чёткие указания для устройства хозяйственной и политической жизни. Здесь, так же, как и в биологии, долгое время господствовала дефицитная парадигма, согласно которой, люди начинают обмениваться какими-то предметами быта лишь тогда, когда им чего-то не хватает, в противном случае никакого оборота в принципе не возникнет. На этом строятся как теории рыночной, так и теории плановой экономики. Назовём такую теорию дефицитного обмена общим термином – функционализм. Термин этот выбран не случайно и взят из политологии. Здесь функционализмом называют основной принцип, по которому в своё время происходила евроинтеграция Европейского союза¹. В самом начале здесь столкнулись две точки зрения. Одной придерживался У. Черчилль, который выступил ярым противником функционализма и считал, что евроинтеграция должна происходить по принципу федерализма, Европа должна превратиться в соединённые штаты Европы. Но, как известно, предложение Черчилля не было принято, поскольку его оппоненты в федерализме усмотрели угрозу тирании. Евроигтеграция пошла по иному пути – по пути функционализма, здесь европейские государства объединялись уже не по политическому признаку, а по экономическому². Главным интегрирующим фактором должно было стать искусственное создание дефицита. Например, в государстве А есть уголь, но парламент единой Европы запрещает этой стране добывать и производить уголь, а вынуждает её покупать уголь в стране В, пусть по выгодной и заниженной цене. В стране В так же искусственно запрещается производство, например, сталь, эту сталь она покупает в стране С, и так по цепочке. В каждой стане искусственным способом создаётся дефицит каких-либо важных товаров, и этот дефицит она может удовлетворить только за счёт другого государства. На этом основан Европейский союз, и не только он. Со временем подобный функционализм поглотил все типично рыночные и типично плановые экономики, создав из них некий гибрид плана и рынка. Так, рыночная экономика стала возможной в странах, где у власти находится коммунистическая партия, как в Китае. С другой стороны, элементы плановой экономики в США ввёл ещё Рузвельт, при совершенно демократической администрации. Политика стала совершенно не важна, она превратилась в торгашество, а политики превратились в бухгалтеров. 

 

Но разве такая система экономических санкций, запретов и ограничений не является сама по себе репрессивной? По какому-то злому умыслу или просто по невежеству тоталитаризмом стали считать только политические репрессии. Но свобода слова, свобода совести и прочие свободы сочетаются в Европе с вопиющей экономической несвободой. Ги Дебор описывает это так: «Иллюзорный выбор в показном изобилии позволяет нам также выбирать и между спектаклями: они тоже могут конкурировать между собой или, наоборот, союзничать. Однако главная сущность этого выбора заключена в том, что нам позволено играть одну из многих предложенных спектаклем ролей (путём потребления вещей, которые ей сопутствуют). Все эти роли одновременно взаимно исключают другу друга и пересекаются - оживляя, тем самым, потешную борьбу воображаемых качеств; однако всё это показное многообразие создано лишь для того, чтобы добиться ещё большего подчинения и количественной заурядности»³.

 

Здесь как раз и следует задаться вопросом, а возможна ли какая-то другая структура оборота, которая не была бы дефицитной, а напротив, была бы изобильной? И такая структура есть, и она хорошо описана этнографами, в частности, в исследованиях Бронислава Малиновского. Малиновский проводил исследования на островах Тробриан и пришёл к довольно интересным выводам⁴. Обмен там происходит не из-за нехватки, а наоборот, от изобилия, он есть проявление щедрости, и сама иерархия выстраивается по принципу наибольшей щедрости. То есть самый высокий статус получает самый щедрый. При этом обмениваются они не жизненно необходимыми товарами, а символическими предметами, как браслеты и ожерелья. Малиновский подчёркивает, что эти предметы не являются деньгами, более того, они даже не являются товарами. Они преподносятся как подарки одним племенем другому. Обмен происходит по цепочке от племени к племени и в итоге первое племя получает то, что оно отдало второму, но уже не от второго, а с третьей стороны, и тоже в виде подарка. И ведь такая система обмена является вовсе не экзотической, из истории известно, что аналогичным образом обмен выстраивался и в древних государствах, которые ещё не умели чеканить монету, как Египет, Индия и страна мидян, она же страна ариев. В таких государствах даже налоги платились в виде подарков. Разумеется, не было почти никакой разницы между налогом и взяткой. Важную роль в таких системах обмена играла религия. У индоариев, например, каста брахманов представляла собой касту бескорыстных служителей, которые не могли иметь частной собственности, но при этом были активными участниками обмена. Брахман мог принимать и дарить только подарки, но он не мог принимать плату за свои труды или платить людям за что-то. В то время как дарообмен с политическими властями или просто между людьми мог выглядеть неискренним, а человек, принимающий подарки, мог чувствовать себя уязвимым и зависимым. Если бы были возможны исключительно рыночные отношения, то это был бы скорее ад, где невозможно ни дарить, ни принимать подарки, и всё делается исключительно по взаимной оплате. Но чтобы разрушить такой порочный круг эгоизма и продажности, и нужна была религия. Брахманизм в большей степени, христианство⁵ и другие религии в значительно меньшей. Но роль их заключалась в том, чтобы быть третьей стороной в обмене подарков. Брахман, принимая дары, не становится зависящим от дарящего, с другой стороны, если брахманы или церковь дарят кому-то подарки, они так же не делают этих людей зависимыми от себя. Так же, если один человек дарит другому подарок, он может ожидать ответные дар от третьей стороны, а не от того, кому он подарил подарок, и этой третьей стороной является либо сама церковь, либо некто, мотивированный этой церковью, например, царь. Так же тот, кто получил подарок, может дать ответный дар церкви и таким образом тоже выйти из порочного круга эквивалентного обмена и включиться в цепочку дарообмена.

 

В античных обществах роль таких брахманов играли различные храмы, в особенности предсказатели, в особенности Дельфийский храм. Этот храм в значительной степени объединял все греческие полисы в некое единое культурное пространство, то есть он был собственно оплотом эллинизма. В эпоху римского владычества Дельфийский храм продолжал играть свою важную роль в системе дарообмена, например, принимать богатые дары и так же одаривать кого-то в ответ, кого он сам сочтёт нужным. При этом Дельфийский храм так же принимал участие и в рыночных отношениях, которые тут же переводил в плоскость дарообмена. Так, если он покупал рабов, то те тут же получали в дар свободу, становясь служителями храма⁶. Но самый главный дар, который давал Дельфийский храм – это конечно предсказания судьбы. Жребий был важным механизмом дарообмена и в религии, и в политике Античности. Так, многие должности в греческих полисах выбирались по жребию, в афинской «демократии» таких должностей было больше всего⁷. Судя по всему, везде и всегда по жребию назначались должности судий. Каждая курия давала определённое количество судий, избранных по жребию, в этом заключалась важная роль института курий в античных обществах. Судебная практика в свой черёд очень тесно была связана с религией, в первую очередь с храмами-предсказателями, среди которых центральное место занимал Дельфийский храм. И судьи, и предсказатели были связаны с судьбой. Чиновник, избранный по жребию, по сути, не имеет под собой никакого политического капитала. Он занял должность не благодаря своим связям и не благодаря голосованию, он получил должность как бы в подарок. В ответ такой чиновник сам должен раздавать дары людям, например, судья дарит такой дар, как справедливость в виде оправдательных и обвинительных приговоров. Судья задаёт меру мести, то есть делает месть эквивалентной. Таким образом появляется эквивалентный обмен. Другие чиновники так же служат источником эквивалентного обмена, но сами при этом не участвуют в этом эквивалентном обмене. Ведь, по сути, эквивалентный обмен всегда устроен таким образом, что невозможно установить ценность или стоимость товара, находясь внутри системы этого обмена. Можно установить цену посредством торга, но такая цена всегда будет относительной. Можно, подобно марксистам предположить, что стоимость товара соответствует стоимости труда, потраченного на его создание. Но и это будет лишь относительная величина, поскольку труд тоже должен кем-то оцениваться, кем-то со стороны, кем-то, кто сам не участвует в эквивалентном обмене, но как бы смотрит на него со стороны и со стороны оценивает. Иными словами, чтобы существовал эквивалентный обмен, где-то в обществе, возможно даже в прошлом, должны существовать институты дарообмена, которые задают меру и эталон товарообмена. 

 

Может показаться, что такая наша критика рыночной экономики неизбежно ведёт к планово-командной экономике и к социализму. Но социализм ничем не лучше рынка, он так же основан на теории дефицитного обмена. Коммунизм рассматривается как светлое будущее, не знающее дефицита, где человек, наконец-то, погрузится в атмосферу изобилия. Но для того, чтобы возможно было такое мнимое светлое будущее, должны существовать мрачное прошлое и настоящее. Иными словами, социализм должен убедить всех, что мир подчиняется правилами дефицита или даже искусственно создать мир такого дефицита. Только когда уже эта часть работы завершена, можно пропагандировать грядущее изобилие. В конце концов, марксизм во многом основан на дарвинизме, для которого дефицит вообще есть естественное явление, и поэтому только технический прогресс может устранить такой общественный уклад. Можно хорошо увидеть, как коммунисты, приходя к власти, искусственно создавали массовый голод и нищету, например, в СССР или в Китае, и всё лишь для того, чтобы подчинить общество своей утопии, своей идеологии. Генерация дефицита – это репрессивный механизм, более опасный, чем любые политические репрессии. Ги Дебор хорошо показал работу такого механизма, но он говорил по большей части о мнимом изобилии и истинном, фактическом дефиците. В действительности же в любой репрессивной экономической системе базовым является создание мнимого дефицита, будь то дефицит товаров повседневного спроса или дефицит социальных лифтов и возможностей для самореализации. Дефицит – явление противоестественное. Мнимый дефицит в репрессивной системе сочетается часто с мнимым изобилием и предшествует ему. В коммунистических системах такое мнимое изобилие есть обещание, отсылка к светлому будущему, на которое нужно мобилизоваться сейчас, претерпевая условия жесточайшего дефицита, живя в бараках и трудясь в совершенно скотских условиях. Разумеется, поскольку дефицит является мнимым, то и обещание изобилия никогда не выполняется, оно есть лишь морковка, подвешенная на удочке перед носом осла. Вторая фаза коммунизма никогда не наступит, поскольку элитам выгода первая фаза коммунизма, выгодна ситуация с мнимым дефицитом, которая подчиняет население этим элитам. Поэтому марксизм есть лишь фикция, в отличии от учения Ницше, в котором изобилие всегда является естественным явлением. Но ведь Ницше был сторонником элитаризма, он вовсе не выступал за эгалитаризм, в отличии от марксистов из партийной элиты. Так в чём тогда отличие элитаризма Ницше от такого лицемерного элитаризма, в чём разница между иерархией, основанной на дарообмене и иерархией, основанной на мнимо эквивалентном обмене? 

 

Политическая иерархия в Античности выстраивается по прямо противоположному принципу, нежели иерархия в бюрократических государствах. В частности, в Античности напрочь отсутствуют институты представительства. Как пишет Аристотель: «Гражданин – это тот, кто управляет полисом непосредственно». Иными словами, законы и бюджеты принимаются общим собранием граждан, на референдуме. Но это не есть демократия, уклад Спарты Аристотель называет аристократией, но и там господствует непосредственное управление. Только в аристократии гражданами являются лишь крупные землевладельцы и военные, а при демократии гражданами считаются ещё мелкие землевладельцы и ремесленники. И там и там немыслимо никакое представительство, будь то парламент, депутаты или помазанники Божьи. Нет деления на власть и источник власти. Иными словами, иерархия при непосредственном управлении выстраивается по принципу дарообмена. И это касается не только должностей, выбранных по жребию, но всех остальных, выбранных голосованием или назначенных сверху. Стоит вспомнить римскую систему corpushonorum, по которой выбирались военные и гражданские должности. Такие чиновники не получали зарплаты, а зачастую не получали и дотаций из бюджета, более того, они обязаны были из своих средств тратиться на общественные нужды, иными словами, они обязаны были дарить, хоть и принимать подарки им тоже не запрещалось, как не запрещалось и заниматься предпринимательством. Но опять же, для системы дарообмена важно, чтобы тот, кто получает подарок и тот, кто его даёт в ответ – были разными людьми. Так создаётся сложнейшая система сдержек и противовесов, в которой при этом нет места для представительства. Что касается тех должностей, которые назначались, то тут стоит вспомнить мытарей, которые были, по сути, назначенными чиновниками для сбора налогов, но собирали их в частную казну и затем выплачивали налог государству. Налоговая система в Римской республике была гибридная и сочетала в себе черты дарообмена и эквивалентной ренты. Совершенно противоположным образом устроена бюрократия. Можно сказать, что при непосредственном управлении человек господствует над учреждениями, в бюрократии же учреждения господствуют над человеком. В бюрократической системе нет системы дарообмена, а если и есть, то все они нелегальные. Легальным же является лишь эквивалентный обмен. Граждане платят налоги, из которых чиновник получает зарплату, в ответ он продаёт свои услуги, выполняет какую-то работу. Бюрократия и институты представительства целиком и полностью основаны на дефицитном обмене. При непосредственном управлении на вершину иерархии попадает самый щедрый, при этом он не разоряется, поскольку важна не величина его даров в мерах веса и денег, а сама широта жеста, манера подачи и сложившаяся система рангов. Дарить одно и тоже тем, кто ниже тебя, кто выше и тем, кто равен тебе – это знак бестактности. Иерархия здесь даже не складывается путём обмена, а предшествует ему, устанавливаясь силой. Щедрость так же рассматривается как проявление силы, как символ властного статуса. Политические выборы в такой системе превращаются в соревнование в щедрости, где каждый кандидат одаривает избирателей. Так, Цезарь, чтобы получить должность консула, тратит целое состояние, которое он ещё и занял в долг, чтобы устроить грандиозное гладиаторское шоу для народа. 

 

В бюрократии, наоборот, иерархия выстраивается на системе мелкого обмана, лжи и воровства, выстраивается уже на обмене, причём на обмене дефицитном, и на вершину иерархии попадает самый скупой, попадает тот, кто смог больше скопить денежного, земельного, политического и прочего капитала. При этом такой человек преподносится как сильнейший и успешный, но древнегреческая пословица гласит: «Если ты мелочный человек, ты всегда нищий». Там, где есть бюрократия и представительство, там всегда будет дефицит.  В конечном итоге такая иерархия дефицитного обмена всегда нуждается в фигуре слабого и гонимого, который будет подвергаться травле, нуждается в козле отпущения. Это главное условие обществе дефицита - "на всех не хватит", и нужно создать такие маргинальные группы, которым действительно не хватило общественных благ, но такие группы возможны лишь тогда, когда существуют и другие группы, которые наоборот сосредоточили в своих руках чрезмерно много денежного, политического, медийного или иного другого капитала. Слабый в такой системе – это тот, кто не способен ничего предложить в обмен. При этом человеку всегда есть что предложить, например, свою рабочую силу, но в системе дефицитного обмена этот товар оценивается в денежном эквиваленте как слишком дешёвый, и его невозможно ни на что обменять. Неизбежно возникают безработные, бездомные, люмпены и пауперы всех мастей, которые при этом могут быть довольно щедрыми и сильными, но в системе дефицитного обмена выдавливаются за рамки экономического обмена. При этом, важно подчеркнуть, что такие социальные слои создаются именно искусственно в процессе генерации дефицита. Бюрократическая система сама создаёт таких отбросов, поскольку она должна убедить всех в существовании некоего ресурса, которого не хватит на всех. Даже если в стране будет переизбыток хлеба, часть его просто сгниёт, как в большевистских хлевах времён продразвёрстки, и в итоге часть населения будет голодать. Конечно, нельзя сказать, что чиновники по злому умыслу создают такое положение. Большинство из них участвуют в процессе бессознательно, когда, например, собирают налоги. Пока налоги идут в центр, а потом обратно, происходит важная задержка обмена. Такая задержка происходит не только в плановой экономике, как утверждает калькуляционный аргумент, но и в рыночной, если взять не государственную, а корпоративную бюрократию, то есть класс менеджеров. Даже если предположить, что налоги не разворовываются по пути в центр и обратно, всё равно предложение будет отставать от спроса. Либеральные экономисты верно заметили, что проблема здесь в существовании монополий. Но ведь и в рыночных экономиках всегда есть монополия – это монополия на валюту. В любой стране основной является одна валюта, которую производит монополия в виде банка или федеральной резервной службы. В результате предложение валюты отстаёт от спроса, денег в обороте всегда недостаточно, и возникают экономические кризисы. Это касается и рынка рабочей силы. Рабочих мест всегда будет не хватать, даже если статистика кричит об их избытке. Ведь статистика не учитывают ещё и квалификационные требования. Какая-то часть населения неизбежно будет маргинализироваться и превращаться в козлов отпущения.

 

Международный терроризм – это целиком и полностью детище такой маргинализации в системе дефицитного обмена, но и не только он. С некоторых пор Европа вновь решила интегрироваться и стать единым целым, но, как было сказано выше, базой для такого интеграции был выбран функционализм, то есть дефицитный обмен между странами. Таким образом была создана единая европейская бюрократия, которая уничтожила последние остатки дарообмена в Европе, вытеснив их даже из Ватикана. В результате правосудие стало строиться на абстрактной и насквозь лживой теории прав человека. Месть в такой системе правосудия запрещена, причём как частная месть, так и месть посредством государства. Напомним, что последняя месть составляла античное правосудие и представляла собой эквивалентный обмен, только основанный не на дефиците, а не дарообмене. В новоевропейском правосудии исчезает даже такой принцип эквивалентности, которые заменяется принципом исправления преступника. Эпоху Просвещение невозможно представить без такой моральной лжи, нельзя представить себе эту эпоху без исправительных учреждений, будь то тюрьмы или психиатрические клиники. Все подобные учреждения основаны на слепой вере в возможность морального исправления преступника, и в то, что исправление происходит именно таким методом, зачастую через уподобление заключённого домашнему скоту. Проводят даже некоторую статистику по исправлению тех, кто прошёл через исправительные учреждения, но положительная статистика в данном случае может говорить как о том, что преступник не совершает преступления, так и о том, что он стал хитрее и научился не попадаться. Моралист, как слуга дефицитного обмена, никогда не соблюдает пропорций: он либо слишком строг к самому себе, либо, наоборот, слишком строг к другим. Одни слишком щедры на злые поступки и скупы на злые, другие щедры лишь на добрые. Участник дарообмена же может быть одинаково щедрым и на добро, и на зло, он может достичь той меры, где только начинается справедливость.

 

На практике исправительное правосудие приводит лишь к тому, что наказывают всегда слабого, козла отпущения. Ведь и преступниками в основном становятся те, кто стали жертвами дефицитного обмена, но оказались неспособными на скупость, не смогли накопить капитала, были слишком щедрыми, слишком расточительными, иными словами – слишком сильными. Наказание таких – это тоже месть, но уже месть совершенно неэквивалентная, месть не обидчику, а лишь самому слабому, тому, кто не способен дать сдачи. Возрождается к жизни забытая халдейская традиция козла отпущения. Чтобы разрядить напряжение, выбирают самого слабого и приносят его в жертву⁸. Международный терроризм начал зарождаться ещё в древней Иудее, но его похоронил своей жертвой Христос. Он добровольно принёс себя в жертву, будучи далеко не самым слабым, а, пожалуй, даже сильнейшим. Но его жертва оказалась бесполезной, она только поставила под удар самих евреев. Теперь евреи как народ стали козлами отпущения. Мы видели, к чему это привело в фашизме. Но проиграли ли фашисты? Да, был положен конец антисемитизму в Европе, но с новой силой возродился антисемитизм в мусульманских странах. А козлами отпущения стали теперь и евреи, и арабы, и добрые европейцы – невинные жертвы терактов. Доподлинно уничтожает традицию козла отпущения лишь бог Дионис. Как и Христос, он добровольно принёс себя в жертву, будучи далеко не самым слабым. С этой точки начинается политика изобилия, с неё же начинается греческая трагедия. Рене Жирар тысячу прав, когда пишет, что греческая трагедия – это имитация жертвоприношения. Действительно, маска на лице актёра – это имитация смерти. Маска – это не лицо, это звериная морда или лицо мертвеца. Мы боимся зверей, потому что не может отличить живую морду от мёртвой. В обрядах жертвоприношения поэтому нередко на жертву надевают маску, и все радуются, когда такая жертва погибает – исчезает страх перед зверем. Но трагедия лишь имитирует жертвоприношение, она избавляет даже от необходимости человеческих жертв. Трагедия есть лишь имитация жертвоприношения. Но Жирар не прав, думая, что Христос избавляет от необходимости приносить жертву. Антисемиты и фашисты были христианами, и, как и все христиане, они поклонялись богу мёртвому, богу распятому. Крест – это символ Христа, но ведь это орудие его убийства. Когда же поклоняются Дионису, никогда не поклоняются ему, как разорванному на части, ему поклоняются как воскресшему, как целостному. Искусство, в особенности драматическое, в особенности трагедия есть основа политики изобилия, а вместе с ней и религия судьбы. Ницше так же сам себя сделал таким козлом отпущения, подобно Христу и Дионису. Он учил: ученик должен превзойти своего учителя. И в этом есть его отречение, есть его жертва. Это не жертва слабого, не мазохизм, но и это не жертва ради слабых, как в случае Христа. Это жертва не из любви к ближнему. Дионис не хочет, чтобы люди стали овцами, он говорит им: станьте волками, и если для этого вам необходима жертва, пусть этой жертвой буду я. Станьте сильными, станьте щедрыми, станьте дарящими, даже если я первый должен пострадать от этой вашей силы. 

 

С этой точки зрения единственная и главная проблема американского прагматизма заключается в том, что он базируется на дефицитной теории отбора и обмена, то есть не теории эволюции и на функционализме. Но можно создать прагматизм, целиком основанный на изобильной теории эволюции и политике изобилия, более того, такой прагматизм уже создан Ницше и назван им перспективизмом. Для этого и нужны философы – эти расточители языка, глядя на которых порой кажется, что это лишь пустая трата слов, но главная задача философии, как и искусства – генерация изобилия, даже очищение изобилием через катарсис, то есть по сути возвращение к природному изобилию.  Без философии и искусства прагматизм тут же распадается на многие мелкие перспективы, которые никак нельзя объединить во что-то единое целое. Поэтому философия прагматизма так разрозненна, не целостна. В американском прагматизме есть прагматизм Пирса и прагматизм Джемса, есть прагматическая критика Марксом Гегеля, есть прагматизм Богданова, Гофмана, Витгенштейна, есть, в конце концов, философия действия П. Бурдье. Принципы их похожи: есть вещи, которые работают на практике, но мы не знаем, как они работают. Джеймс хорошо объясняет это через религию. Есть праведник, который всю жизнь молится, но это не приносит результатов, а у какого-то грешника, который вдруг раскаялся, вдруг религия начинает работать. Как это происходит? Магизм пытается вывести какие-то правила: как нужно молиться, где и сколько, чтобы высшие силы сработали, но это лишь заблуждение и самообман. Может эти силы и не высшие вовсе – мы не знаем. Нет теоретической модели, почему это работает, а это не работает. Селекция, биологическая или социальная является в первую очередь эмпирической наукой. Невозможно придумать теорию отбора, опираясь исключительно на какие-то теоретические выкладки. Даже физика развивается посредством такого эмпирического опыта. Мы не знаем, почему система Коперника оказалась лучше системы Птолемея, но на практике первая оказалась более эффективной, она упрощала расчёты и двигала науку вперёд, поэтому именно система Коперника была принята за истину.

 

Итак, рыночная экономика, так же как и плановая, так же как и бюрократия, будь то партийная бюрократия или менеджмент транснациональных корпораций – всё это системы дефицитного обмена. Задача теперь заключается в том, чтобы найти исторические корни этой порчи, дабы искоренить её. Бюрократию можно определить как некое целое, которое равно своим частям. То есть между целым, например, государством или корпорацией, и между отдельным индивидом происходит совершенно эквивалентный обмен. Целое и часть его воспринимаются как совершенно равные агенты обмена, хотя здравый смысл и подсказывает, что эти два агента не могут быть равны по своим возможностям в системе. Но в бюрократии действительно создаётся такая система эквивалентности, стадный эгоизм, который описывал ещё Спенсер. Эгоистичный индивид и альтруистичные институты. Каждый институт воспринимается как такой же индивид, как и те отдельные особи, что находятся на службе у института. При непосредственном управлении целое может быть как больше, так и меньше своих частей в зависимости от конкретной социальной практики. Бюрократия же пытается уровнять между собой уже по умолчанию неравные отношения за счёт дефицитного обмена. Индивид обращается к государству только тогда, когда ему что-то нужно от него, чего-то не хватает, государство в свой черёд так же обращается к индивиду исключительно для восполнения какого-то дефицита, например, дефицита солдат в армии. Во всех остальных случаях индивидуум, точнее даже теперь дивидуум никак не взаимодействует с государством, часть не взаимодействует с целым. Индивид делегирует ряд функций государству, а сам отстраняется от управления, то есть от своего непосредственного гражданского долга. Так и возникает представительство. Любое проявление насилия со стороны государства – это проявление скупости, а не щедрости, агрессии, а не манципации. В результате возникает острейший дефицит общения, взаимное непонимание, взаимная отчуждённость вплоть до того, что верхи и низы бюрократии не понимают друг друга и врут друг другу. Можно ли говорить в таких условиях о существовании вообще какого-то общества, или вслед за Бодрийяром следует признать, что и общества уже никакого нет, есть лишь масса? Аристотель в «Политике» пишет, что полис создаётся из потребности общения и для общения, мы можем добавить, что бюрократия создаётся для дефицита общения и для его уничтожения. 

 

Но прежде, чем возникло представительство, подобные дефицитые практики, уравнивающие часть и целое, были опробованы на малых системах, и прошли долгую историческую эволюцию или инволюцию. Так или иначе, бюрократия является юридическим лицом, и потому происхождение дефицитной тоталитарности так же следует искать там, где происходят первые юридические лица. Простейшие юридические лица – это такие формы коллективной собственности, как общества с ограниченной ответственности и акционерные общества. Кооперативы, тоже будучи объединениями по праву коллективной собственности, тем не менее, к юридическим лицам ещё не относятся, нередко их рассматривают как переходную форму от собственности физических лиц к собственности юридических лиц. Важно разобраться, чем кооператив отличается от юридического лица. В кооперативе так же есть общее имущество, и у каждого члена кооператива есть своя доля имущества, которая является его частной долей. Если кто-то захочет выйти из кооператива, он лишь забирает свою долю из общего имущества, по сути, он забирает своё, изымая его из оборота. Здесь, по сути, каждый член остаётся физическим лицом, его имущество всегда остаётся его имуществом, хоть и находится пока в общем котле. Это качество уже полностью исчезает в юридическом лице, где член объединения уже утрачивает право изъять в любой момент свою долю вклада. Он может забрать акции, продать свои активы по текущей рыночной цене (а эта цена может очень сильно колебаться), но не может забрать собственно само имущество. С одной стороны, такая практика довольно полезна. Например, если двоя и больше человек получают в наследство какую-нибудь статую. Разделить статую на части они не могут, её ценность от этого уменьшится в разы, если не в сотни раз. Остаётся владеть совместно общим имуществом, которое нельзя разделить. Но это совместное владение есть уже прототип юридического лица. С одной стороны, теперь нам кажется, что право наследования никак не может обойтись без понятия юридического лица, и, тем не менее, в римском праве напрочь отсутствовало такое понятие. В римском праве существует только понятие кооператива, и любая коллективная собственность была собственностью кооперативной⁹. 

 

С другой стороны, право юридического лица создаёт ряд трудностей другого характера. Так, если какая-то компания объявляется банкротом и имеет долги, то изыматься может только собственность компании, а не собственность физических лиц, владеющих активами этой компании. В то время как в случае с кооперативом у его членов нет такого иммунитета. Значительная часть коррупционных сделок, схем незаконного обогащения и отмывания денег возможны лишь благодаря этому правилу, этому удвоению лиц в юридическом лице. Входя в юридическое лицо, его члены как бы перерождаются, они становятся членами целого, словно одевают маску, пересекая какой-то портал, подключаются к виртуальной реальности. Но когда человек входит в какую-то виртуальную реальность, он не перестаёт быть в своём теле, он теперь как бы раздваивается, начинает жить в двух мирах сразу. Люди не растворяются полностью в целом, как если бы они были винтиками государственной машины, они в добавок ко всему являются ещё и физическими лицами. То есть юридическое лицо берёт своих агентов сразу как бы в двух качествах, как части целого и как независимые физические лица. За счёт того, что происходит такое удвоение каждого лица, мы получаем целое, которое просто суммируется со своими частями. Делёз называл такое суммирование коннекцией. Юридически любая компания равна физическому лицу, это такая же единица. Если юридическое лицо принимает участие в суде, то от него выступает некий делегат, но это не просто делегат, которому поручают что-то исполнить, такой делегат является ещё и представителем. Он репрезентует компанию, но при этом он является ещё и физическим лицом. И вот здесь появляется то, что называется представительством. В Римской империи такой представитель назывался мандатарием – носителем мандата. Мандат выдавался непосредственно императором, чаще всего человеку военному для выполнения каких-то управленческих задач на каком-то участке. Но что такое император в Римской империи? Это тоже раздвоенное лицо, юридически эта два лица. В те времена это была во многом новинка, причём кощунственная, поскольку право знало лишь кооперативы. Для императора делалось исключение, но и он ещё не являлся юридическим лицом, поскольку собственность императора – это ещё не коллективная собственность. И, тем не менее, раздвоение личности уже присутствует. Есть две казны, и обе они – собственность императора. Первой казной он владеет, как должностная, титулованная особа, эту казну он передаст только своему наследнику в должности императора. Вторая казна – личная собственность императора, которую он передаст по наследству уже тому, кому пожелает – любому законному наследнику. После гибели империи такая практика породила то, что называется феодализм. Так стали делать все короли, бароны и герцоги, вплоть до самой мелкой знати. Удвоение лица – это основа феодальной собственности. Отсюда возникают такие странные формы налогов, как барщина и оброк. Крестьяне ведь являются собственностью барина, они работают на его земле, он может забрать у них их урожай и всё, что пожелает. Но при этом есть ещё какой-то личный домен барина, на котором крестьяне не живут, а только трудятся. И ещё должны платить ему денежный налог. Воистину, такое лицемерие, как крепостное право могло возникнуть только при таком юридическом абсурде, как коннекция. Здесь, по сути, и начинается история виртуальных реальностей, феодал живёт уже одновременно в двух юридических мирах.

 

До поры противовесом такой системе служила церковь. Христианский жрец напоминал собой брахмана своим участием в практике дарообмена. Но есть и отличие от брахманизма: христианская церковь уже начинает настаивать на своей эксклюзивной роли в дарообмене, по сути, она претендовала на то, чтобы стать единственным институтом, практикующим дарообмен и в конечном итоге стала таким. Все политические и общественные институты теперь, как и положено граду земному, строятся по принципу дефицитного обмена, и лишь церковь, как град Божий, превращается в островок дарообмена и искреннего общения. Со временем же церковь сама становится феодалом, появляются монастырские земельные наделы с монастырскими же крепостными крестьянами на них. Но здесь всё усложняется на порядок, поскольку феодал не один, их теперь целый коллектив – монахи. Нет права наследования, но разделение всё то же. С одной стороны крестьяне с их землёй принадлежат монахам, с другой стороны: есть домен, на котором крестьяне не живут, а только работают, отбывают повинность. Стоит ли говорить, что такое тягло было на порядок тяжелее, а налоговая система здесь была более запутанной и мошеннической? Монастыри можно по праву назвать первыми юридическими лицами. С одной стороны церковь ещё продолжает практиковать дарообмен и даже пропагандировать его, с другой, уже формирует системы дефицитного обмена и представительства. Ведь с самого начала церковь позиционирует себя лишь как представителя высших сил, их репрезентацию, а христианские государи считаются помазанниками этих высших сил. До поры до времени такие монастыри-феодалы были лишь малой частью от всех собственников земли, но постепенно их наделы разрастаются. И вот происходит секуляризация церковных земель. Кто же наследует эти земли вместе со всеми механизмами представительства? Это делает государство. Секуляризация в разных странах проводится в разное время. Например, впервые, секуляризацию церковных земель провёл ещё король франков Карл Мартелл в 8-ом веке. Кто знает, если бы государство франков не погибло, возможно, эпоха дефицитной тоталитарности началась бы уже тогда? Посредством секуляризации государство становится юридическим лицом, наследует всю феодальную систему представительства со всеми мошенническими схемами. Теперь государство – это тоже два лица, с одной стороны – это территория, на которой люди живут и трудятся, земля, по которой они ходят, ограждённая пограничными столбами. С другой стороны государство – это администрация, а точнее – собственность администрации. Отсюда появляются статьи Конституции вроде статьи 3 Конституции России, о том, что «источником власти и единственными носителем суверенитета в РФ является её многонациональный народ». То есть появляется источник власти, и появляется сама власть, которая является представителем источника власти, мнит себя таковой, поскольку никаких логических оснований на это у власти нет. Она использует принцип эквивалентности, через который определяют логическую истину, но использует это принцип исключительно для дела лжи. 

 

Можно продолжить историю этой лжи, когда она становится настолько усложнённой и запутанной, что разбивает в дребезги все скрижали правосудия. Права человека берут человека сразу в двух его качествах: как свободного индивида и как часть какого-то целого – человечества. Теперь юридическим лицом провозглашается само человечество. Правосудие утрачивает всякую эквивалентность из-за того, что принцип эквивалентности сделали теперь орудием лжи, хотя даже ещё в логике он должен служить истине. В науке права принцип эквивалентности есть некоторая мера, которая предусматривает определённый размер возмездия за какой-либо проступок. Мера эта, как мы говорили выше, определяется извне теми, кто исключены из эквивалентного обмена и являются участниками дарообмена. В логике эквивалентность устанавливает отношения между субъектом и объектом, что называется истиной. В праве это отношение между субъектом и субъектом, но его тоже можно понять как истину, поскольку римское veritas можно переводить и как договор. Например, в известной фразе Цицерона: «Fundamentum iustitiae fides, id est dictorum conventorumque constantia et veritas» veritas переводится всегда как договор¹⁰. И вот когда такие отношения договора, то есть отношения субъект-субъект, подменяются отношениями репрезентации, то есть отношениями субъект-объект, то начинается представительство. Источник власти – это всё-таки не субъект, это пассивный объект, так к нему относится власть, которая себя единственно считает субъектом. Либо все граждане являются властью, либо властью не является никто – это главный принцип греческого полиса. Нет и не может быть никакого источника власти, кроме самой власти, нет и не может быть никакого юридического лица. Там, где возникает нужда в возникновении юридического лица, как в нашем случае со статуей, в дело вступает прецедентное и преторское право. Именно претор решает, кому из двух отдать статую, и какую цену один должен заплатить второму, чтобы выкупить её. Решает претор это, опираясь на другие подобные прецеденты, но в первую очередь, как правило, пользуется своим произволом. И это справедливо, поскольку в должности претора человек исключён из системы эквивалентного обмена, он является дарителем и принимающим дары, к тому же в должности претора находятся двоя, и находятся один год, а после сменяются. Здесь право уже прямо переходит в политику – в политическое устройство греческих полисов и Римской республики, в которых напрочь отсутствовала бюрократия и институты представительства.

 

Права человека попрали принцип правовой эквивалентности. Дефицитную репрессию можно найти ещё даже в преамбуле к конвенции по правам человека, которая утверждает, что каждый человек имеет право на добывание себе счастья. Таким образом, изначально каждый человек полагается несчастным, то есть нуждающимся. Права человека призваны обеспечить каждому человеку свободу и достойное существование, но вместо этого создают репрессивную систему более хитрую и более жестокую, чем любая политическая тирания. Ведь в конце концов и тирания возможна при политике изобилия, только она рассматривается как переходный этап к иному политическому устройству. И самое страшное в репрессивных системах фашизма и коммунизма вовсе не тирания и не политическое преследование, а тотальное навязывание дефицитного обмена, мобилизационная экономика, которая искореняла последние остатки дарообмена. Европейский союз только продолжил эту тоталитарную традицию. Нацисты сделали из евреев козлов отпущения, коммунисты из тех, кого причисляли к «врагам народа», Европейский союз козлом отпущения сделал самих нацистов на Нюрнбергском трибунале. И всё-таки, мы должны признать, что было и в нацизме зерно Возрождения, только посаженное в очень скудную почву. Нацисты не схватили самой главной сути Античности, которая суть агностика – конкуренция в условиях изобилия. Но что такое есть возрождение Античности? Возрождение агонистики? Возрождение агонистики – это тоже агонистика, поэтому возрождение Античности должно было быть и соперничеством с Античностью в условиях изобилия, а не её догматизированием. Мало привести художника к власти, мало сделать художника вождём. Это есть лишь догматизация Античности, как формы, как мира, в котором господствовали художники. Ведь ещё на примере античного тирана Крития мы можем увидеть, что как только художник становится тираном, он перестаёт быть художником. Государство художников возможно только как республика. В тот самый момент, как Гитлер стал фюрером, он умер как художник. В итоге нацисты оказались очень далеки от того пышущего, насыщенного жизнью и страстью изобилия, которое имело место быть ещё в эпоху итальянского Возрождения. 

 

Государство художников и философов– это политический проект Ницше, но нужно понимать содержание такого государства, а не только формальную догму. Ницше хорошо доказывает, что фигуры философа и художника сами по себе представляют собой дарящую добродетель. С одной стороны, философ и художник есть расточители языка, поскольку они берут накопленный поколениями семантический капитал и безжалостно транжирят его. С другой стороны, они же являются и бескорыстными дарителями, поскольку создают нечто новое, и одаривают других тем, что они создают. Согласно Заратустре, в этом суть добродетели сверхчеловека: брать, не давая ничего взамен, и дарить совершенно безвозмездно. Дарообмен. Государство Ницше – это государство без бюрократии и представительства, государство без юридических лиц. И об этом уже стали догадываться в Европе, например, интересной является догадка П. Бурдье: «Ницше прекрасно говорит об этом в «Антихристе», в котором следует видеть критику не столько христианства, сколько института доверенных лиц и уполномоченных, поскольку служители католического культа суть воплощение доверенного лица. Вот почему он яростно нападает в своем сочинении на священников и их святейшее лицемерие, а также на приемы, с помощью которых доверенные лица Возводят себя в абсолют, самоосвящаются. Первый прием, которым может воспользоваться священнослужитель, состоит в том, чтобы убедить других в своей необходимости. Уже Кант упоминал о ссылках на необходимость толкования текстов, их законного прочтения. Об этом же открыто заявляет и Ницше: «При чтении этих Евангелий нужно быть как можно более осторожным: за каждым словом встречается затруднение». 

 

Этим Ницше хочет сказать: чтобы освятить себя в качестве необходимого истолкователя, посредник должен создать потребность в своих услугах. А для этого ему необходимо сослаться на трудности, с которыми только он один был бы в состоянии справиться. Доверенное лицо осуществляет, таким образом, — я опять цитирую Ницше — «обращение самого себя в святого». Чтобы дать почувствовать свою необходимость, оно прибегает к стратегии «безличного» долга. «Ничто не разрушает так глубоко, так захватывающе, как всякий «безличный» долг, всякая жертва молоху абстракции»»¹¹.

 

Итак, с момента образования Совета Европы можно сказать, что Европа стала принадлежать последнему человеку. Функционализм, дефицитный обмен между государствами устранил последние островки дарообмена, которые в старой Европе ещё присутствовали в искусстве, в философии и в религии. Альтернативная Европа, Европа высшего типа должна базироваться на прямо противоположной парадигме. И дело не только в федерализме, хотя в данном контексте он явно предпочтительнее функционализма. Но и советская, и американская модели федерализма всё равно базировались на дефицитном обмене, то есть в конечном итоге – на функционализме. Назовём систему, основанную на дарообменекибернетизмом. Кибернетикой в Античности называли искусство управление кораблём, а Аристотель в своей «Политике» провозгласил, что «граждане относятся к государству так же, как моряки к кораблю во время плавания». Для построения такой альтернативной, а, по сути, аутентичной Европы, можно прибегнуть к самым разнообразным средствам, вплоть до политических репрессий. Ведь экономические репрессии по своей тяжести всегда перевесят на чаше весов политические. Можно в конце концов даже прибегнуть к такому средству, как технологии. Ведь далеко не всегда технологии символизируют киборгизацию, нередко они являются архитектурой. Например, информационные технологии сегодня значительно возрождают классический стиль, и совсем не укладываются в рамки стиля барокко, как, скажем, укладывались ленинская электрификация или мобильная связь. Огромный спутник, кружащий по орбите вокруг планеты, обеспечивает работу интернета и связи, охватывает сразу огромные пространства, захватывает и заполняет колоссальные объёмы. Это уже классический размах, это уже классические пропорции и признаки архитектурного стиля. Системы «Киберсин» и «blockchain» здесь могут быть очень полезны, но нужно привести их к классическому стилю. Возможно, квантовые компьютеры позволят организовать плановую экономику (или дарнономику) на основе дарообмена. В итоге все эти меры должны привести к формированию собственности исключительно физических лиц и кооперативов и к возрождению подлинной, честной иерархии. То есть, по сути, к Возрождению изначальной Европы, где хозяйственная жизнь многих полисов вращалась вокруг Дельфийского храма и основывалась на дарообмене с храмом. Древнюю Грецию можно рассматривать как модель Европейского Союза, но при этом совершенно противоположного новоевропейской модели, основанной на функционализме.

 

 

 

1. Хаас Э., «Единство Европы. Политические, социальные и экономические силы», StanfordUniversityPress, 1958.

 

2. Дульский И. В., «Федерализм и функционализм в теории европейской интеграции» // Вестник ЮУрГУ. Серия: Право. 2010. №18 (194).

3. Дебор Г., «Общество спектакля» / пер. с фр. C. Офертаса и М. Якубович. — М.: Логос, 1999.

4. Малиновский Б. «Аргонавты западной части Тихоного океана» / Пер. с англ. В.Н. Поруса. — М.: Росспэн, 2004.

5. Емельянов Н., Юдин Г. Б., «Структурная позиция священника в системах дарообмена» // Социологическое обозрение. 2018. Т. 17. № 3. С. 9-29.

6. Кулишова, О. В. «Дельфийские манумиссии в современных исследованиях по античному рабству. В МНЕМОН. Исследования и публикации по истории античного мира» / Под ред. Э.Д. Фролова (стр. 345-356). Издательство Санкт-Петербургского университета, 2002.

7. Аристотель, «Афинская полития». Пер. С. И. Радцига. М., Л., 1936. (Переиздание: М., 2007).

8. Жирар Р., «Козёл отпущения». Перевод Г. М. Дашевского, Санкт-Петербур:, Издательство Ивана Лимбаха, 2010.

9. Гарридо М.Х., «Римское частное право. Казусы, иски, институты». М.: Статут, 2005, С. 581-584.

10. Римское частное право: Учебник / Под ред. проф. И.Б. Новицкого и проф. И.С. Перетерского. - М.: Юриспруденция, 2000, С. 166.

 

11. Бурдье П., «Делегирование и политический фетишизм»/ Из сборника: Пьер Бурдье. Социология политики./PierreBourdieu., М.: Logos, 1993 г.