Ф. Ницше говорит: «44. Мое понятие гения. – Великие люди, как и великие времена, суть взрывчатые вещества, в которых накоплена огромная сила; их предусловием, исторически и физиологически, всегда является то, что на них долго собиралось, накапливалось, сберегалось и сохранялось, – что подолгу не происходило никаких взрывов. Если напряжение в массах становится слишком велико, то достаточно самого случайного раздражения, чтобы вызвать к жизни «гения», «деяние», великую судьбу. Какое тогда дело до окружения, эпохи, «духа времени», «общественного мнения»! – Возьмем в пример Наполеона. Франция времен революции, и тем более дореволюционная Франция, породила бы тип, противоположный Наполеону; да она и породила его. И как раз поскольку Наполеон был человеком иного закала, наследником более сильной, продолжительной, старой цивилизации, чем та, что разлетелась во Франции вдребезги, то он и стал здесь властелином, он один был здесь властелином. Великие люди необходимы, время же их появления случайно; и причина того, что они почти всегда делаются господами над ним, кроется только в том, что они сильнее, старше, что история долго накапливала их. Между гением и его временем такое же отношение, как между сильным и слабым, а также как между старым и молодым: причем время в этом соотношении всегда гораздо моложе, слабее, незрелее, неуверенней, ребячливей.

Что нынче на этот счет во Франции думают совершенно иначе (в Германии тоже, но это неважно), что теория среды, – вот уж настоящая теория невротиков, – стала там священной и почти научной, так что в нее начинают верить даже среди физиологов, – от этого «неважно пахнет», это наводит на печальные размышления. – В Англии это тоже понимают подобным образом, но на сей счет никто не станет печалиться. У англичанина есть только два способа разобраться с гением и «великим человеком»: либо демократически на манер Бокля, либо религиозно на манер Карлейля. – В великих людях и временах заложена чрезвычайная опасность; всевозможное истощение, бесплодие следуют за ними по пятам. Великий человек – это конец; великое время, Ренессанс например, – это конец. Гений неизбежно оказывается расточителем – в творчестве, в поступках: его величие в том, что он расходует себя… Инстинкт самосохранения словно отброшен; сокрушительный натиск рвущихся наружу сил воспрещает ему всякую такую заботу и осторожность. Это называют «самопожертвованием»; восхваляют в этом его «героизм», его равнодушие к собственному благу, его преданность идее, великому делу, отечеству – а ведь всё это сплошь недоразумения… Он изливается, он льется через край, он расходует себя, он не щадит себя, – с фатальностью, роковым образом, невольно, как невольно выступает река из своих берегов. Но поскольку таким взрывчатым натурам человечество многим обязано, то за это оно их также и одаряет многим, например: некой высшей моралью… Такова людская благодарность: она неверно истолковывает своих благодетелей» [1].

 

Пожалуй, эти слова как нельзя лучше выражают суть того, что мы называем эгоизмом щедрости, который одновременно противостоит и мелкому эгоизму скупости, и альтруизму.Ницше намеренно подчёркивает, что такой эгоизм является имморальным, то есть щедрость находится по ту сторону добра и зла. Разорение скупцов можно тоже рассматривать, как проявление щедрости, и даже можно представить себе такую ситуацию, в которой возможно убийство из щедрости. И всё-таки, этот базовый концепт философии Ф. Ницше долгое время оставался для мыслителей непонятным, его либо сводили к эгоизму скупости, либо пытались перекрыть мнимым альтруизмом личности самого Ницше. В первом случае Ницше превращался чуть ли не в фашиста или в кого похуже, как в интерпретации Хайдеггера, во втором случае за Ницше оставляли лишь славу блестящего стилиста, для которого соображения художественного стиля вышли на первое место перед моралью, наукой и традициями. Континентальная философия соорудила прокрустово ложе, в которое сама и попалась. На этом ложе можно быть только либо эгоистом, либо альтруистом, либо преследовать цели пользы, либо преследовать цели блага. Понятие пользы, разумеется, отождествляется со скупостью, щедрость превращается исключительно в нравственную добродетель. Философия застряла в этом порочном круге ещё со времён Платона, общество – с воцарением христианства, когда попалось в так называемую мальтузианскую ловушку. 

 

В силу этого крайне важными являются возражения Ф. Ницше против концепции Т. Мальтуса с его мальтузианской ловушкой и против расширенного мальтузианства в учении Ч. Дарвина. Современное биологическое мальтузианство базируется на прочной научной базе – это ещё одно препятствие на пути понимания, что такое эгоизм щедрости. Нам нужны не менее убедительные научные факты из биологии, которые позволят усомниться в концепции мальтузианской ловушки, и наука уже открыла эти факты. С каждым шагом современная биология всё больше отдаляется от Мальтуса и приближается к открытию эгоизма щедрости, иными словами, современная биология всё больше становится ницшеанской. В первую очередь стоит упомянуть потрясающую статью в журнале «NatureCommunications», которая раскрывает связь между щедростью и нейромедиаторами счастья в мозгу [2]. При этом, как это часто бывает, сами исследователи несколько превратно, в моральном ключе интерпретируют свои же исследования. Этот недостаток есть у многих современных биологов, например, Ф. Вааль исследует спонтанные, никак не объяснимые с точки зрения выгоды проявления щедрости у высших приматов, а позже вообще у млекопитающих. Из этого Вааль делает вывод, что обезьянам и прочим животным от природы присущ альтруизм. Но альтруизма в этих экспериментах не видно, он не доказан, это лишь необоснованное допущение. Ш. Фере, на которого ссылается Ницше, был на порядок более беспристрастным исследователем, он обнаружил те же самые факты, что спустя сотню лет обнаружит Вааль, но неназывал их альтруизмом, наоборот, он предложил отказаться от понятия «альтруизм» касательно неразумной жизни и вместо него использовать термин «психомоторная индукция». Наконец, в указанном выше исследовании также учёные обнаружили связь между щедростью и ощущением счастья, из этого они сделали вывод, что ощущение счастья человеку доставляет альтруизм. Но как далеко может находиться щедрость от альтруизма!Это говорит о том, что современная биология ещё не освободилась от элементов религии, которые господствовали в ней долгие века. Понятие Бога и божественного творения исчезло, но осталось ещё множество религиозных пережитков, как, например, нравственные категории. Есть и другой религиозный предрассудок в биологии, прямо противоположный моральному, основанный на эгоизме скупости. Здесь самец якобы стремится оплодотворить самку, чтобы сохранить свои гены, чтобы самосохраниться в виде ДНК. Довольно сомнительное выживание, которое ещё и заставляет предположить, что самцами управляет какой-то суперкомпьютер, некий глобальный калькулятор, который за каждое животное рассчитывает его выгоды. 

 

Но оставим пока интерпретации и обратимся к фактам. Итак, доказано, что проявление щедрости вызывает выделение нейромедиаторов счастья в мозгу человека. Стало быть, проявление щедрости может быть мотивировано эгоистической целью получения этих самых нейромедиаторов счастья и стремлением к ощущению счастья. Жертвуя чем-то, человек делает это не ради других, а ради нейромедиаторов счастья в своём мозгу – это ведь почти тоже самое, что говорит Ницше про великих людей в приведённой выше цитате. «Почти», потому что зачастую под счастьем понимается удовольствие и доступ к удовольствиям, и если бы Ницше понимал счастье только так, то это была лишь разновидность скупости: человек копит нейромедиаторы счастья. Но Ницше против такого понимания счастья, и даже однажды делает по этому поводу потрясающую реплику: «Человек не стремится к счастью, к счастью стремятся англичане». С другой стороны, он же говорит: «1026. Не «счастье следует за добродетелью», — а, наоборот, сильный человек определяет своё счастливое состояние как добродетель». Отсюда вывод: сильный человек не стремится к счастью, он просто не может иначе, он не может не жертвовать, не может не проявлять щедрости, не заниматься творчеством, не может не растрачивать себя, сильный человек не может не быть счастливым. Так же относительно сильного человека Ницше использует близкий к указанному пониманию термин – удачливость, слабый человек, следовательно, является неудачником. Очень часто в современном русском языке словом «неудачник» переводят английское слово «лузер», но это ошибка. Дословно Loser переводится с английского как «тот, кто вечно проигрывает» (от глагола tolose).«Неудачник» – это всего лишь тот, кому не везёт,а «Лузер» — человек, вечно проигрывающий в борьбе.Разница колоссальная.Для неудачника нет смысла завидовать, поскольку его состояние обусловлено лишь плохим жребием, невезением, а в другой раз ему может достаться хороший жребий. Впрочем, если достался слишком плохой жребий, всегда можно избавиться от страданий, расставшись с жизнью: «Что вреднее всякого порока? - Деятельное сострадание ко всем неудачникам и слабым - христианство». Фатализм. Лузер же должен мучиться от съедающей его зависти, казнить себя за то, что плохо трудится, мало копит, за то, что он беднее соседа. На этой зависти строится вся рыночная конкуренция.

 

По сути, Ницше всегда был сторонником фатализма, только в исконно-римском значении слова Фатум, от слова «фаты» – духи жребия и предсказательницы судьбы. Предсказание судьбы избавляет от зависти, поскольку делает успех и неудачу человека чем-то предопределённым свыше. Ницше глубоко и искренне восхищался русским фатализмом. «Болезненное состояние само есть вид злобы. – Против него есть у больного только одно великое целебное средство, — я называю его русским фатализмом, тем фатализмом без возмущения, с каким русский солдат, когда ему слишком тяжел военный поход, ложится наконец в снег». В русском языке есть ещё такое интересное понятие, как удаль. Часто удаль рассматривают, как синоним смелости, отваги. Частично это так, но удаль – это и нечто большее, это ещё и радостная отвага, счастливая смелость, самопожертвование с улыбкой на устах. По сути, удаль можно считать синонимом силы и удачливости, с удачливостью она является ещё и однокоренным словом. Удалой человек – это по определению тот, кому достался удачный жребий, но эта удача заключается не столько в богатстве и чинах, сколько в самом человеке. Самый удалой – это тот, кто не ведает зависти, кто счастлив уже сам по себе, независимо от внешних атрибутов, внешний мир может погубить удаль только тогда, когда ограничивает щедрость, ставит на неё запреты, принуждает к скупости. И тогда остаётся только подобно русскому солдату лечь в снег. Но попробуем объяснить удаль с биологической точки зрения. Представим себе индивида, который может полноценно существовать только при возможности проявлять щедрость, одаривать окружающих, словом – расходовать себя. Что случится с ним, когда он попадёт в условия скупости? Не исключено, что он станет преступником, кроме того, он будет чувствовать себя несчастным, но и это ещё не всё. Удаль уподобится вулканической лаве в вулкане, накрытом крышкой, это будет страсть, запертая в самой себе, и она будет направленна на саморазрушение организма. В конце концов, такой индивид может стать аскетом, то есть разрушать самого себя с неистовой силой. Аскет – это такой же эгоист щедрости, который, между тем, обманывает самого себя, когда называет жизнь болью и страданием. Шопенгауэр лгал самому себе, когда отрекался от мира, и в итоге разорял самого себя вместо разорения мира скупости. Принять буддистское положение, что жизнь есть страдание от скупости – это уже компромисс с миром скупости, признание своего поражения перед ним. Между тем, такое поражение сопровождается поразительным саморазрушением и самоотречением – это всегда вызывало восхищение в жрецах-аскетах и манило к ним даже древнеарийских воинов. Сам Будда был из касты воинов.

 

Что нам говорит на этот счёт биология? Больше всего на гормон удали походит мужской гормон тестостерон. Есть мнение, что гормон тестостерон – это гормон агрессии, побуждающий к насилию. Но уже доказано и подтверждено в исследованиях, что высокий уровень гормона тестостерона первым делом обеспечивает высокий болевой порог [3]. Высокий болевой порог означает низкую чувствительность к боли и к удовольствиям, а что такое есть слабость, как не высокая, чрезмерная чувствительность? Можно предположить, что тестостерон является гормоном удали, который обеспечивает высокий болевой порог. Именно высокий болевой порог создаёт то ощущение счастья у сильного человека, которое он возводит в добродетель. Есть индивиды, которые могут полноценно существовать только при высоком болевом пороге и уровне тестостерона, если тестостерон понижен, они страдают от симптомов эпилепсии, синдрома Туретто, заболевают болезнью Паркинсона и прочими расстройствами. Это следует из исследований, которые показывают, что мужской гормон тестостерон снимает симптомы таких расстройств, как эпилепсия [4]  и болезнь Паркинсона [5].

 

Отсюда можно сделать вывод, что страдающие эпилепсией и пирамидными расстройствами могут полноценно жить только при высоком уровне тестостерона. Когда этот уровень падает, они становятся неспособными жить в обществе, появляется некоторый спонтанный аскетизм, когда невольно организм саморазрушается, не может получить сексуальное удовлетворение, теряет сон и аппетит. Когда слишком большая энергия не находит себе выхода, это и вовсе может привести к припадкам или к полному погружению в беспамятство, как у Ницше в Турине. "Доказательством силы может быть только избыток силы". Поэтому древние намеренно создавали вокруг себя культуру, которая призвана была поддерживать у них высокий уровень тестостерона, как, например, культура войны, эпическая поэзия, древнегреческий театр и пр.. Эпилептик Юлий Цезарь в мирное время мучился от тяжёлых головных болей, война для него была, как отдохновение. Но из этого вовсе не следует, что тестостерон – гормон агрессии, он больше походит на гормон щедрости, жертвенности, хоть и не является нейромедиатором. Нейромедиатором является другой гормон, который стимулирует выработку тестостерона, и выработка которого стимулируется тестостероном. Так или иначе, теперь нам следует говорить не об одном понятии пользы, а сразу о двух. Первая польза приобретательная, доведённая до крайности, она может взращивать в человеке эгоизм скупости, для которого главная цель – это удовольствия. Вторая польза – расточительная, которая преследует цель поддержания высокого болевого порога за счёт высокого уровня соответствующих гормонов в крови. Эти две пользы могут противоречить одна другой, накопление капитала может блокировать выработку гормоновудали, а чрезмерная расточительность может приводить к состоянию нищеты, в котором щедрость уже становится затруднительной, а то и вовсе переходит в скупость. Древние римляне эти два понятия пользы вписали даже в свои юридические документы. "Ни в коем случае разумность права (iurisracio) и милость справедливости (aequitatisbenignitas) не терпит, чтобы то, что введено для пользы людей (proutilitatehominum), мы обращали путём жёсткого толкования в строгость, идущую в разрез с пользой (commodum) людей" [6]. [Модестин. Дигесты. 1.2.25]. Любопытно, что римское понятие utilisскорее всего означало пользу расточительную, пользу щедрости, которая путём жёсткого толкования обращается в альтруизм; а утилитарную, приобретательную пользу обозначали словом commodum. Когда приходит христианство, оно делает ровно то, против чего предостерегал юрист Модестин: путём жёсткого толкования обращает расточительную пользу в нравственную категорию, вредную для любого приобретения и любой экономической деятельности. Якобы, стремление к наживе всегда служит цели скупости, но тогда и питание, и дыхание живых существ нужно назвать самоцелью, а не средствами для жизни. 

 

Но самое главное, что делает христианство – это вталкивает человека в мальтузианскую ловушку. Христианство говорит, по сути, тоже самое, что буддизм, что жизнь – это страдание от жажды, возжелать чужое уже значит согрешить – так учит Нагорная проповедь. Но к этому прибавляются слова Христа: «Говорю вам, что на небе будет больше радости об одном раскаявшемся грешнике, чем о девяноста девяти праведниках, не нуждающихся в покаянии». Какое практическое следствие может быть от этого утверждения для всех, кто восприняли его всерьёз? Только страшное кощунство, издевательство над предсмертным часом человека. На смертном одре зовут исповедника, чтобы ему покаяться – этим христианство сделало из смерти пугало, более того, сделало из него наказание, муку. Умирать стариком в свой постели стало более почётно, чем умирать на поле боя, а самоубийство вообще стало тяжким грехом, чего никогда не было до христианства. Христианству не хватает мудрости Сократа, его единственной мудрости, поскольку всю жизнь он лишь претворялся мудрецом и только в смерти проявил великое благоразумие, когда решил выпить чашу с ядом, заставил греков поднести себе эту чашу – как говорит Ницше. Сократ умер в кругу друзей, покончив со всеми земными делами, отдав последние распоряжения и наставления, и, о ужас – умер без покаяния. Смерть он называл лекарством, и действительно, для него она стала избавлением от страданий. Говорило ли христианство когда-нибудь о смерти с таким почтением? Нет, в христианстве к смерти всегда подходили с возмутительной нечистоплотностью. Итогом всего этого стало перенаселение, а вместе с тем мальтузианская ловушка. 

 

Христианский священник Т. Мальтус посчитал, что в благоприятных условиях численность населения растёт в геометрической прогрессии. Неконтролируемая рождаемость, перенаселение ведёт к дефициту, нищете, голоду. Половое воздержание, войны, классовое неравенство, наоборот, ведут к сокращению численности населения, и, как следствие, к более приятному существованию. Мальтузианская ловушка действительно существует, она не является выдумкой. Ошибка заключается в другом. Мальтус ошибочно полагает, что перенаселение – это результат скупости, якобы в основе половой невоздержанности заложена жажда удовольствий. Но половое влечение, в особенности у мужчин – это всегда щедрость, безвозмездная растрата. Следовательно, причина перенаселения – это невоздержанная, беспредельная щедрость. Результатом такой невоздержанности и перенаселения действительно может стать возросшая нищета и общее недовольство жизнью среди населения, но только там, где до этого законом были запрещены аборты и эвтаназия. Иными словами, Мальтус путает причину и следствие. Вмешательство государства не спасает от перенаселения, наоборот, вмешательство государства и церкви с их нравственными запретами и стало причиной перенаселения. Достаточно упразднить это вмешательство, как население само придёт к естественным способам контроля рождаемости, которые практикуются ещё в дикой природе.

 

В конце концов, человечество, запертое в мальтузианской ловушке, восстаёт против церкви и Бога. Если быть совсем точным, Бога заменяет водка. Христианские заповеди подменяются законами рынка, главный из которых гласит: чем выше численность населения, тем дешевле рабочая сила. Ведь чем выше численность населения, тем больше претендентов на одно рабочее месте, а, значит, тем ниже можно платить зарплату. Когда светское общество стало лучше следовать главной христианской заповеди, чем само христианство, наступила переломная точка в истории Европы. Бог умер. Человек, запертый в мальтузианской ловушке, оказался наедине с бездной нигилизма. Если раньше, в круговороте адаптации к дефициту, человек ещё поднимал взор к небу и мог видеть обещание избытка, ожидающую его после мучительной жизни избыточность, то, когда круговорот стал слишком быстрым, небеса заволокло туманом. Теперь от мира избытка не осталось ничего, даже обещания. На практике это значит, что жизнь окончательно превратилась в выживание, в борьбу за выживание, в которой побеждает самый приспособленный к дефициту. Но проиграть, не значит погибнуть, проиграть значит прозябать в нищете и тесноте. Коммунизм от капитализма отличается только равенством всех в такой нищете, а так точно такое же перенаселение. Ни коммунизм, ни гуманизм не могут стать спасением от такого нигилизма. А что может?

 

И Ницше отвечает на этот вопрос: сверхчеловек. Этот антихрист, этот господин земли доводит свой эгоизм щедрости до невообразимых размеров, демонстрацией щедрости и жертвенности он вновь напоминает человеку, каким опасным и невинным зверем тот когда-то был. Никакого альтруизма, альтруизм – это мораль рабов, мораль господ – это мораль эгоизма щедрости. Конечно, в быту и в хозяйстве невозможно обойтись без экономии, а, значит, и без адаптации к дефициту. Но это не вся земля, это лишь часть земного бытия, а другая часть земного бытия может быть вовсе не подчинена принципу дефицита. Отсюда последовательно вырастает идея иерархии. Если бы пришествие сверхчеловека на землю раз и навсегда освободило землю от дефицита и экономии, то это было бы второе пришествие Христа. Но Ницше настаивает на пришествии не Христа, а Антихриста. Явление Антихриста не утопическое, а вполне себе земное. Сверхчеловек – господин земли, это значит, что он несёт в себе лучшее, что есть на земле, природную, биологическую щедрость, заложенную так или иначе в каждом биологическом виде, кроме паразитов. Господин земли не адаптируется к среде, он адаптирует землю под нужды жизни. Важно подчеркнуть: не под свои нужды, а под нужды жизни. Под нужды человека природу адаптирует модерн и человек модерна, но это путь эгоизма скупости, путь невидимой руки рынка, которая в конечном итоге и задушила Бога, следовательно – это путь убийцы Бога. Подлинный господин земли подобен пчеле или шелкопряду, которые производят больше мёда или шёлка, чем им нужно для жизни. Зачем они это делают? Вряд ли запасаются на всякий случай, дикая природа не так предусмотрительна. Нет, здесь заложено лишь стремление, свойственное любой закваске – оставить на неживом печать жизни, преобразовать землю так, чтобы какой-нибудь живой организм мог жить на ней, не адаптируясь. Ведь вся земная атмосфера, в конце концов, создана водорослями, которые тысячелетиями вырабатывали кислород, тем самым они создали среду для жизни на суше. Сверхчеловек находится на вершине иерархии, поскольку он лучше преобразует землю таким способом, разрушая её и создавая нечто новое. Он делает это лучше человека, и потому в иерархии находится выше человека. Человек сам не способен выпутаться из мальтузианской ловушки, сверхчеловек может освободить его от неё, но не единожды и не навсегда, а от раза к разу. Выглядеть это может так же по-разному: и как дарение хлеба, и как дарение яда. И то и другое практиковалось, например, в древнем Риме. Бесплатные раздачи хлеба бедным сосуществовали с бесплатной раздачей яда тем, кто попросит об этом у сената. И то и другое – лишь различные проявления эгоизма щедрости.

 

 

 

 

1. Ф. Ницше, "Сумерки кумиров или как философствуют молотом".

2. URL: https://www.nature.com/articles/ncomms15964

3. Данилов А.Б., Илюьясов Р.Р. Влияние половых гормонов на различия в восприятии боли // РМЖ. Болевой синдром. 2015. С. 3–6.

4. URL: https://www.remedium.ru/doctor/neurology/detail.php?ID=70979

5. URL: https://aif.ru/health/311737

6. Модестин. Дигесты. 1.2.25