Вечное возвращение и вечное изобилие

 

Сергей Пациашвили

 

Важно понимать, что всюду, где Ницше говорит о вечном возвращении, он говорит о нём, как о вечном изобилии, и, по сути, использует теорию возвращения для объяснения изобильности жизни.  Причём о вечном возвращении Ницше говорит ещё в самых ранних своих сочинениях, как, например "О пользе и вреде истории для жизни". Это не было откровением книги "Так говорил Заратустра", это не тот концепт, который сформировался в его учении со временем, как, скажем, "смерть Бога" или "нигилизм", это то, что присутствовало в самом начале, как только Ницше встал на путь самостоятельного мыслителя, также, как и "дионисийство", и красной нитью проходило через каждый его трактат. Поэтому совершенно нелепыми звучат различные интерпретации, которые пытаются рассматривать вечное возвращение, как мысль, которую Ницше намеренно выражал туманно и готовил её раскрытие напоследок (Хайдеггер), или которые говорят о вечном возвращении как о вечном возвращении того же самого (Лёвит). Добавление "того же самого" возникло, видимо, из-за слишком буквального толкования отрывка из "Так говорил Заратустра", где понятие вечного возвращения впервые рассматривается обособленно от всего остального, вне контекста, и потому возникает искушение так его и прочитать. Хотя как раз "вечное возвращение" никак нельзя рассматривать вне контекста, иначе мы просто придём к абсурдизации концепта, как, в конечном итоге, и пришёл Лёвит. У Ницше вечное возвращение всегда находится в контексте, и этим контекстом для него является концепция "дионисийства". Дионисийская весёлость, изобльность, дионисийское опьянение –это постоянные спутники вечного возвращения, которые порой встречается в следующих друг за другом главах, как последнем разделе "Воле к мощи", или помещаются в одном афоризме, а то и в одном предложении через запятую. Вечное возвращение совершенно неотделимо от дионисийства, можно привести массу цитат из разных сочинений, подтверждающих это. Например, вот как заканчивается сочинение "Сумерки кумиров", прочнее некуда связывая воедино Диониса и вечное возвращение: "Ибо лишь в дионисических Мистериях, в психологии дионисического состояния выражает себя основной факт эллинского инстинкта – его «воля к жизни». Что обеспечивал себе эллин этими мистериями? Вечную жизнь, вечное возвращение жизни; будущее, обетованное и освященное в прошедшем; торжествующее Да, сказанное жизни наперекор смерти и изменению; истинную жизнь как общее продолжение жизни через соитие, через мистерии половой жизни. Поэтому сам символ половой жизни был почитаем греками, был подлинно глубоким смыслом среди всего античного благочестия. Всё, что присутствует в акте соития, беременности, родов, возбуждало высшие и торжественные чувства. В учении Мистерий освящено «страдание»: муки роженицы» освящают страдание вообще, – всякое становление и рост, всё, что служит залогом будущего, обусловливает страдание… Чтобы существовала вечная радость созидания, чтобы воля к жизни вечно подтверждала саму себя, для этого должны также существовать «муки роженицы»… Все это означает слово «Дионис»: я не знаю высшей символики, чем эта греческая символика, символика дионисий. В ней религиозный смысл придается глубочайшему инстинкту жизни, инстинкту будущности жизни, вечности жизни, – самый путь к жизни, соитие, понимается как священный путь… Только христианство, с лежащим в его основе ресентиментом по отношению к жизни, сделало из половой жизни нечто нечистое: оно забросало грязью начало, предпосылку нашей жизни…

5

 Психология оргиазма, как бьющего через край чувства жизни и силы, внутри которого даже страдание действует как стимул, дала мне ключ к понятию трагического чувства, неверно понятого как Аристотелем, так и в особенности нашими пессимистами. Трагедия так далека от того, чтобы доказывать что-либо в пользу пессимизма эллинов в шопенгауэровском смысле, что скорее ее следует считать решительным опровержением этого пессимизма и противоположной ему инстанцией. Говорить жизни «да» даже в самых непостижимых и суровых ее проблемах; воля к жизни, ликующая, когда она приносит в жертву собственной неисчерпаемости свои высшие типажи, – вот что назвал я дионисическим, вот в чем угадал я мост к психологии трагического поэта. Не для того, чтобы освободиться от ужаса и сострадания, не для того, чтобы, очиститься от опасного аффекта бурной его разрядкой – так понимал это Аристотель, – но для того, чтобы, наперекор ужасу и состраданию, самому быть вечной радостью становления, – той радостью, которая заключает в себе также и радость уничтожения… И тут я снова соприкасаюсь с тем пунктом, из которого некогда вышел, – «Рождение трагедии» было моей первой переоценкой всех ценностей: тут я снова возвращаюсь на ту почву, из которой растет мое «хочу», мое «могу», – я, последний ученик философа Диониса, – я, учитель вечного возвращения…"

Для начала, этот отрывок проясняет совершенно очевидную связь дионисийства с концепцией изобильности жизни и с вечным возвращением. И здесь сразу встаёт вопрос, как вообще можно представить себе одновременно вечное возвращение и вечное изобилие? Если говорить о вечном возвращении того же самого, то здесь не может быть никакого изобилия, мир состоит из вполне определённого числа частиц, комбинации которых повторяются снова и снова. Откуда взяться изобилию? И только когда мы говорим не о возвращении всего и того же самого, а о вечном возвращении жизни, тогда становится возможным какое-то изобилие. Это может быть вечное изобилие ресурсов для жизни, понимание жизни, как роскоши, когда полноценная жизнь – это жизнь на широкую ногу, и тогда остаётся лишь вопрос, как это изобилие связано с вечным возвращением к жизни одних и тех же живых организмов? Как видно из отрывка выше, идея изобильности для жизни ещё неизбежно связана со страданием, жертвенностью и родовыми муками. Само по себе трагическое, как феномен эстетический и социальный – это нечто тесно связанное с изобилием. То есть, изобильность в понимании Ницше – это в некотором роде щедрость, эксплозия. Готовность принести себя в жертву тоже можно рассматривать, как эксплозию. Но жертвоприношение, физическая гибель уже не представляет собой невосполнимой утраты, природа снова воскресит умершего, единственное, чем рискует тот, кто жертвует – это расстаться со своим имуществом, со своими близкими и друзьями, то есть обречь себя на разлуку. И вот это уже есть изобилие: в жизни не бывает невосполнимых утрат, не бывает дефицитности, любая дефицитность – это лишь результат заблуждения, недоразумение. А раз так, то нет смысла слишком беречь свои имущество и жизнь, нет никакого смысла соблюдать десять заповедей, ведь всё утраченное неизбежно вернётся снова и снова. Любая щедрость обернётся приобретением, любая гибель – воскрешением. Отсюда, кстати, напрямую вытекает имморализм Ницше, ведь мораль, по сути, всегда базируется на некоторой презумпции дефицитности. "Не убей", ведь каждая жизнь уникальна, "не укради", ведь имущество – это такая редкость. Если убрать эту презумпцию дефицитности, то останется только воля Судьбы, жребий. На любую потерю, как и на любое приобретение можно сказать – что ж, так выпал жребий, так упали кости. В древности не редким явлением были даже суды по жребию, когда не понятно было, кто из двух акторов прав, и судьи просто бросали жребий. Между прочим, так могли решаться даже споры о жизни и смерти, и тогда казнили не того, кто виноват, а того из двух, кому достался соответствующий жребий. В судебнике Ивана IV – российском своде законов 16-го века, и, возможно, лучшем своде российских законов за всю историю России, хорошо прописано, как следует проводить такие жеребьёвки, также был предусмотрен такой вид разбирательства, как "поле", то есть поединок насмерть между акторами, где шансы обоих уравнивались так, чтобы победа зависела от жребия. Нечто подобное было и у древних греков, и связано это было чаще всего с таким учреждением, как храм Диониса и Аполлона в Дельфах. Очень важным для понимания древних греков является тот факт, что роль верховного суда для всех греческих полисов играл Дельфийский храм, который кроме того был занят ещё тем, что давал предсказания на будущее, пытаясь угадать: кому какой жребий достался от рождения.

Собственно, известный факт, что до того, как Дельфийский храм стал храмом Аполлона и Диониса, он был храмом Фемиды – богини правосудия. Последнее пророчество, данное дельфийскими жрецами – это предсказание, что принятие христианства погубит Рим, в отместку за это христиане разгромили храм в конце 4-го столетия. После этого про храм в Дельфах и суды по жребию вспомнили только в эпоху Возрождения, в Италии тогда возродилось некое подобие судов по жребию, именуемое дуэлями. Можно сказать, что все усилия и вся изобретательность подвижников Возрождения были направлены на то, чтобы превратить Ватикан в аналог Дельф, а собор святого Петра уподобить Дельфийскому храму. И воистину, подлинное Возрождение осуществиться в тот день, когда будет восстановлен и восстановит свою службу Дельфийский храм. Для этого нужно понять, что Дионис, презумпция изобильности жизни и Дельфийский храм с его жеребьёвками – это вещи, неразрывно связанные между собой, что и показывает нам Ницше.

"Анти-Дарвин. – Что касается пресловутой «борьбы за существование», то она представляется мне скорее голословным утверждением, нежели чем-то доказанным. Она присутствует, но как исключение; суммарный аспект жизни –не нужда, не голод, а, напротив, богатство, изобилие, даже абсурдная расточительность, – там, где борются, борются за мощь… Не следует путать Мальтуса с природой". (Ф. Ницше, "Сумерки кумиров или как философствуют молотом"). Для Ницше феномен жизни неизбежно связан с расточительством, и Дионис – это символ именно такого изобильного расточительства. Диониса нередко изображали с рогом изобилия в руках, или с виноградной лозой, которая в Античности была символом сродни рогу изобилия. И поэтому Ницше совершенно прав, когда в "Сумерках кумиров" пишет: "Я был первым, кто, для уразумения более древнего, еще богатого и даже бьющего через край эллинского инстинкта, отнесся всерьез к тому удивительному феномену, который носит имя Диониса: он объясним единственно избытком силы". Что интересно, в оригинале на немецком языке для обозначения выражения "бьющий через край" Ницше использует термин "überströmenden". При этом корень этого слова означает что-то вроде "лить", "проливаться", а приставка über, надо думать, означает некоторую изобильность, отсюда überströmenden – переливаться через край, избыточно литься. Термин переведён правильно, здесь нет сомнений, и в таком случае нужно иначе взглянуть и на термин "übermensch", где используется та же самая приставка. По привычке мы обычно переводим этот термин как "сверхчеловек", но нужно понимать, что übermensch – это, буквально, нечто, льющее через край человека, сверхщедрый, сверхэсплозивный человек или даже уже не человек, а существо, превосходящее в своей эксплозии даже человека, сверхэксплозив. И эта концепция ничем не противоречит вечному возвращению, а гармонично сочетается с ним, более того, такое расточительство невозможно представить без вечного возвращения, иначе оно быстро окончилось бы разорением и истощением. Только уверенность в том, что одни и те же живые организмы будут возрождаться к жизни снова и снова, позволяет этим организмам быть расточительными и безжалостными к себе, не опасаясь оставить после себя пустыню.

Итак, Дионис – это одновременно символ изобильности и символ вечного возвращения, как страдающий, убитый и воскресший бог. В этом отношении он похож на Христа, но нельзя забывать, что Христос хоть и считается воскресшим богом, ему всегда поклоняются, как распятому, а распятие – это орудие пытки бога. Вот, например, как сравнивает Христа и Диониса Ницше: "Дионис против «распятого» — вот вам антитеза. Это не различие относительно мученичества, — просто мученичество здесь имеет иной смысл. Сама жизнь, вечное её плодородие и возвращение обуславливает муку, разрушение, волю к уничтожению... в другом же случае страдание, сам «безвинно распятый» оказываются возражением жизни, формулой её осуждения. — Тут догадка: вся проблема — в смысле страдания: либо это христианский смысл, либо смысл трагический... В первом случае страдание должно стать путём к вечному блаженству, в последнем же само бытие оказывается достаточно блаженным, чтобы быть оправданием даже такого чудовищного страдания. — Трагический человек говорит «да» даже самому суровому страданию — он для этого достаточно силён, полон, обожествлён. — Христианский человек отрицает даже самый счастливый жребий на земле: он достаточно слаб, беден, обездолен, чтобы страдать от жизни в любой её форме... «Бог на кресте» — это проклятье самой жизни, перст, приказующий от жизни отрешиться, избавиться; растерзанный на куски Дионис — это обет во имя самой жизни, обещание её: она будет вечно возрождаться и восставать из разрушения". [Ф. Ницше, "Воля к мощи"].

И всё-таки, бог Дионис не является той сверхъестественной силой, которая заставляет живые организмы снова и снова возрождаться из праха. Нужно понимать, что для Ницше, как и для греков, бог – это лишь метафора и обобщённый тип некоего живого существа, как правило, внешне похожего на человека. Да и вообще, нет никакой стоящей над миром силы, которая заставляла бы всех воскресать снова и снова, это происходит само собой. В этом отношении концепция Ницше напоминает буддистские представления о реинкарнации. В буддизме тоже нет никакой сверхъестественной силы, никакого бога или иного кукловода, который заставлял бы живых организмов снова возрождаться к жизни. Реинкарнация – это закон природы, который можно объяснить научными средствами, единственное, в буддизме есть присущая всем нигилистическим религиям враждебность по отношению к природе, поэтому реинкарнация – это проклятие человека, наказание, обрекающее его на постоянные муки, и цель существования – это вырваться из этого колеса сансары, чтобы больше не рождаться. Для Ницше, напротив, вечное возвращение – это благая весть, евангелие земли, возвращающее ценность земному миру (а никакого другого мира и нет), откровение о великом празднике, именуемом жизнью, и этот праздник не могут омрачить ни войны, ни лишения, ни тяжёлые болезни.

Клеточная структура, из которой состоит живой организм, представляет собой белковую комбинацию с сильно ограниченной вариативностью. Это значит, что в пределах одной биологической формы число комбинаций клеток, составляющих организм отдельной особи, существенно ограничено, ограничено и число комбинаций генов в ДНК, поэтому одни и те же особи будут повторяться снова и снова в пределах своей биологической формы. В этом нет никакого мистицизма, для этого не нужна никакая душа, никакой бог, никакая сверхприродная сила. Хотя, жизнь в некотором смысле сама является этой космической сверхприродной силой, возникновение жизни во Вселенной нельзя назвать случайным явлением, это неукоснительный закон и необходимость, заложенная во Вселенной ещё в самом начале, в величине таких физических констант, как масса электрона, скорость света, постоянная Планка. Ньютон ведь был недалеко от истины, когда предположил, что в основе Вселенной должен был находиться некий высший разум, который дал изначальный импульс, благодаря чему Вселенная под действием сил притяжения не сжалась в следующий миг после того, как возникла. Только разум – это уже преувеличение, по сути, чтобы Вселенная не сжалась в первый миг после своего возникновения, ей всего-навсего нужен был катализатор, то есть вещество, способное ускорять химические реакции. Катализатор вступает в химические реакции, но сам в них не расходуется, поэтому в начале и в конце химической реакции у нас, как правило, одинаковое количество вещества катализатора. Поэтому такого вещества нужно совсем немного, оно снова и снова может вступать в реакции и ускорять их ход. Для этого не нужен никакой разум. Йод, который ускоряет реакцию распада перекиси водорода на воду и кислород, не обладает никаким разумом.

H2O2 + I= H2O + IO

H2O2 + IO = H2O + O2 + I

 Как мы видим в формуле выше, в начале и в конце данной химической реакции у нас будет одинаковое количество йода. Очевидно, что, чтобы Вселенная не погибла, ей с самого начала нужен был катализатор, который ускорял бы химические реакции и тем самым ускорял бы расширение Вселенной. На роль такого катализатора лучше всего подходит то, что в современной физике называется "тёмной материей", эта "материя" с самого начала ускоряла термоядерные и химические реакции во Вселенной, давая каждый раз ей дополнительный импульс для расширения. Разные катализаторы по-разному ускоряют химические реакции. Есть такие, которые ускоряют реакцию в 10 раз, как упомянутый выше йод, а есть такие, которые могут ускорять реакцию в 10 тысяч раз. При таком большом ускорении наблюдаются довольно интересные эффекты, например, химическая реакция уже не может протекать плавно, она начинает протекать скачками, и это временно нарушает равновесие с окружающей средой. Если процесс происходит плавно, и вещество находится в равновесии с окружающей средой, то энтропия неизбежно возрастает. А вот если равновесие нарушается, то местами энтропия может и убывать. В этих местах, условно говоря, время будет повёрнуто вспять, как если бы старик начал молодеть. Но может ли такое происходить не в одном месте, а сразу со всем веществом? Это крайне важный вопрос для вечного возвращения, только если энтропия тотально может убывать, возможно возвращение к жизни погибших особей.  Ещё не так давно любой физик сказал бы нам, что тотальное убывание энтропии невозможно, но недавняя статья в журнале "Communications Physics" убедительно доказывает, что обратная энтропия возможна, время в квантовой механике может течь вспять. [Rubino, G., Manzano, G. & Brukner, Č. Quantum superposition of thermodynamic evolutions with opposing time’s arrows. Commun Phys 4, 251 (2021).]. Теперь остаётся лишь дождаться исследований, которые будут изучать течение времени в молекуле ДНК, которая подчиняется тем же законам квантовой механики, что и прочие, взятые отдельно молекулы.

Даже если говорить не о тотальном, а о локальном убывании энтропии в одном месте, то нужно сказать, что в настоящее время все известные науке катализаторы, способные ускорять химическую реакцию в 10 000 раз, – это органические катализаторы, то есть такие, которые неразрывно связаны с жизнедеятельностью живых организмов. Если рассматривать "тёмную материю", как некий прототип живого вещества, то есть, самый древний и сложный катализатор, то, конечно, локально она точно могла бы поворачивать время вспять. Без этого Вселенная просто погибла бы в первые мгновения своего существования. В некоторых местах во Вселенной процессы шли не с возрастанием, а с убыванием энтропии, это не позволяло Вселенной полностью сжаться под действием сил притяжения. Например, если катализатор ускорял реакцию превращения водорода в гелий, то это могло приводить к термоядерным взрывам такой силы, что они снова разгоняли Вселенную, заставляя её расширяться и преодолевать силы притяжения. То есть, в самом начале Большой Взрыв должен был сопровождаться массой малых взрывов, которые ускоряли бы расширение. Когда появились тяжёлые химические элементы, вплоть до кислорода, реакции между ними также происходили с участием катализаторов, в том числе таких, как "тёмное" вещество. В результате таких ускоренных в десятки тысяч раз химических реакций и возникли первые живые организмы. То есть, первые живые организмы возникли, можно сказать, в результате мутации "тёмного" вещества.  Отсюда напрашивается два вывода. 1. Жизнь представляет собой космическое явление, при этом не нужно искать никаких причин происхождения жизни, она происходит неизбежно, как трансформация и усложнение "тёмного" вещества, и присутствует во Вселенной повсеместно, хоть чаще всего и в довольно примитивных формах. 2. Раз уж одно из свойств жизни заключается в обращении времени вспять, то нет ничего удивительного в том, что одни и те же особи живых организмов будут повторяться снова и снова.

Разумеется, чем примитивнее живой организм, тем быстрее он будет возрождаться к жизни. Одну и ту же муху человек может прихлопнуть за свою жизнь несколько раз. Не похожих мух, не клонов, а одну и ту же, многократно убитую и воскресшую к жизни в другом месте и в другом составе. Хотя, судя по всему, процесс ускоряется, если в состав нового тела особи входит какая-то часть тех же самых молекул, что входили в её состав в старом теле. В противном случае была бы высока вероятность, что особи будут существовать одновременно со своими клонами. В примитивной одноклеточной жизни, разумеется, так и происходят, здесь совершенно идентичные друг другу особи могут существовать в одно и тоже время в одном месте. У более сложных форм жизни уже важное значение имеет уникальность особи, её перформативность. Разумеется, даже по теории вероятности самопроизвольное клонирование сложных организмов является событием настолько маловероятным, что его уже можно считать невероятным. Сложности добавляет ещё то, что сложные организмы являются гетеротрофами, то есть, чтобы жить, они должны питаться другими живыми организмами. Стало быть, после смерти этого организма, когда его тело разложится на составляющие, для воскрешения будут использованы не мёртвые строительные материалы, а другие, примитивные живые организмы, которые служат пищей для сложных организмов, и уже затем через эти простые организмы молекулы могут войти в состав тела сложных, когда, например, будут употреблены в пищу матерью во время вынашивания плода. То есть, сначала должны возродиться к жизни эти более простые организмы, чтобы затем быть использованными для возрождения более сложных. Это существенно увеличивает разнообразие и невозможность воскрешения в пределах одного человеческого поколения. Да, одноклеточные особи могут копировать друг другу в одном поколении, но только когда им никто не мешает, если же их употребляют в пищу, процесс свободного воспроизводства прерывается, а если и того, кто их употребил в пищу, тоже кто-то съест, то это ещё больше прерывает процесс свободного воспроизводства. Таким образом, чем больше у нас звеньев в пищевой цепочке, тем больше будет разнообразия на вершине этой цепочки. Это и формирует уникальность сложных форм жизни в пределах одного поколения. С другой стороны, есть способ сократить этот путь и увеличить однообразие воспроизведения, если, например, бережно относиться к природе и не допускать её разорения. 

Понятно, что понимаемая так, как описано выше, теория вечного возвращения противоречит теории эволюции и, кажется, вообще ставит под сомнение происхождение одних биологических форм от других. Поэтому Ницше регулярно возражает против дарвинизма и набирающей в его время популярность дарвиновской теории эволюции. Хотя при этом Ницше вовсе не отрицает, что одни биологические формы могут происходить из других. Дело в том, что сам молекулярный состав живого организма на протяжении его жизни меняется, меняется даже количество молекул в его теле. Очевидно, что количество молекул у новорожденной и зрелой особи будет совершенно разным. Стало быть, не все молекулы, которые когда-то входили в состав данной особи, являются определяющими для её существа, а только какая-то часть. И мы вполне можем предположить, что эта часть молекул может совпадать у особи обезьяны и особи человека, а также и у особи какого-нибудь другого вида, который ещё не произошёл, а только может произойти. Здесь вполне возможна вариативность, и происхождение одних биологических форм из других с теми же особями, что имели место в старой биологической форме. Косвенно это подтверждает и феномен рекапитуляции: человеческий эмбрион в утробе матери повторяет формы эмбриона лягушки, грызуна и обезьяны. Некоторые особи человека вполне могут воскреснуть особями какой-нибудь обезьяны. Это не противоречит теории вечного возвращения. А вот эволюция в понимании Дарвина, то есть выживание самых приспособленных – противоречит. Оно и понятно, ведь сама по себе теория Дарвина исходит из презумпции дефицитности: особи и стаи должны бороться между собой за дефицитные ресурсы, сама окружающая среда предстаёт для них таким дефицитным ресурсом, поэтому выживет только тот, кто может лучше других адаптироваться к этому ресурсу. Всё это никак не уживается с гипотезой о изобильности жизни. Хотя, какой-то элемент приспособления есть и у Ницше, ведь организмы меняют свою форму, попадая в другую среду. Но все эти новые органы и признаки скорее используются не для приспособления к среде, а для этого, чтобы наиболее успешно эту среду игнорировать и жить беспечно своей жизнью. "Все конкурирует‚ чтобы удержать на плаву свой тип; животные‚ у которых есть внешние признаки‚ отводящие от них ту или иную опасность‚ не утрачивают их‚ если попадают в условия‚ где опасности нет… Когда они обитают в местах‚ где внешние покровы больше их не прячут‚ они отнюдь не сливаются с окружающей средой" [Ф. Ницше, "Воля к мощи"]. В случае адаптации к дефициту старые признаки, наоборот, должны были бы в скором времени исчезнуть. Отсюда можно предположить, что цель любых изменений формы живого организма – это коммуникация с другими живыми организмами, и внешняя среда не должна быть помехой для этой коммуникации, поэтому создаются средства, которые упраздняют эту помеху, например, позволяют игнорировать окружающую среду во время спаривания. Такое происхождение новых органов и признаков действительно вытекает из вечного возвращения, понимаемого, как вечное изобилие. Мы можем продолжить эти выводы на человека, на его технологии. Есть мнение, что задача технологий – покорять природу, видоизменять окружающую среду, но исторически их задача всегда одна: создание средств для успешного игнорирования среды, чтобы среда не отвлекала людей от коммуникации между собой. Или греческий театр, эстетика трагического, которую мы упоминали в цитате Ницше выше – это тоже способ коммуникации, максимально игнорирующий окружающую среду.

Пусть никого не смущают те сильные позиции, на которых пока ещё находится дарвиновская теория эволюции, ведь даже указанный выше эксперимент, описанный в журнале "Communications Physics", ставит под сомнение дарвиновскую теорию. Время может течь вспять, энтропия может протекать в обратном направлении. Физик Шрёдингер как-то утверждал, что мутация молекулы ДНК – это результат квантового скачка, как при изменении орбиты электрона в "атоме". Сомневаться в этих словах выдающегося физика у нас нет никаких оснований. А раз так, то можно предположить, что мутации – это процессы, которые могут протекать как в классической механике с возрастанием энтропии, так и с убыванием энтропии. Между тем, если рассматривать с точки зрения физики дарвиновскую теорию, то мутации должны происходить строго с возрастанием энтропии. Новый признак должен быть только средством для приспособления к окружающей дефицитной среде, а раз так, то в момент мутации молекула ДНК должна находиться в термодинамическом равновесии с этой окружающей средой. Ведь приспособление – это стремление к некоторому равновесию со средой, к выравниванию потенциалов, как в случае с горячим чаем, который постепенно остывает до комнатной температуры, то есть до температуры окружающей среды. Это и называется: возрастание энтропии. А теперь представим некую квантовую чашку чая, в которой чай сначала остывает, потом опять сам по себе нагревается, потом снова остывает, и снова нагревается. Такой чай может вообще никогда не остыть до комнатной температуры. Вот примерно такой чашкой является молекула ДНК во время мутации, так как энтропия в ней может как убывать, так и возрастать. Адаптация к окружающей среде здесь возможна, но крайне редко, также редко, как наша квантовая чашка остывает до комнатной температуры. Какая-то вероятность, что из тысячи чашек одна возьмёт, да и остынет до комнатной температуры – конечно есть. Ведь теория Дарвина не возникла на пустом месте, Дарвин исследовал реально существующие живые организмы, которые адаптировались к окружающей среде. Только эти организмы были либо домашними животными, либо паразитами, что в принципе – одно и тоже. То есть, это были такие организмы, которые представляют собой исключение, а не правило. По теории вероятности, паразиты возможны в природе, они возникают сами собой или по давлением других живых существ, когда мутации проходят строго в сторону адаптации к окружающей среде. В остальных случаях мутации проходят совсем по другому пути, никак не связанному с адаптацией. И если возвращаться к нашей метафоре с квантовой чашкой чая, то также по теории вероятности может получиться так, что чашка вообще может не остывать до комнатной температуры, и все мутации ДНК будут направлены исключительно в сторону убывания энтропии. Такие редкие типы лучше всех прочих игнорируют окружающую среду, они обладают уникальными навыками коммуникации с живыми организмами, которые позволяют им держаться на плаву даже в самых невероятных ситуациях и созидать такое, что больше никому не под силу. Судя по всему, такие типы Ницше и называл наиболее успешными, высшими типами.