Страницы: 1 2

Д.Ф. Прежде чем Ницше заявляет свой знаменитый тезис о восстании рабов в истории, он разделяет людей на два больших класса - господ и рабов, разнося к противоположным полюсам их природу и соответствующие этой природе ценности (мораль господ и мораль рабов). Он утверждает, что люди не равны от природы и что неравенство есть естественное состояние разных по своей сущности/ценности индивидов.

Не думаю, что нам удастся сегодня проникнуть глубже, чем различия в этой нашей первоисходной вере, в истинную справедливость для человека, и всё же мне хочется услышать твое мнение о таком понятии как "общечеловеческие ценности". Можем ли мы говорить о некоем едином общечеловеческом контексте или мы должны всегда и всюду делать это неизбежное классовое разделение?

В. Б. Геббельс говорил: "Когда я слышу слово "культура", мне хочется хвататься за пистолет". Могу ответить так: "Когда я слышу слова "общечеловеческие ценности", мне хочется бежать к унитазу. Меня тошнит". За что я люблю Ницше, за что он мой "очень любимый враг", так это за то, что моя длящаяся вот уже 15 лет левизна есть не что иное, как длящееся убивание Ницше в себе. Знакомясь с ним в юности в переложении других авторов, я уже почуял что-то родное, а когда стал читать его в оригинале - только убедился в этом. Затем я вполне сознательно стал с ним бороться, и прежде всего в себе самом, с "правым" в себе самом. Я люблю Ницше за то, что он очень хорошо понимал, какая суть "лажа" вот эти вот "общечеловеческие ценности", и за то, что он чуть другими словами, чем марксисты, ясно и сознательно проводил ту мысль, что всюду нужно делить на классы. Замена классов расой господ и расой рабов дела не меняет.

Д.Ф. Но, на мой взгляд, Ницше делал больший упор на этический, а не на социальный аспект классовых различий.

В.Б. Этика насквозь социальна, потому что всё социальное связано с действием, а этика есть осознанная установка на действие. Т. е. когда мы говорим о социальном и об этике, мы говорим об одном и том же, только с разных сторон. Этику и социальное нельзя разорвать. Этика всегда социальна, а социальное насквозь этично.

Д.Ф. Твои устремления направлены на ликвидацию существующей социальной и этической разницы, на убирание существующих здесь полюсов. Однако ты хочешь убрать их в пользу низшего социального слоя и низшего этического закона.

В.Б. Да, и убрать их в действии, а не просто в своем сознании. Потому что до тех пор, пока они есть в реальности, их надо четко осознавать и различать, а не пытаться затушевать их в уме какими-то мифическими общечеловеческими ценностями, которые на деле всегда оказываются ценностями определённой группы людей, навязываемыми ими всем остальным.

Д.Ф. Как проживается у тебя внутри такое удивительное экзистенциальное явление как воля к власти, направленная против воли к власти? Как можно, встав на сторону морали рабов, осуществлять внутренний подрыв высшей культуры?

В.Б. Очень просто. И, хотя по формальной логике, такое кажется несовместимым, но на деле оно всегда так и получается, что бунтарь - это именно тот, в котором воля к власти достигает высокого напряжения, но который в силу тех или иных причин этой воли к власти стыдится, ненавидит в себе её, но не превращается при этом в мазохиста, а обращает свою ненависть вовне на то, что эту волю к власти в нем породило и что укрепляет такое общество, в котором в людях взращивается внутренняя воля к власти.

Д.Ф. Что такое человек, лишенный воли к власти?

В.Б. Устно отвечать на этот вопрос слишком долго. Я отошлю тебя к тексту, в котором очень хорошо сказано, что это за человек такой (http://www.left-dis.nl/r/solidar.htm).

Д.Ф. Т.е. ты даешь определение такого человека? С точки зрения Ницше, такой человек немыслим, ибо мало чем отличается от животного, недочеловек.

В.Б. А я скажу наоборот - это мы, с нашей волей к власти, недочеловеки.

Если вернуться к различиям морали, то мораль рабов также неоднородна - есть мораль раба покорного, а есть мораль раба бунтующего. И хотя Ницше такого четкого разделения здесь не проводил, но на практике всегда применял. В одном из своих афоризмов, вошедших в книгу "Воля к власти", он писал так: "Мы имморалисты, но мы требуем безусловного признания святынь стадной морали". Это не та мораль, на которую он обращал свой гнев в работе "Антихрист", где он обрушивается на мораль именно бунтующего раба, против бунтарского духа первых, истинных христиан. Ницше ненавидел в Христе именно бунтаря. А вот мораль раба послушного Ницше вполне по сердцу, - пусть рабы живут в ней. В этом смысле христианство, переродившееся в религию господ и подавляющее бунтарские ереси, вполне устраивает Ницше.

Это очень неплохо понимают всевозможные православные ницшеанцы, собравшиеся в частности около небезызвестного А. Дугина. Я читал у них, что Ницше в своем понимании христианства больше православный, чем какой-нибудь Глеб Якунин. Однако православие как часть властной системы и как орудие воли к власти в классовом обществе есть та самая "святыня стадной морали", которую Ницше предполагал использовать для новых господ как орудие их власти.

С моралью послушных рабов я не имею ничего общего.

Д.Ф. Однако бунтующий раб идет от своей послушной морали против морали господ, используя ценности морали господ, ибо ему нечего противопоставить из себя этой высшей по отношению к нему морали. И тем самым бунтующий раб идет не против, как ему кажется, а в сторону господина. Однако стать господином он не может, а лишь привносит в господство свою низшую, рабскую мораль. В этом смысле раб никогда не сможет победить и стать господином.

В.Б. У рабов всегда есть оружие против господ независимо от уровня развития цивилизации. И все эти "великие духом" господа неоднократно в истории получали хорошенько от плебеев. И это было не только во времена упадка аристократического духа.

Время от времени у плебеев возникает такой по силе дух, который превосходит дух традиционных господ. У Ницше в нескольких местах есть понимание таких фактов, что в среде рабов иногда появляются личности, достойные стать господами.

Д.Ф. Это естественно, ибо Дух важнее природы или происхождения. И дух может быть только уничтожен, но не побежден. Поэтому дух, возникающий в низший слоях, имеет эпизодический, всплесковый характер, не имеющий продолжительной природы. Всё, что происходит с бунтовщиками, - хорошо известно.

В.Б. Но если мы перейдем от абстрактных размышлений к конкретным вещам, то мы увидим, что на всякий дух найдется другой дух. Иерархическое, социальное, отчужденное от человека общество создает такие условия, которые порождают определенный процент людей с рабским душком (в том числе и среди господ) и какой-то процент людей с сильной волей к власти (в том числе и среди плебеев). И если в какой-то исторический момент господа плотно занимают все кресла и не пропускают в свою среду никого из низов, не позволяют инициативным людям снизу реализовать себя в значимых видах жизненной активности, то накапливающиеся снизу волевые люди создают такую критическую массу, которая разламывает традиционную структуру господства и устанавливает новую (до сих пор так бывало, по крайней мере). Так осуществляется прогресс общества.

Если вернуться к духу, то совсем не случайно и не иногда, а с регулярной повторяемостью, т. е. неизбежно рождается среди плебеев очень мощный, очень приподнятый дух к борьбе, рождающий не только геройство, но и творчество.

Д.Ф. Такой дух возникает среди плебеев только во времена ослабления хватки аристократов духа. Утрачиваемый последними дух перетекает в иную, низшую среду, еще раз подтверждая направление своего движения.

От такого перетекания низшее может и становится ценнее, но не теряет своей первоначальной сути.

В.Б. Несмотря на то, что, в конце концов, Заратустра отказался от жалости к высшему человеку, ницшеанцам очень свойственно испытывать некую жалость к этим последним господам или аристократам духа. Эта жалость подобна воспоминанию о прошлогодних цветах. Но чего их жалеть? Пускай себе гниют, по крайней мере, на их месте могут вырасти новые цветы. Мне же представляется более интересным, чтобы на месте старых цветов выросли невиданные доселе растения, которые, возможно, вообще не будут связаны духом со своими предками.

Д.Ф. Ницшеанская позиция исторической трансцендентности такую фантастику исключает. Наше историческое чувство не позволяет выкинуть человеческую историю на свалку.

В.Б. Что касается исторического чувства, то здесь я материалистический детерминист в марксистском духе. Кстати, я себя не считаю марксистом, хотя считаю учеником Маркса. Думаю, что марксизм был первой ступенью диалектико-материалистического мировоззрения и сейчас наступает пора нового этапа. Этот этап, определить который сейчас ясно не берусь, у разных философов и публицистов вызревает с разных сторон и по-разному (самого себя я тоже считаю одним из предтеч). Однако общий/единый стержень материалистического детерминизма в истории таков: что угодно сделать с историей не получится. Цепь причин и следствий подчинена определенным законам, потому что общество представляет собой большой организм, развивающийся естественно по своим собственным законам. На каждом этапе развития общество предлагает людям определенный набор ролей, и если ты не сыграешь одну из них, то обязательно сыграешь какую-то другую. Набор ролей разнообразен, но конечен, и за пределы этого конечного набора в данный момент в данном месте не вырваться.

И потому свобода и творчество в классовом общество состоит именно в выборе роли. При этом, как ни удивительно, свободен именно тот человек, который осознает, что перед ним именно определенный, конечный выбор. И зная себя, зная к какой роли он более подходит, понимая свои желания и способности, человек может выбрать для себя самую лучшую и достойную его роль, которую он лучше всего сыграет. В этом состоит сегодня Свобода, совершенно не противостоящая исторической необходимости.

Я не отрицаю историю. Да, из прошлого нужно исходить, его надо познавать и историческое чутье иметь, но творческая свобода в том и состоит, что будущее создается только путем уничтожения прошлого, на его осколках, его почве. Как говорил Бакунин, страсть к разрушению есть творческая страсть, и такой подход вовсе не утверждает постмодернистского лозунга "твори, что хоти".

Д.Ф. Однако, попытка устроения бесклассового общества вполне напоминает безумный эксперимент веры в небывалого еще человека.

В.Б. Веры в человека во мне нет, потому что я считаю, что и человека самого еще нет, что все в классовом обществе являются недочеловеками. Человек - это то, что только будет. Это у Маркузе есть вера в истинного человека, которая должна пробиться через напластования классового общества. А у меня есть лишь убеждение в том, что развитие истории закономерно идет в направлении бесклассового общества и утверждения достойной жизни для всех людей. Тогда только и появится Человек.

Д.Ф. А как ты относишься в этом смысле к воззрениям Шпенглера, который не рассматривает человечество как единый организм, а видит лишь отдельные очаги культур, не исключая и западную цивилизацию, которой предстоит исчезнуть в потоке времени?

В.Б. Я не принимаю такого взгляда на историю. Шпенглер был, конечно, учеником Ницше. Но такое циклическое видение истории - это тот самый случай, когда бедные индивидуальные личности, претендующие на уникальность и своеобразие, оказываются в своем творчестве довольно серыми и стандартными. Циклическое видение истории соответствует обыденному здравому смыслу, соответствует мышлению среднего заурядного обывателя, человека толпы. И я считаю, что Ницше в своем вечном возвращении или Шпенглер в своей цикличности культур, т. е. в мировоззрении, которое можно сформулировать словами: "всё, что было, будет всегда", как раз не поднялись над уровнем среднего массового индивида.

Д.Ф. Ты утверждаешь, что большинство толкователей интерпретаторов Ницше в 20 веке выступили в качестве либеральных фальсификаторов классового характера его философии. Однако есть много мировоззрений, исключающих классовый подход в понимании человека и общества, считая каждого человека равновеликим, занимающим свою естественную нишу в обществе и которого только умозрительный взгляд способен относить к тому или иному сословию. В таком контексте Ницше воспринимается как обращение к "человеку вообще", как предложение некоего пути следования по универсальной лестнице бытия - от низшего, рабского, подчиненного состояния до высшего состояния духа, в котором только дух и существует. Экспансия духа, воля к власти представляются как механизмы возвышения, подъема человека от недочеловека к сверхчеловеку и как великий человеческий смысл и благо.

С точки зрения таких мировоззрений ты делаешь недопустимое и ошибочное; ты предлагаешь провести черту и где-то разделить единую лестницу жизни на классы, оставляя каждый класс со своими интересами и ценностями и противопоставляя их друг другу. Ницше же предлагает всем руководствоваться ценностями высшей культуры, ценностями духа.

В.Б. Всё, что ты сейчас сказал, вдохновило меня не на прямой ответ, а вот на что. Я предлагаю тебе некий поток своего сознания, который может показаться посторонним к предмету нашего разговора, однако он будет постоянно к нему возвращаться, и в конце станет ясным то, зачем я всё это говорил.

У одного китайского сатирика 30-х годов Чжан Тянь-и, который был коммунистом, есть хорошая книжка, содержащая глубокую философскую сатиру на современное капиталистическое общество, выраженную очень скупыми сатирическими средствами. Этот, на первый взгляд поверхностный, памфлет можно неоднократно перечитывать, всё время открывая новые стороны. Его автор как раз из тех великих и неизвестных философов, которых на самом деле весьма много, хотя мы в большинстве случаев и не подозреваем об их величии. И вот он, скупо и мимоходом, выражает ту мысль, что одним из мощнейших орудий сохранения классового общества и существующей в нем иерархии является установка на карабкание людей из низов наверх.

То есть до тех пор, пока будет существовать воля к власти, пока будет развиваться стремление у представителей низов самореализоваться, сделав карьеру в рамках существующей системы (не меняя её), и пока будут для этого предоставляться реальные возможности, до тех пор Система и Иерархия незыблема. Именно поэтому был незыблем сталинизм во времена жизни Сталина и некоторое время позже, несмотря на те потрясения, которые ему пришлось выдержать, несмотря на всю враждебность окружающего мира и на миллионы внутренних жертв. Сами репрессии открывали возможности для инициативных людей к самореализации в рамках сталинской системы, а сколько бы массы не бунтовали - их вожди как пылесосом высасывались этой системой наверх. Фашизм был такой же высочайше стабильной системой, которую смогли уничтожить только внешние, но никак не внутренние враги.

Думаю, что Ницше очень полюбил бы сталинизм или фашизм. В свой либеральный период, в "Человеческом, слишком человеческом", он писал, что если бы возникло такое общество, в котором все достойные индивиды снизу перемещаются наверх, а недостойные сверху вниз, то оно было бы настолько идеальным, что дальше открывался бы простор лишь для совершенно непредставимых желаний. Продолжая мысль Ницше, если бы такое общество возникло, то осталось бы сказать: "Остановись, мгновенье, ты прекрасно!", всё основное было бы достигнуто. Сталинизм и был, хоть и на короткое время, но именно таким обществом. А еще Ницше полюбил бы Сталина так же, как он любил Наполеона, ибо последний был для Франции начала 19 века таким же Сталиным. Ницше вообще любил таких деятелей, которые являлись из революций, становились новыми владыками и клали конец этой самой революции. В этом же смысле компания Дугина и национал-большевиков есть компания подлинных ницшеанцев.

Всё это я говорю к тому, что хотя в своих работах я подчеркиваю противоположность либералов (как неистинных ницшеанцев) и фашистов (как истинных ницшеанцев), но если взглянуть глубже (и этот взгляд я изложу вскоре в своей новой книге, основанной на моей диссертации), между этими противоположностями появилось очень глубокое сродство.

Что это за сродство? В 20 веке либералы утратили те остатки своей революционности, те родимые пятна, указывающие на их происхождение из низов, из бунтующих рабов, которые были у них в 19 веке. Либеральная идеология, идеология "общечеловеческих ценностей", стала стопроцентным орудием власти меньшинства над большинством, стала средством внушить массам мысль, что они могут реализоваться в этом обществе, пройдя по всем его ступенькам и развивая в себе волю к власти. Почему так произошло? Исключительно по социальным причинам, исключающим всякий субъективный момент. Общество 20-21 века в любой своей модификации тоталитарно, авторитарные отношения в нем всегда преобладают, а наличие парламентаризма, многопартийности, избирательных кампаний ничего не меняют. Технологии власти доведены до такого совершенства, что демократия стала чистой фикцией, красивым фасадом для обмана масс. Демократия стала формой власти элиты - это очевидно.

И поэтому либералы постепенно превращаются из неадекватных в адекватных ницшеанцев - поборников иерархического, тоталитарного общества. Фашисты в этом смысле лишь менее лицемерны, ибо более открыто заявляют о своих устремлениях, более открыто проводят в жизнь ницшевские идеи.

Ницше писал предельно честно и во многих местах своих произведений открыто указывал господам, что массы обманывать вовсе незазорно, если это необходимо в интересах власти. Либералы именно это и делают. Однако они отличаются от фашистов тем, что большинству из них (кроме либеральной верхушки - отличающейся от фашистов прежде всего куда как большим лицемерием, проявляющимся в использовании демократических побрякушек для укрепления тоталитарной власти меньшинства - и их спонсоров) свойственно обманывать прежде всего самих себя (потому они легко обманывают и других), свойственно действительно верить, что за общечеловеческими ценностями лежит какое-то "благо для всех".

Д.Ф. Так в чем же состоит Благо? Ведь над социалистами все смеются именно из-за материальности из благ, из-за их претензий на материальную справедливость, из-за позиции обделенных.

В.Б. Общего блага нет, что для одних благо, для других - зло. Можно перечислить множество благ, которыми обделяют господа подчиненных. Помимо материальных благ, подчиненные лишены уверенности в завтрашнем дне. Сегодня их накормили, завтра недокормили, а послезавтра пошлют на бойню. Они лишены ясного понимания действительности через лишение информации или через забивание голов белым шумом, льющимся с экранов телевизоров. Они могут пытаться получить эти блага, но в силу своего положения с ними происходит то же, что и с мухой, попавшей в паутину - чем сильнее бьёшься, тем сильнее запутываешься.

Д.Ф. В твоих словах звучат постулаты реваншизма или рессентимента, который так хорошо изобразил в своих работах Ницше.

В.Б. Знаешь, есть такое благо, которого господа лишают не только своих подданных, но и самих себя. Этого блага лишает всех людей общество отчуждения. Это благо глубокого внутреннего спокойствия, глубокой внутренней уверенности в осмысленности и незряшности жизни; такой осмысленности, которая исключает вопрос о смысле жизни, о различиях добра и зла. Это великое благо, которым обладали первобытные дикари, которого оказались лишены люди цивилизованного общества и которого стремятся достичь некоторые из тех, кого мы можем назвать одухотворенными.

Если покопаться в душах твоих аристократов духа хорошему аналитику, мы обнаружим там, что указанное мной благо не достигается там полностью. И даже какой-нибудь дзен-буддист, который в медитации вроде бы достиг такого спокойствия, на самом деле не достигает его в такой мере, как человек из первобытного племени.

Д.Ф. Это и есть по-твоему высшее благо - достижение состояния спокойствия и уверенности?

В.Б. Да, правда, с одним важным уточнением.

Ницше с этим бы не согласился, потому что в своих произведениях он постоянно представляет это благо внутреннего спокойствия лишь как возможность для Господина, аристократа духа, учителя (брахмана) тех, кто берет на себя всё грубое в господстве (кшатриев). А плебей, по мнению Ницше, может достичь спокойствия, только став довольной овцой.

Первобытный же коллектив отличается от толпы цивилизованного общества. Община - это не толпа. Люди общины, как бы они примитивны ни были, отнюдь не люди толпы в классовом обществе. Они на одном уровне и они постоянно совместно принимают решения, и всякий в этом участвует. Они все творцы, они творят фольклорное искусство, и деперсонализация искусства говорит не об их серости, а о том, что все они творцы, что всё их искусство есть коллективная импровизация, в которой ими никто не манипулирует. Они управляют собой иначе - не по законам индивидуальной личности, а по законам коллективной личности, которая не менее творческая, чем индивидуальная. Их творчество иное, ибо совмещено с тем самым внутренним спокойствием. Но это не спокойствие довольной овцы или спокойствие брахмана, оно более полное, потому что учитель полного спокойствия никогда не достигнет (даже избавившись от мыслей о падении с той высоты, на которой он стоит, даже если его авторитет настолько несомненен, что не зависит от смены царей). Потому что человек, прошедший Лестницу и достигший верха, обязательно несет в себе груз комплексов и противоречий, которые он приобрел на этом пути и которые он до конца никогда в себе не подавит.

Будь ты в какой угодно медитации, будь ты какой угодно просветленный, в тебе всё равно будут копошиться черви неизбывных противоречий отчужденной личности и где-нибудь какие-нибудь крысы тебя изнутри всё равно будут грызть. А вот общинный человек не имеет этого груза.

Д.Ф. Потому что он не прошел никакого пути, духовного пути.

В.Б. На самом деле есть возможность того, что люди будущего, пройдя школу цивилизации, оставят её позади как факультет ненужных вещей. То, что ты называешь духовным путем, путем к совершенству, конечно, сейчас необходимо для того хотя бы, чтобы овцой не стать. В современном обществе необходимо, чтобы не стать овцой, становиться либо волком и пастухом одновременно, либо бунтарем, разрушающим это общество.

Д.Ф. Твой бунтарь, вооружившись оружием господ, разрушает их мир, и вслед за этим отказывается от господства в пользу общинной жизни. Это звучит фантастично...

В.Б. Эта фантастика весьма реальна. Вся духовная жизнь сплошь замешана на таких кажущихся парадоксах. И может, именно потому, что задача таких людей, как я, предельно парадоксальна, она наиболее реальна?

Если бы тебе, Дмитрий, удалось бы однажды прочувствовать - какая огромная сила кроется в ином построении жизни и психики, ты бы не стал столь категоричен в своих оценках.

Для думающего человека, к которым ты безусловно относишься, альтернатива невелика, посмотри - либо быть смятым восставшей толпой, либо оказаться с нею на одной волне. Страх перед толпой, который все неизбывно чувствуют, изживается только в потоке с ней. И в этом смысле я духовно более свободнее тебя, потому что, пережив в юности подобный страх (при просмотре прекрасного фильма "Жизнь Клима Самгина" - настоятельно его рекомендую, он очень помогает ощутить грозную мощь массы), пришел к выводу, что, поскольку рабом я в любом случае быть не хочу, то почему бы не попробовать оказаться на этой волне.

У диалектической логики этого общества есть вот какая хитрость. Мы с тобой членами коллективистского общества не будем по очень простой причине - переход к такому обществу будет происходить в течение длительного времени, когда будут смешаны черты обоих обществ (старого классового и нового бесклассового). Не сразу исчезнет индивидуальная личность, и в ней еще долго будет нуждаться переходное общество.

По молодости я думал быть лидером в будущем обществе, но, познав себя глубже, понял, что в постоянные лидеры я не гожусь, ибо не обладаю великим цинизмом и способностью унижать противника. Со временем, вкусив борьбы, мой отказ от воли к власти стал не просто сознательным выбором, но и моей второй натурой. Мне удалось так трансформировать в себе волю к власти, что я теперь очень энергично борюсь с владыками, но самому мне быть владыкой совсем не хочется и не нравится. Теперь я гораздо охотнее выступаю в роли идеолога и публициста, чем претендую на роль какого-то вожака. А если мне когда-то и придется стать вожаком, я буду исполнять это как некую обязанность, и уже не столь приятную, сколь обременительную.

Тем не менее, даже при том, что мой характер таким образом изменился за 15 лет, и я доживу до переходного общества и не погибну в борьбе, я всё же надеюсь реализоваться и пока еще привычным нам образом - как индивидуальная личность; но уже не как господин, а как творец, к которому будут прислушиваться, с которым будут спорить и у которого будут чему-то и учиться. По мере нарастания коллективистских отношений потребность в реализации себя как индивидуальной личности станет отмирать, потому что люди станут реализовываться как личность коллективная - но все это будет происходить постепенно... Одним словом, на наш с тобой век еще хватит отчужденных отношений.

Я сам с трудом представляю себе свою жизнь в коллективистском обществе, в котором людям нечего друг от друга скрывать, в котором нет неизбывных человеческих комплексов отчуждения друг от друга. Я бы, наверное, почувствовал себя среди них уродом, недочеловеком. И повесился бы! Таким образом, я борюсь за то, чтобы таких людей, как я и как ты, не было бы.

Д.Ф. Слушая тебя сейчас, для меня яснее стала одна проблема/тенденция, которую я давно обдумываю: отказ от лидерства среди современных людей, по всем параметрам созданных для того, чтобы быть лидерами. Я наблюдаю очень много людей (особенно в России) по природе энергичных и волевых, созданных для того, чтобы управлять, но которые надломлены неведомой, загадочной внутренней преградой. Теперь я понимаю, что традиционно левые идеи советского общества, сыграли в этом не последнюю роль.

В.Б. Что касается меня, то наиболее надломленным и закомплексованным я был именно в годы юности, когда я был ницшеанцем, а с тех пор мне удалось многие комплексы преодолеть и стать более цельным. Сегодня я гораздо более уверен в себе, и потому гораздо более готов к лидерству. Левая идея меня психологически укрепила. Такой вот парадокс.

Д.Ф. Укрепила через ослабление.

В.Б. Если бы не этот путь, я бы мог лежать в какой-нибудь психушке с диагнозом "шизофрения", целыми днями смотрел бы в потолок и пускал бы слюни. Так что для моей натуры мой путь стал лекарством.

Д.Ф. Говоря об увлечении марксистов Ницше как об их общем экзистенциальном порыве, я бы хотел добавить к этому еще и то, что Ницше был отчасти реваншистом и бунтарем, т.е. обладал качествами присущими всякому революционеру. Однако его осознание общественных отношений и своего места в них привело его к выводам, противоположным выводам Маркса. Его бунт направлен не на упразднение высших классов, а на побуждение к становлению высшего класса. И для Ницше это был бунт против самого себя, против слаборазвитой внутри себя воли к власти.

В.Б. Ты, Дмитрий, другого психологического склада, нежели Ницше. И в этом твоё счастье. Изучая не только произведения, но и биографию Ницше, я понял, что Ницше больше похож на меня. И стань в своё время Ницше марксистом - не скакал бы он по больничным палатам последние десять лет своей жизни в безумных танцах. Я хорошо знаком с психологической и психиатрической литературой и, не имея ученых степеней по психологии и прочих профессионально-психологических регалий, хорошо освоил психологию и психиатрию. Я думаю, что Ницше был обычным шизофреником. Он был им в силу обстоятельств формирования своей личности еще с ранних лет, когда, с одной стороны, у него сформировалась именно большая "воля к власти", с другой стороны, неспособность эту волю к власти реализовать, а с третьей стороны у него присутствовал стыд перед своей волей к власти. Вспомним сцену, о которой пишут некоторые его биографы - как он, словно Раскольников, кинулся к избиваемой кучером лошадке в порыве... чего?

С четвертой стороны, впоследствии, когда он стал личностью, стал философом, он сделал не мой выбор - воля к власти против воли к власти, а возмечтал о том, чтобы стать учителем тех, кто осуществляет эту власть в этом обществе; но, поскольку у него в душе было слишком много надломов, то для такой задачи - реально стать господином и учителем господ - он был слаб. Когда он достиг наибольшей ясности в понимании и мира и себя, когда он понял свою слабость для своих амбиций, - он и сошел с ума. А то, что он достиг наибольшей ясности, очень хорошо видно из его последних книг, начиная с Заратустры.

Я не хочу этим повторить банального утверждения, которое часто высказывают о Ницше - что, мол, невозможно столько понять, жить в таком духовном напряжении и не сойти с ума. Так рассуждает обыденный человек толпы. От сильного душевного напряжения люди могут сильно уставать, заработать инсульт, но только от этого с ума не сходят. Ницше сошел с ума не в силу того, что слишком много мыслил, а в силу того, что хотя и хорошо понял свою внутреннюю слабость, но не смог её преодолеть, потому что захотел для себя именно той роли (помнишь, как мы говорили о свободе?), на которую у него кишка была тонка.

Д.Ф. И что, мы теперь должны упрекнуть его в том, что он выбрал то, что выше него? В этом и состоит весь Ницше - в претензии на большее, нежели ты есть. Это и есть дорога духа.

В.Б. Не упрекнуть, а подсказать, адресуя своё понимание к таким же людям, как Ницше и как я. Это подсказка - ребята, выбирайте не путь Ницше, а мой путь. :)

Д.Ф. Для революционера это звучит странно. Разве не должен и революционер брать на себя многое? :)

В.Б. Мой путь - это тоже очень много, не меньше, чем у Ницше. Но это другое Много. Это такой же груз по величине, но другой по содержанию - в моем рюкзаке другие вещи. В моем рюкзаке вещи очень хорошо совпадают с неровностями и моей и ницшевской спины. А в рюкзаке, который взялся нести Ницше, вещи уложены, быть может, по спине Дмитрия Фьюче, но в спину Ницше уж очень сильно втыкались, и, в конце концов, переломили.

Д.Ф. Но Ницше стал Ницше только потому, что взял именно этот рюкзак. Он взял на себя то, что не соответствовало его личности. В этом сходятся многие, и именно за это ему воздано должное. Такова его великая честность и великое мужество. Таков путь духа - брать на себя самое сложное и неудобное. И таково величие его гибели на пути провозвестника своих взглядов. Если же ты берешься лишь за то, что соответствует твоей спине, то ты останешься лишь тем, кто ты есть. И ничем более.

В.Б. Я думаю, что мое дело и дело таких, как я, и в указанном тобой смысле более велико, чем дело Ницше. Ницше хотел оставить в основном всё таким, каким оно уже было. А мы хотим произвести такие великие перемены, которых вот уже 9000 лет подряд не делалось.

Д.Ф. Говоря твоими словами, для таких, как я, твои перемены есть возврат в первобытное время через отказ от духа. Напомню, что для меня дух и воля к власти - синонимы.

В.Б. Если, по мнению Ницше, еврейство за последние 2000 лет вытравило из арийцев их волю к власти, то пусть так и будет. И ничего более великого за это время сделано не было.

Д.Ф. Получившийся в результате человек ничего кроме жалости не вызывает.

В.Б. Но есть один нюанс. Ницше под конец своего творчества, хотя евреи и остались в его глазах опасными людьми, стал проявлять к ним побольше симпатии. Потому что понял одну важную вещь, что хотя в век демократизации и стало аристократов меньше, но они всё равно появляются и сильны, как черти - не вытравило-таки еврейство волю к власти из европейцев... То есть, он решил, что нет никаких оснований к унынию. Это понимание дало ему силы на его последние вещи.

Д.Ф. Да. Потому что волю к власти невозможно исключить или подавить. Она составляет у Ницше не только духовное и этическое начало, но и метафизическое начало мира. В этом смысле человек есть лишь отражение мировой природы. Воля к власти - суть мира и всех вещей в нем, включая человека. Если мы отказываемся от воли к власти, мы отказываемся от всего.

В.Б. Не совсем так. Ницше в конце своего творчества очень пристально всматривался в социалистов. Если раньше его смешило то противоречие "между мрачными физиономиями социалистов и безмятежным бараньим счастьем, которое они проповедуют", то в тех афоризмах, которые собраны его сестренкой под названием "Воля к власти", он начинает в них кое-что понимать.

Д.Ф. В них он понимает именно нигилистические настроение, отрицающие ту культуру, которая их породила.

В.Б. В евреях, актёрах и прочих ославленных им декадентских сословиях, он часто видит своё зеркальное отражение, он даже в одном из афоризмов отождествил себя с ними.

Д.Ф. Осознание в себе этих настроений, а затем сознательный отказ от них, понимание их закатности, безжизненности - это ли отождествление себя с ними? Они заслужили у Ницше самой низкой оценки - "стать ничем", - вот чего хотят социалисты, потому что человек скорее предпочтет желать "ничто", чем ничего не желать.

В.Б. А к какому классу ты относишься в жизни?

Д.Ф. Отчасти я правее Ницше. И в жизни являюсь чем-то средним между творцом и господином, однако в твоей классификации я скорее буду господином.

В.Б. Это похвально, потому что чаще всего ницшеанство встречается среди тех, кто лишь хочет стать господином, а не среди тех, кто уже господином является.

Д.Ф. Впрочем, лет до 18 я был сторонником именно левых взглядов в силу их господства в советском обществе. Но эти убеждения были не совсем моими, так как были инициированы во мне через интеллект обществом, готовившим меня к коммунистическому служению. После экзистенциального переворота моя жизнь стала практическим воплощением ницшевской воли к власти.

В.Б. В советском обществе, уверяю тебя, ты стал бы точно так же Управляющим. В отличие от тебя, в советское время я испытывал какое-то подсознательное отвращение к пионерству и комсомолу и всегда отказывался от навязываемых функций функционера той системы. Какое-то бунтарство во мне изначально сидело.

Еще я хотел бы сказать тебе, что дорога собственного преодоления, о которой так любят говорить ницшеанцы, то есть преодоления своих наклонностей в широком понимании этого, может иметь как мазохистское (т.е. стремление к самоумалению и собственной смерти), так и высокое направление. В мире есть много более интересных вещей, нежели твоя пресловутая воля к власти и экспансия собственной личности.

Лично я также удовлетворен собственным познанием и доволен тем выбором, который я сделал. Моё преодоление больше направлено вовне, нежели на самого себя. А то, что тебе трудно вообразить такой сознательный выбор, говорит лишь о трудности такой задачи. Может такой тяжестью, которая противоречит твоей природе, поиграть гораздо интереснее, чем заниматься утверждением своей личности (себя как господина)?

Д.Ф. Да, это и есть некий иррациональный агрессивный напор, порыв к смерти.

В.Б. Однако порыв мой осознан, а закончиться я, к счастью, не стремлюсь. Я люблю жизнь, люблю творить, создавать новое, как, например, новые идеи, разрушающие это общество. И даже бессмертие для меня также существует, - в виде моих дел, оставшихся после меня в будущем. Чем более радикально человек повлияет на жизнь, чем более радикально он её изменит, тем больше его след. Поэтому я стремлюсь не закончиться, а, стремясь создать нечто, противоречащее моей природе, хочу так основательно продлиться, такой после себя оставить след, какой не оставляют после себя основатели государств и финансовых империй. Я хочу остаться в чем-то принципиально ином, чем существующее.

Д.Ф. Если ты делишь людей по классам в соответствии с их социальным или имущественным положением, то Ницше делит людей по классам в соответствии с их духом.

В.Б. Одно с другим крепко повязано и одно в другое превращается. Превращается парадоксально - рабский в бунтарский, а бунтарский в господский. Пример - Сталин, сын сапожника, ставший из бунтаря весьма качественным господином.

Что касается потомственных властителей, когда ребенок воспитывается на понимании власти как чего-то само собой разумеющегося, как на привычном жизненном окружении, не бывшей предметом личной борьбы, то они вырастают ленивыми аристократами, для которых власть порой становится обузой, навязанной извне, и от которой они всю жизнь чуть ли не открещиваются, становясь порой и революционерами. Примеры - Энгельс и Ленин.

Д.Ф. Но ты смотришь снизу, а Ницше смотрит сверху. Твой взгляд снизу является четко выраженной квинтэссенцией морали рабов - отрицание высшего начала в человеке - духа.

В.Б. 15 лет не пропали даром. :)

И потому в определении духа мы с тобой не сговоримся. В том, что ты называешь духом и духовным возвышением, я вижу не что иное, как комплекс или результат психического надлома. Те состояния души, о которых Ницше говорит как о возвышенных, есть лишь болезненные состояния души. И хотя я признаю, что это одновременно и творческие состояния, которые возвышают человека над обыденным уровнем, однако такое "творчество" в отчужденном обществе всегда трагично и патологично. Да, можно стать свободным творцом в этом обществе, возвысившись над серой скотинкой, но не иначе, как став Больным. И в том, в чем Ницше видел здоровье - вот в этом сверхчеловеке, приходящем к власти, вот в этом танцующем Заратустре или Цезаре Борджиа, вот в этих гениях, выступающих учителями власть имущих, в этом я тоже вижу патологию.

Это совсем не значит, что тем самым я унижаю таких людей, как ты или Цезарь Борджиа. Действительная трагедия состоит в том, что в иерархическом обществе Выбор именно таков: либо ты здоровая скотинка, либо пациент психушки, либо владыка/ психологический урод, т. е. психопат с жаждой власти, садист. Если проанализировать всех этих сильных людей с их волей к власти, то обязательно окажется, что у них в душе какой-то надлом и стоят они на каких-то костылях, которые, если знать как вышибить, то свалить их можно очень легко.

В отличие от них коллективистское существо лишено всех этих надломов, но не менее творческое, чем индивидуальная личность, творящая по сути в болезни. Творчество всегда трагично, это хорошо показано в книге Чезаре Ломброзо "Гениальность и помешательство". Чем более личность гениальна, тем более она психопатична (без всякого умаления его как гения и плодов его творчества).

Впрочем, такой же упрек бросают и нам - революционерам, мол, среди нас тоже много психов. Это действительно так, но это нисколько не умаляет того дела, которое эти психи делают. Среди правых та же картина, т. е. одна и та же картина по полюсам веры. Таким образом, быть психом в цивилизованном обществе не есть само по себе достоинство или недостаток, это есть возможность, при этом возможность как преодолеть серость и возвыситься, так и оказаться на самом дне - в качестве скота бессловесного в психушке.

Д.Ф. Ясно, значит, понятие "мировой пролетарской революции" всё еще актуально?

В.Б. Пролетарий - это рядовой наемный работник, продающий свою рабочую силу. Сейчас они представляют собой атомизированных обывателей, интегрированных в классовое общество. В результате будущих социальных катастроф самые активные из них станут общностью бунтовщиков. Тогда и станет актуальным вопрос о мировой пролетарской революции.

Д.Ф. Вот твоя модель: некий первобытный рай, затем недочеловеческое классовое общество, затем человеческое общество коллективистов. Отсюда мне интересна твоя оценка: что такое был первобытный человек и какова перспектива коллективистского общества будущего?

В.Б. В первобытном бытии были черты рая, но раем его назвать нельзя. Первобытные люди тоже были недочеловеками, потому что еще не творили природу, а брали у неё. Далее, при отсутствии отчуждения внутри племени и потому более человеческих отношениях, между племенами отчуждение было.

Будущее коллективистское общество не будет копией первобытного общества, поскольку находится на другом технологическом уровне, и будет по многим параметрам от него отличаться, включая экзистенциальное бытие. Движение человеческой истории есть некая спираль, но никак не возврат в первобытное состояние (как это представляют себе некоторые анархисты и маркузеанцы). В высшем коллективистском обществе люди станут творить природу (но не так хищнически, как это неизбежно происходит в классовом обществе, где только берут) и будут единым, неразрозненным коллективом (благодаря компьютерам).

Так же, как социалистов упрекают в идеализации первобытного общества, Ницше можно упрекнуть в идеализации аристократического общества, ибо его идеи отталкивались от желания восстановить чистоту аристократического духа прошлого от наслоений современного либерализма и иже с ним. Таким образом, он призывает не к каким-то коренным переменам, а к тому, что уже было и есть, только в большей своей чистоте и полноте.

Для меня же жизнь есть наиболее необратимая смена настоящего. Чем быстрее настоящее становится чем-то иным, тем полнее существование, тем разнообразнее жизнь, тем больше самой Жизни.

Что будет после? Тут я сознательно налагаю на себя ограничение, и предсказывать не берусь. Всякое предсказание ограничено во времени. Для прогнозов надо видеть ростки будущего в настоящем, а коллективистского общества сейчас нет. Могу ответить также словами Ницше: "Дальше открывается целое море неопределенных возможностей". Во всяком случае, это будет бытие динамичное и творческое.

Д.Ф. Что будет составлять динамику коллективистских людей? Человек духа черпает энергию из самого себя, из своей внутренней установки на экспансию в этом мире. Полнота жизни для меня зависит от внутренней и внешней активности воли к власти. Носители социалистических ценностей представляют собой разительную разницу этому. Обобщая и, может, утрируя свой опыт скажу, что это разница между богами и обезьянами.

Тебя никогда не смущало такое положение вещей?

В.Б. Ты говоришь абсолютно без знания предмета, а именно без знания людей, исповедующих коллективистские ценности и реализующих их в практике своей жизни. Не стоит видеть их в советских коммунистах или современных сторонниках Зюганова.

Такие люди как Маркс, Энгельс, Ленин, не живут обывательской жизнью, не гоняются за сиюминутными материальными благами. Мы люди творческие, и среди нас рождается не меньше интересного, чем среди ницшеанцев. Мы добиваемся своих целей через нашу индивидуальную личность, хотя в дальнейшем ставим целью отказаться от неё.

Будучи весьма похожими людьми, мы просто ставим разные цели нашему духу.

Д.Ф. Но ваша цель - уничтожение духа.

В.Б. Да, духа в вашем понимании. А то, что станет динамическим моментом в коллективистском обществе, лучше прочесть в указанной мной выше работе (http://www.left-dis.nl/r/solidar.htm).

Д.Ф. Тогда как ты относишься к мнению многих этнографов, утверждающих, что дикие племена, до сих обитающие в разных частях мира, есть не неразвившаяся человеческая общность, а осколки деградировавших древних великих культур?

В.Б. Я изучал этот вопрос, и у меня осталось твердое впечатление, что, вопреки такому действительно существующему мнению, это отнюдь не деградировавшие обломки более высоких культур, а культуры, остановившиеся в своем развитии, застрявшие на определенном этапе. В описаниях таких племен я не усмотрел никаких остатков ранее бывших цивилизаций, а только такие остатки могли бы свидетельствовать о том, что есть вырождение.

Д.Ф. А что ты скажешь в отношении тех коммун, которые в достатке организуют люди современного общества, стремящихся примерно к твоим благам и идеалам? На мой взгляд, т.е. насколько мне известно об этих современных экспериментах, уже через несколько лет там начинаются страшные процессы вырождения.

В.Б. Те современные коммуны, о которых ты говоришь, к сожалению, организуются людьми уставшими и разочарованными, людьми, отказавшимися от борьбы с Системой. Так ничего нельзя добиться. Система должна быть разрушена системными методами, организованным сообществом бунтарей.

Д.Ф. Для меня классовый момент в учении Ницше стоит на десятом месте. Ну а на первом - метафизика духа.

В.Б. Метафизика, этика, эстетика - это всё хорошо. Но у меня так голова устроена, что откуда бы я ни начинал, я прихожу именно к классовому вопросу. Ницше тоже говаривал, что принадлежность к определённому классу пронизывает всё существо человека во всех его проявлениях.

Д.Ф. Но ответь: почему кто-то становится господином, а кто-то - рабом? Распад советского общества явил нам во всей своей красе проявление истинной природы каждого бывшего советского гражданина.

В.Б. Общество дает каждому спектр социальных ситуаций, и в этих ситуациях и формируется конкретный человек. Одни легче приспосабливаются к текущей ситуации, другие труднее. Качества, позволяющие стать господином, это, конечно, сочетание интеллекта, силы воли, присутствия духа и быстроты реакции, но также и большой доли подлости, цинизма и умения рассматривать либо всех людей как чужих (как объекты), либо выделять лишь узкий круг (например, свою семью), интересы которого только и имеют для тебя личное значение. Если всё это есть - будешь господином.

При этом понятия "подлость" и "цинизм", надеюсь, мы понимаем как философы, поскольку и для нашего левого брата доля цинизма или коварства также необходима. Без этих вещей не бывает борьбы.

Д.Ф. Без борьбы и духа нет человека и его развития. Первобытное общество, основанное на матриархате, потому и двинулось по пути истории, что, наконец, появился дух, активное мужское начало, настала эпоха патриархата.

Если в нашем с тобой разговоре "социалистические" настроения заменить "женскими", а "коллективистское общество" "семьёй", то мы получим квинтэссенцию женских устремлений и воззрений, которые по своей природе противоречат устремлениям мужчин.

В.Б. Однако, мы, как исторические детерминисты, считаем, что то, что стало толчком к развитию, со временем становится тормозом развития.

Д.Ф. Знаешь, в чем мы похожи? В том, что ставим свои теории на практическую ногу. Мы не из тех теоретиков, которые не увязывают жестко свои взгляды со своей жизнью. Ты можешь рассказать о своей реальной борьбе за свои убеждения, об их актуализации?

В.Б. Здесь я не стану вдаваться в подробности или называть организации. На протяжении 15 лет я не только статьи и книги писал, но и распространял агитационную литературу, ходил по пикетам, устраивал встречи с рабочими, помогал своим товарищам работать среди забастовщиков. Это обычная практическая политическая работа, в которой я могу выступать как в роли организатора, так и исполнителя.

Одна моя жизнь связана именно с этим, вторая моя жизнь - жизнь вузовского преподавателя. Я преподаю в Уфимском государственном нефтяном техническом университете, доцент, кандидат наук по философии. Однако я всегда эти две свои жизни взаимоувязываю.

26 марта 2001 года я защитил диссертацию на тему "Ницшеанство как общественный феномен" в Московском Государственном Университете, кафедра социальной философии философского факультета.

Д.Ф. Неужели такая диссертация была встречена без всяких оговорок? Какова реакция "научного сообщества" на такую диссертацию в наше время?

В.Б. Начну с предыстории диссертации. Моя диссертация - это моя расширенная дипломная работа в Киевском университете, написанная в 1993 году. Тогда мне за неё поставили 4 с точным указанием, за что именно снижена оценка - за преобладание классового подхода. За курсовую работу по Ницше в том же духе мне поставили 3 (перед этим я написал другую работу, где развивал те взгляды на человека и личность, которые изложил выше в нашей с тобой беседе - от нее отказалась научный руководитель, и её на кафедре отказались принимать). Так что еще в студенческие годы навешали мне за мою философскую работу немало синяков и шишек. Но такова борьба.

Когда же через восемь лет принес свою дипломную работу (лишь слегка дополненную) в виде диссертации в ученый совет МГУ, там всё тоже пошло непросто, хотя в этом совете большинство составляют именно марксисты советского закала а-ля Зюганов-КПРФ. И вот эти люди, хотя я у них в конце концов защитился, немало меня перед тем отлупили. Потому что они почуяли, что это написал не просто марксист, а крайне левый марксист. Они говорили, например, об отсутствии современного русского и украинского фашистского антисемитизма, ну и т. д.

Думаю, что ты, Дмитрий, не далек по своим убеждениям от фашистов, а русские фашисты и коммунисты по своим проекциям в политической практике всегда оказываются очень близки. Хотя фашистам и не отказать в большей продвинутости.

Д.Ф. Лично я вижу прямую зависимость между духом и разумом человека. В моей личной экзистенциальной математике разум прямо пропорционален духу. Отказ от духа есть отказ и от разума, совершенно безвольный или бездуховный человек по определению дебил или обезьяна. Более того, само происхождение человека я увязываю с первыми проблесками не разума, а духа, т. е стремления к самовоплощению вопреки смерти. Ни труд (как считают социалисты), ни язык, ни самосознание не есть то, что сделало из обезьяны человека.

Однако о духе мы высказались достаточно. У меня теперь такой вопрос: Как ты относишься к иррациональной составляющей ницшеанской мысли?

В.Б. Все иррациональные вещи имеют свою внутреннюю логику, которую можно осознать. Всё же рациональное всегда является плоским и поверхностным, если за ним не стоят какие-то мощные стимулы и движения психики, осознаваемые лишь задним числом.

Вообще любое творчество требует иррационального, неосознанного начала - однако творчество именно и способствует осознанию неосознанного. Такова диалектика.

Если ты хочешь сказать, что иррациональное - это то, что так и остается непонятным в чьем-либо творчестве, то, понимая твой вопрос об иррациональном у Ницше, я считаю, что Ницше выражался так, что логичнее и яснее некуда.

Если говорить об иррациональной человеческой природе, то любые моменты человеческой психики, включая "волю к власти", никак не удастся признать незыблемой природой человека. Природа человека творится людьми в действии под влиянием уровня развития производительных сил и формируемых на их основе общественных отношений. На каждой стадии развития истории природа отдельного человека и всего человечества всегда разная, поэтому сегодняшнее состояние не есть вечное состояние. Завтра у человека будет уже другая природа.

Что касается идеи вечного возвращения, то я не думаю, что она глубоко отражает истину. Она есть рационализация общераспространенного взгляда толпы :), основывавшегося в доиндустриальные времена на условиях земледельческого хозяйства с его природной цикличностью. Кроме того, такой взгляд на вещи, когда все есть, было и будет по кругу повторения, укоренен в природе отчужденного от мира человека классового общества (в том числе и индустриального), когда все отношения кружатся по одному и тому же принципу господства и подчинения. И господин, и покорный раб, переложивший на господина всю полноту решений, в такой концепции находят выражение своего нежелания изменений.

Наука же показывает нам немало примеров того, что существуют абсолютно необратимые явления, а на примере первобытного общества мы видим, что общественные законы так же изменчивы, как и всё остальное.

Д.Ф. И все-таки мне хочется услышать твоё сверхличное, глубокое и искреннее отношение к Ницше как автору и человеку. Что такое он для тебя как фигура и мыслитель?

В.Б. Моё отношение почти полностью совпадает с отношением к нему революционеров-марксистов, отраженному в моих работах, посвященных Ницше. К тому же в моей диссертации дана, думаю, неплохая попытка психоанализа Ницше. Могу добавить лишь то, что меня Ницше интересовал, наверное, гораздо больше, чем такого человека, как Луначарский, и в словах "любимый враг" я сделал бы еще большее ударение на слове "любимый". Потому что сам я отчасти похожу на Ницше, и моя борьба с ним внутри себя и моя борьба с ницшеанством вовне неразрывно друг с другом связаны. Стараясь в соответствии со словами Ницше превзойти себя (ибо справедливо, что "человек есть нечто, что дoлжно превзойти"), я тем самым формирую себя. И в этом смысле лично для меня Ницше имеет большое значение. Еще раз в двух словах: смотрюсь в Ницше как в зеркало, преодолеваю его в себе, и возвращаюсь к нему, чтобы сравнить и сверить с ним свой личный опыт. Такое сравнение всегда куда более полезно, чем сравнение с чем-то себе подобным.

Меня всегда тем и привлекало ницшеанство, что оно крайне противоположно моим убеждениям. Мы ставим в принципе одни и те же вопросы, но даем на них диаметрально противоположные ответы. Мы с тобой словно зеркало друг для друга, и, смотрясь друг в друга, мы, может, станем лучше понимать себя.

Д.Ф. Не думаю, что ницшеанцам также интересно всматриваться в социалистов. Но на твоей стороне сегодня парадоксальная метафизическая истина о том, что наш закат есть рассвет наших антиподов.

Страницы: 1 2