«Ницше помог русским интеллектуалам обрести свободу духа»: 

Юлия Синеокая о восприятии философа в России

 

8 декабря 2014

 

 

Юлия Синеокая - доктор философских наук, заведующая сектором истории западной философии Института философии РАН, руководитель проекта «Анатомия философии: как работает текст»

В тот момент, когда официальная культура вновь на грани объявления Ницше вне закона, издательство «Культурная революция» выпускает полное собрание сочинений философа в 13 томах, которое готовилось в течение последних десяти лет. T&P спросили доктора философских наук Юлию Синеокую об истории русского ницшеанства и причинах вневременной популярности философа.

 

— Как Ницше исторически воспринимался в России?

— На рубеже XIX–XX веков Россия лидировала по популярности Ницше. Потом с 1923 по 1988 годы его труды были изъяты из интеллектуального оборота, отечественная культура прошла через десятилетия деницшефикации. С началом горбачевской перестройки Ницше перестал быть persona non grata. Популярность его идей в России вновь обрела размах. Знаменитый черный свасьяновский двухтомник его работ, выпущенный в 1990 году стотысячным тиражем, выдержал не одно переиздание.

Кстати, одна из первых в мире попыток издания полного собрания сочинений философа была предпринята на русском языке в 1909 году. В редакционную группу входили Фаддей Зелинский, Семен Фран­к, Георгий Рачинский, Михаил Гершензон и Яков Берман, им помогали Андрей Белый и Валерий Брюсов. В результате с 1909 по 1912 годы «Московское книгоиздательство» выпустило четыре тома. Были опубликованы «Рождение трагедии»(1912), «Несвоевременные размышления» (1909), «Человеческое, слишком человеческое»(1911) и «Воля к власти» (1910). К сожалению, это собрание сочинений так и осталось незавершенным. Тем не менее, к 1911 году почти все работы Ницше уже были переведены на русский язык. Так что нынешнее полное критическое собрание сочинений в 13 томах, осуществленное с 2005 по 2014 годы издательством «Культурная революция», продолжает отечественную традицию ницшеиздания.

— А в чем причины такой сенсационной популярности?

— Что касается дебюта Ницше в России на рубеже XIX–XX веков, то главным резоном был кризис ценностей. Традиционные идеалы и ориентиры отечественной интеллигенции померкли, перестали животворить. На­чинался поиск новой миссии, нового служения. Марксизм только еще завоевывал сторонников, антигегельянский позитивизм и материализм шестидесятых годов XIX века утратили свою интеллектуальную привлекательность, идеология народничества практически дискредитировала себя. Страна оказалась в идеологическом вакууме, время требовало новых ярких идей. Ницше помог русским интеллектуалам обрести свободу духа.

Занятие культурой в России традиционно воспринималось с точки зрения морали как непозволительное, бессмысленное, интеллектуальное барство, — поскольку оно не рассматривалось как прямое служение народу. Ницше провозгласил абсолютную ценность эстетического начала, оправдал свободу творчества смыслом жизни и богоподобием творящего. В моду стали входить такие экзистенциалы, как свобода, бунт, творческий порыв, личный мистический опыт.

Кроме того, критика Ницше исторического христианства отвечала усилившимся исканиям религиозного обновления, попыткам модернизации православия. С дугой стороны, поэтический талант философа перекликался с традиционной для русской культуры связью отвлеченной мысли и художественной литературы. Социальная критика, моралистичность и публицистичность, присущие образу мысли отечественной интеллигенции, были близки ницшеанскому пафосу. Апокалиптические элементы философии Ницше звучали эхом эсхатологическим предсказаниям Льва Тол­стого и Владимира Соловьева, а его гневные филиппики против дека­данса и нигилизма европейской культуры перекликались с кри­тикой Запада славянофилами. Парадоксальным образом увлечение творчеством Ницше также способствовало в России воз­рождению интереса к собственной культуре. Интеллектуалы искали «русского Ницше», обнаруживая его не только в Достоевском (Шестов), но и в Леонтьеве (Розанов), и в Розанове (Мережковский), и даже в Лермонтове (Соловьев).

Если говорить о новых временах, то, по большому счету, когда в перестроечную эпоху Ницше вновь стал у нас в стране «властителем дум», причины его «возвращения» во многом оказались сходными с причинами его триумфального прихода в Россию сто лет назад. В 1980-е годы тексты Ницше способствовали процессу духовной модернизации — высвобождали из–под гнета авторитетов, задавали смысловой вектор самосозидания, помогали людям найти опору в самих себе, критически осмыслить прошлое, обратиться к европейским ценностям, свободе и творчеству.

Отличие рубежа XX–XXI столетий от рубежа XIX–XX веков состоит в том, что сегодня Ницше оказался политически крайне ангажированным мыслителем. Я говорю не только о национал-социалистических и традиционалистских коннотациях. Ницше во многом определяет современную политическую философию. Несмотря на аристократический пафос, критику идеалов социальной справедливости и равных прав, антидемократические, антисоциалистические, антиэгалитарные и антифеминистические филиппики Ницше, растет число писателей и аналитиков, в работах которых Ницше предстает сторонником либерализма и социал-демократии.

— Наверное, восприятие Ницше у нас было специфично?

— На мой взгляд, отношение к философии Ницше в России может служить отражением процесса конструирования российской идентичности. Используя известную формулу Бориса Гройса «Россия как подсознание Запада», рискну утверждать, что философия Ницше может быть рассмотрена как подсознание русской культуры на протяжении всего ХХ столетия. Это верно как в отношении русского религиозного ренессанса рубежа XIX–XX столетий, коммунистической эры, эпохи перестроечной оттепели, так и для нынешней «консервативной революции», идеологи которой провозгласили войну интеллектуальному наследию Ницше.

Во многом положительная или отрицательная оценка философского наследия Ницше отечественными мыслителями зависит от того, рассматривается ли поиск русской идентичности как способ сблизиться с Западом, залог вестернизации России, или же, напротив, как основание изоляционизма через «национализацию» России-не-Европы.

В конце XIX столетия с именем Ницше связывались исключительно лишь негативные коннотации. На страницах журналов философ представал нигилистом, амморалистом, атеистом, «плоть от плоти загнивающего Запада». По аналогии с нашими днями, конец XIX века можно охарактеризовать как эпоху «культурного консерватизма», своеобразие которой состоит в том, что обращение к истокам европейской духовности носило не революционный, а именно консервативный характер. Отечественные мыслители стремились не противопоставить прошлое Европы ее настоящему, но найти такие ценностные основания, которые бы позволили Европе оставаться Европой, несмотря на появление новых культурных феноменов типа философии Ницше.

Российские мыслители — Николай Грот, Лев Лопатин, Лев Толстой стремились вернуть культуре ее классическую форму — форму единства трех первоценностей, распадавшегося, по их убеждению, в сознании европейца на отвлеченные начала жизни и познания; найти путь органического и гармоничного примирения разума и веры, жизни и культуры, политики и религии… Другими словами, они хотели снять те противоречия в европейской культуре, которые разрушали ее классический характер. Деятели российского культурного консерватизма искали свой путь в восстановлении старых ценностей, а время неумолимо звало к их переоценке.

В связи с сегодняшними реалиями мне бы хотелось вспомнить двух критиков Ницше столетней давности, идеи которых практически дословно воспроизводятся современными ницшеборцами. Это Николай Грот и Петр Астафьев. Грот решительно отвергал концепцию Ницше — «защитника чистого язычества», называя ее разрушением христианского религиозно-нравственного миросозерцания, во имя торжества прогрессивно-научного — языческого. Астафьев не мог принять этическую концепцию немецкого философа потому, что в его теории феномену нравственности отводилась лишь служебная роль как симптому жизни, а жизнь сама по себе возводилась в закон. При этом мораль, традиционно воспринимаемая европейским сознанием как мораль принципов, внутренних и безусловных законов воли, обращалась в мораль целей, определяемых критериями, стоящими по ту сторону нравственности.

Вообще первоначально, в конце XIX века (причем не только в России) идеи Ницше дали импульс к пробуждению культурного национализма. Затем суждения Ницше послужили моделью для поворота от культурного национализма к национализму политическому. Однако если в Европе смещение акцента с культуры на политику всегда вело к укреплению национальных государств, то в России русский политический национализм оказывался программой сохранения империи.

В начале XX века признание и высокая оценка Ницше стали преобладать. Деятели русского символизма, стремящиеся к выработке новой концепции искусства и поиску религиозного оправдания смысла творчества (Вячеслав Иванов, Андрей Белый, Дмитрий Мереж­ковский) увидели в Ницше религиозного пророка. Этот взгляд на Ницше был принципиально иным, чем в Европе. Идеи Ницше сыграли существенную роль в обращении новой формации идеалистов к религиозным основам культуры, стали средством раскрепощения индивидуальности, помогавшим человеку познать само­го себя в античном смысле этого слова, решить, кто он есть и каково его место в мире. В России обра­тились к творчеству Ницше как миросозерцанию, в основе ко­торого лежала вера в абсолютные ценности духа. Искусство рассматривалось как высшая форма человеческой деятельности. Писатели и художники видели в Ницше предвестника новой культуры, создателя нового типа человека — отважного, гордого, художественно одаренного и свободного духом. Молодые представители символизма отождествляли себя с Заратустрой, ис­кренне пытаясь играть его роль пророка, мятежника и бунтов­щика против ценностей старой культуры. Провозглашая художника сверхчеловеком, они видели долг творческой лич­ности в свободном от авторитетов выражении себя, своего отно­шения к миру.

— То есть центральное место в интерпретации русских деятелей заняла идея сверхчеловека?

— Я бы выделила не одну, а две центральных идеи. Первая — антиномия иерархизма культуры, и стихийности, хаотичности творческого порыва, идущая от ницшевской диады апполинийского и дионисийского начал. Вторая — это концепция сверхчеловека, обернувшаяся поиском идеала, нового мифа для нового мира. С одной стороны, это было стремление к обретению свободной, не угнетенной страхом, завистью, злобой, ненавистью и посторонними авторитетами личности, с другой — поиск религиозного принципа, вектора становления.

Традиция созидания нового мифа и нового человека была продолжена и в советские годы. До начала 1920 годов (в 1923–1924 годах по приказу Надежды Крупской тексты Ницше были запрещены и заперты в спецхраны) имя философа было крайне популярно в новом философско-этическом движении — богостроительстве, представлявшем собой марксистский суррогат религии. Его идеологи (Максим Горький и Анатолий Луначарский) пытались создать пролетарско-коллективистский миф сверхчеловечества и коллективного сверхчеловека. Среди революционных психологов и психоаналитиков, поддерживаемых Львом Троцким, Ницше также был фигурой номер один. С помощью его идей пытались создать новую человеческую породу. Когда стало понятно, что эта затея терпит крах, на наследие Ницше наложили табу.

— Кажется, что тут содержится внутреннее противоречие. Ведь сверхчеловек у Ницше принципиально индивидуален, это аристократ. Как этот миф может быть приложен к коллективистскому социалистическому проекту?

— Ницше неоднозначен, принципиально неуловим. Он никогда не предлагает никакой методики, рецептуры, не дает указаний, его рассуждения всегда символичны, и интерпретировать их можно по-разному. Каждый из интерпретаторов берет то, что соответствует его нуждам. Вячеслав Иванов, например, писал о том, что индивидуализм Ницше «убил старого бога» и обожествил сверхчеловека. А сверхчеловек убил индивидуализм… Ubermensch’a Ницше Иванов интерпретировал как принципиально неиндивидуальное начало, имеющее вселенский, даже религиозный смысл. Вячеслав Иванов писал о том, что люди уже давно потеряли вкус к частному, видел в сверхчеловеке Атланта, подпирающего небо и несущего на своих плечах тяготы мира. Многие русские писатели приветствовали в сверхчеловеке соборную личность, близкую идеальному типу древнегреческого бога Диониса, прообраза соборной архаической общины. Вячеслав Иванов, например, в противоположность Владимиру Соловьеву, видел в сверхчело­веке Ницше предшественника Христа и, в отличие от Ницше, не проти­вопоставлял Диониса Христу.

Идею сверхчеловека Ницше вовсю использовали и для воспитания новой формации людей социалистических. Восстание Ницше против морали мещанства, против церковных институтов, декларация необходимости выработки новых идеалов, пафос любви к грядущему, героическая обжигающая риторика созидания будущего — принципиальные составляющие социалистического мифа. Ницшеанские концепты «переоценки ценностей», «любви к дальнему», «философствования молотом» были востребованы теоретиками и практиками строительства «нового мира».

— То есть сверхчеловек — это просто некий горизонт возможностей?

— Да, это определенно так. Сверхчеловек — это вектор становления — стань собой, стань тем, кем ты являешься, и превзойди себя. На деле же люди не только советские, но и досоветские разочаровывались в своих конкретных попытках и экспериментах по конструированию сверхчеловека. Деятели Серебряного века на «Башне» у Вячеслава Иванова стремились преодолеть смерть с помощью ницшеанской интуиции. Созидатели Третьего завета видели в сверхчеловеке андрогинный идеал Творца… Очевидно, что духовная парадигма двадцатого века в России во многом была сформирована идеями Владимира Соловьева и Фридриха Ницше.

— Что подразумевал Ницше под вечным возвращением? Это одна из самых туманных его концепций.

— Это предельно жизнеутверждающая концепция. На свете не слишком много людей, которые не боятся сказать да жизни. Это интуиция жизни в вечности и обоснование этики при условии, что монотеистический Бог как опора моральных ценностей — необязательное допущение. Место Бога заменит круг вечности. Ницше близок Канту категоричностью своего морального императива. Помните формулу Канта: «Поступать нужно так, чтобы максима нашей воли могла бы стать основой всеобщего законодательства»? Императив Ницше мог бы звучать так: «Поступать нужно так, чтобы вы могли вынести бесчетное количество раз каждый ваш поступок в вечности, чтобы вы полюбили прожитую вами жизнь и желали бы прожить ее вновь и вновь». Совершая какой-то, пусть даже незначительный, шаг в повседневной бытовой круговерти, стоит помнить о том, что этот поступок уже никогда не уйдет из нашего существования, личного опыта, будет настигать нас опять и опять.

«Вечное возвращение» притупляет сковывающий ликование жизни страх смерти, конечности. Ужас перед гибелью, усилия, направленные на то, чтобы преодолеть смерть, опресняют соль жизни. Ницше близок грекам, знавшим, что пока мы живы, смерти нет, а когда придет смерть, нас уже не будет. «Вечное возвращение» — это откровение о том, что жизнь со всеми ее тупиками, болью и безысходностью стоит того, чтобы быть прожитой.

— Известный факт, что Ницше был поднят на знамена нацизмом во многом благодаря творческой работе его сестры над архивом его рукописей. Но если отбросить такие явные манипуляции, то как его идеи вписываются в риторику национализма и как они соотносятся с процессом формирования национальной идентичности?

— Сложный вопрос. Ницше не раз был использован идеологическими манипуляторами во многом из–за афористичности, беззащитной открытости своих эмоционально пробивающих фраз, доходящих до сердца и находящих отклик. Как гениальному психологу ему удалось добраться до архитепических пластов душ людей, разных людей. 

Во время Второй мировой войны в национал-социалистических манифестах широко использовались его цитаты. Очевидно, что определенный заряд для формирования культурной и национальной идентичности в философии Ницше заложен. Он был одним из самых востребованных мыслителей в бывших странах-участниках Варшавского договора после крушения социалистического блока, когда шел процесс формирования их новых культурных и национальных идентичностей.

— А как Ницше повлиял на формирование нашей постсоветской идентичности?

— Сегодня как для отечественного интеллектуала, так и для российского обывателя вопрос о своей идентичности представляет насущную жизненную проблему. Отправной точкой поиска национальной идентичности, постоянно подвергающегося перезагрузке, служит извечный русский вопрос о том, является ли Россия европейской страной или нет. Учение Фридриха Ницше единогласно трактуется всеми как манифест европейских ценностей. В последние двадцать пять лет были проиграны заново наиболее существенные варианты рецепции идей Ницше в России. За это время в нашей стране произошла идеологическая трансформация российской идентичности от формулы «Россия как одна из ветвей западной цивилизации» к формуле «Россия как отдельная, обособленная от Запада цивилизация — большой русский мир».

Ницше — индикатор времени. В течении последних 25 лет мы наблюдаем интересный феномен: позитивное отношение к Ницше преобладает в моменты европейской самоидентификации России, поворот к антизападничеству — сигнал к негативному отношению к наследию немецкого философа. Примечателен 1988 год — это год тысячелетия крещения Руси, выхода сочинения «Антихристианин» (первой опубликованной после 63-летнего перерыва работы Ницше в знаменитом сборнике «Сумерки богов») и год официального возвращения православия в Россию. Когда перестройка уже набрала обороты и архивы были открыты, наши соотечественники взахлеб начали читать тексты рубежа столетий. Казалось, что двадцатого века вовсе не существовало, вся его середина перестала быть реальной, и внимание было приковано к истокам, к досоциалистической эпохе. Читая сочинения деятелей русского религиозного ренессанса Серебряного века, интелектуалы обратились к Ницше. Именно Ницше помог тогда связать нашу современность с нашим прошлым, стал своеобразной «духовной скрепой», как сейчас принято говорить.

Обращение к прошлому было во многом необходимо, но в том, что лежит на поверхности, кроется ловушка. Увлекшись игрой в прошлое, имитацией, многие забыли о реальности. Многие проблемы столетней давности оказались бутафорскими, потому что невозможно додумать спустя сто лет то, что не было додумано в прошлом. От попыток решения проблем, волновавших наших предшественников век назад, не могла измениться реальность. Жизнь переставала быть живой, превращаясь в игру, имитацию, исторический спектакль. Постепенно традиционализм победил.

Мне кажется, что главный порок, изъян современной русской культуры — ее обращенность в прошлое, а не в будущее. Мы безутешно постоянно пытаемся вдохнуть жизнь в омертвевшие классические образцы, вернуться к архаике. Сегодня для этого действа существует прекрасный термин — «консервативная революция».

— Удивительно и парадоксально, что Ницше может восприниматься одновременно и как консервативная, и как революционная сила.

— В отечественном интеллектуальном дискурсе о постсоветской идентичности годы можно выделить три доминирующих парадигмы: либеральная, державная и националистическая. Цель либерального проекта для России состояла в интеграции с Западом, превращении страны в составную часть большого Запада. Потом на авансцену выступили реалисты-государственники, наиболее влиятельная школа внешнеполитической мысли в современной России. К реалистам-государственникам присоединилась часть бывших либералов-интернационалистов, разочарованных западной политикой в отношении России в 1990-е годы. Образ России, проецируемый реалистами-государственниками, — влиятельный центр многополярного мира. Третье направление — националистическое. Его адепты разрабатывают две концепции. Первая — идея о том, что Россия должна быть самостоятельной, великой державой, являющейся оплотом всех консервативных сил, борющихся против революций, хаоса и либеральных идей, насаждаемых США и Европой. И вторая идея — о существовании большой российской цивилизации, отличной от западной и выходящей за государственные границы собственно России.

Очевидно, что националистическое направление видит в Ницше антигероя. Если еще в середине 80-х годов люди, увлекающиеся консерватизмом — а-ля Юлиус Эвола и Рене Генон — брали на вооружение тексты Ницше и везде его цитировали, то нынешние консерваторы чураются его как черта. Они говорят, что классическую Западную Европу разрушил Ницше, дискредитировав традиционные христанские ценности и проложив дорогу победному шествию ценностям новоязыческим — таким, как эвтаназия, политкорректность, мультикультурализм, гомосексуальные браки и так далее.

Сейчас мы наблюдаем интересный феномен. Полное собрание сочинений Ницше с отшлифованными переводами и блестящими комментариями завершено именно в тот момент, когда официальная культура вновь на грани объявления Ницше вне закона. Думаю, что новое собрание сочинений Ницше поторопит время. Конечно, трудно судить, насколько нынешний период затянется, но все уже подготовлено для того, чтобы Ницше стали читать заново. А историческое время ведь, как мы знаем, течет все быстрее и быстрее. Сейчас максимально неблагоприятный период для Ницше с точки зрения конъюнктуры, но его идеи будут работать изнутри. «Подпольная» работа, завершенная в 2014 году академическими учеными–издателями Ницше, обязательно себя проявит. Недаром ведь сам Ницше называл себя динамитом.

Думаю, что он остается одним из важнейших и востребованных мыслителей, которые, как повивальная бабка (по чудесной аналогии Сократа), помогают новым и новым людям обрести self-identity (самоидентичность), стать собой, отважиться быть собой и превзойти себя. Вот это, наверное, в нем так притягательно. Работы Ницше предельно, обезоруживающе откровенны, иногда он неделикатен, его истины шокируют, но они помогают людям задуматься над собственным ответом, дают силы идти против течения. У него есть волшебный ключ, который может быть использован разными людьми для того, чтобы отворить для себя свой особый, свой собственный путь.