(тект доклада на Ницше-семинаре 2020)

 

 

 

 

Отвечая на вопросы: «Как спасти европейскую культуру? Можно ли её трансформировать и преобразовать так, чтобы переломить очевидную тенденцию угасания, дать новый импульс к развитию, к новой мощной будущности?» (с учетом метанарратива Фридриха Ницше, кратко называемого Переоценкой ценностей, которая служит почвой, или грунтом, для созидательного этапа культурной революции – этапа, когда воля к силе, разбуженная на заре и освобожденная от устаревших ценностей на этапе разрушения, начинает весело, но вместе с тем непреклонно культивировать новую цивилизацию, центральное место в которой занимает сверхчеловек, и новую культуру, верховное место в иерархии которой занимает веселая наука), ни в коем случае не забывая о больших надеждах Ницше, связанных с ренессансным потенциалом русской культуры и российской цивилизации, полагая этот потенциал неисчерпанным ни в пору расцвета Российской Империи, ни в период расцвета Союза Советских Социалистических Республик, допуская циклический характер истории не только в макроэкономике (кризисы перепроизводства, чередование роста и рецессии), микроэкономике (производственные циклы предприятий) и политике (электоральные циклы в демократиях, смена поколений в монархиях), но и в культуре (чередование по Д.В. Затонскому эпох «модернизма», авангардизма, футуризма с эпохами «постмодернизма», Возрождения традиции, пастиша и эрзаца), трактуя цикличность в духе концепции вечного возвращения, сформулированной Ницше и проясненной Жилем Делёзом, – я с уверенностью, укрепленной в дискуссии с моими критиками, берусь утверждать, что в настоящее время Россия переживает творческий подъем и широчайший расцвет в культуре. По времени: этот подъем берет начало в годы перестройки и гласности (вторая половина 1980-х) и обусловлен, прежде всего, ослаблением давления цензуры в сфере культуры, а затем падением железного занавеса и открытием государственных и информационных (идейных) границ. По характеру социальных связей: подъем неоднороден и нестабилен, с течением времени расцвет дрейфует от коллективного искусства (кинематограф, музыка, вокально-инструментальные ансамбли, эстрадные (юмористические) миниатюры, КВН) к искусству индивидуальному (моноспектакли, поэзия, видеоарт, юмористический стенд-ап). По массовости: от массового (стадионного) формата искусство переходит к узким нишевым формам, в том числе ограниченным рамками субкультур (рок, джаз, панк, металл, дарк-фолк и т.п.). На место дворцов культуры пришли тематические клубы. Наконец, главная тенденция состоит в том, что искусство, в котором действительно живет народ, которое создается народом и которым всё ещё живет народ как потребитель этого искусства, – дрейфует от культуры к контркультуре. Именно контркультура обеспечивает столь необходимую для настоящего искусства свободу: от формата радиостанций и телеканалов, от ограничений, налагаемых продюсерскими компаниями, специалистами по пиару и программными директорами, от фестивальных рамок и райдеров, от промоутеров в интернете и в материальной реальности. Уходя в «подвал» и в социальные сети, уходя в оппозицию по отношению к официальной культуре, в массе своей вынужденной обслуживать политические и экономические элиты, контркультурное искусство выбирает для себя «старую добрую» искренность и свободу (ведь свободе нет альтернатив) как вновь и вновь актуализирующиеся ценности информационного (постиндустриального) общества.

 

Вместе с тем, вот уже 16 лет я беру на себя смелость утверждать, что русская контркультура (российский андеграунд) опирается на пять ключевых феноменов, структуральных оснований, китов, а именно: мат, секс, смерть, бунт и Бог. Вглядимся в них внимательно и смело.

 

1. Мат дарует культуре и контркультуре от своих щедрот русский язык. Мат – это неотъемлемая часть живой речи народа. Мат исторически присущ устной речи, из коей с боями прорывается в речь письменную, художественную литературу, поэзию и философию. Мат – пощечина общественному вкусу, он противостоит кастрированному (во фрейдистском смысле) приличию официального текста, где русскому мату нет места, где все огрехи речи вычищены на исповеди у редакторов и корректоров, а все шероховатости сглажены под прессом самоцензуры с оглядкой на мнение коллег по цеху. Мат в основе своей прост – всего четыре корня («блядь», «хуй», «пизда» и «ебать»), из которых произрастают богатые кроны словообразования, фразеологизмов и бесконечного разнообразия фраз со словами, образованными с участием этих корней.

 

2. Секс логически продолжает линию русского мата – это то, чего нельзя произносить вслух и уж точно публично. Секс в контркультуре противостоит любви в культуре официальной. Любовь – это всего лишь красивый симулякр, лицемерие, обман и притом самообман профанов и толпы, тогда как честный и открытый разговор о сексе – удел избранных либертенов. Любовь, как кажется, серьезно интересует церковь и государство, которые торопятся оформить брак или развод, помолвку и венчание. К тому же еще Бог есть любовь (но это неточно). Секс – одновременно и причина зарождения жизней человека и животных, и причина для радости, человеческого, слишком человеческого удовольствия и витального счастья, не провоцируемого алкоголем и прочими химическими воздействиями, привносимым в организм извне. Секс – начало всех начал, начало человеческой витальности и непомраченности мышления, веселой науки и радостной жизни, дарящей добродетели и полноты принятия существования здесь и сейчас. Секс материален, любовь и другие чувства умозрительны. Секс, как хороший якорь, – надежное средство для того, чтобы укорениться в реальности и материальности в современном информационном обществе спектакля, симулякров, виртуальности, «облачных» сервисов и дистанционных технологий.

 

3. Смерть служит своего рода поощрением человека после завершения его жизни, наполненной свободой и волей, в которой он реализовывал свой осознанный выбор, не лгал и не боялся, дерзал и получал удовольствие от процесса и результата. Возможно, его смерть – результат эвтаназии, то есть опять-таки самостоятельного выбора человека, обладающего свободной волей. Забегая вперед, в тему Бога, следует признать, что феноменология смерти принципиально разделена на два варианта: атеистический вариант, при котором смерть выступает радикальным окончанием существования и в таком значении секс и смерть являются полюсами начала и завершения жизни, промеж которых беспрестанно вращается сфера человеческого существования; религиозный вариант, напротив, полагает смерть перевалочным пунктом для бессмертного существования души или иного вида субъектности, длящейся после смерти. В обоих вариантах смерть приковывает внимание к себе («Death Magnetic» – группа Metallica [1]) своей чрезвычайной важностью и инаковостью («другое») по отношению к ординарности жизни. Культура работает с жизнью во всей ее ординарности любви, измены, расставаний и человеческого быта. Контркультура призвана работать со смертью – с ее экстраординарностью, с убийствами (насильственной смертью) и самоубийствами (добровольной смертью), погребением (группа Sepultura), воскресением (группа Воскресение) и вознесением (группа Ascension). Кроме того, в языковой сфере порождения текста и гипертекста смерть замыкает логическую линию, состоящую из нормативной речи – мата (ненормативной речи) – и молчания, немотствующего напоследок, когда после смерти автора слово берёт контекст и интерпретаторы, знающие толк в толковании.

 

4. Бунт, будучи началом мужским и ориентированным на будущее, противостоит власти (силе), которая выступает – вопреки распространенному заблуждению – феноменом женского начала и потому всегда вынуждена цепляться за настоящее, пытаться сохранить сегодняшний день, сберечь текущее положение дел, удержать статус-кво, не дать измениться составу элит ни политических, ни экономических, ни интеллектуальных. Что власть женственна – становится видно в дни голосования на выборах или референдумах, когда власть остро нуждается в том, чтобы народ оплодотворил ее, бросая белые избирательные бюллетени – листы с голосами – в узкие щели ящиков для голосования, которые в русской культуре давно называют не иначе как «урнами». Вообще, власть является перед народом в виде многочисленных присутственных мест, кабинетов и коридоров власти, в которые зачастую трудно войти – приходится ожидать своей очереди или просто высокого соизволения проникнуть внутрь. Внутри же обычно встречаются опять-таки маленькие оконца или щели, предназначенные для передачи через них белых бумаг, несущих информацию, подобно мужскому семени, изливаемому в лоно.

 

Бунт антиэстетичен, в нем более важно содержание – подрыв устоев, а не красивая обертка. В этом смысле бунт – феномен онтологии и аксиологии. Для бунта важно изменить наличное существование, опираясь на другие ценности, альтернативные наличествующим ценностям и принципам существования. Выражаясь в бинарных терминах позднего Ницше, бунт (и содержание) – удел философов, а власть (и форма) – юдоль художников (артистов) в широком смысле.

 

Бунт меняет состав элит. Причем бунт политический буквально производит замену одних фигур на другие: эта замена может быть лишена содержания (идеологии) или напротив максимально идеологизирована, может сопровождаться кровопролитием и залпами орудий, но она не может устоять и иметь долгосрочные перспективы без изменений в экономике и интеллектуальной сфере (в области духа) и культуре. Бунт экономический, напротив, состоит не в том, чтобы окончательно и бесповоротно убрать других экономических (хозяйствующих) субъектов, что невозможно без применения насилия, а в том, чтобы позитивно возвыситься среди остальных: такому возвышению способствуют научно-технические революции, технологические инновации (волны), секреты производства (ноу-хау), защищенная интеллектуальная собственность (IP) и неприкосновенность частной собственности как таковой, цифровой маркетинг и стратегически продуманный пиар, а также смена парадигмы корпоративного управления персоналом с «подбора людей под функционал компании» на «сборку функционала под личность сотрудника», включая поощряемую в компании дискуссию о личных и корпоративных целях и ценностях. Научно-технический, интеллектуальный и экономический рост неотъемлемо сопровождает и поддерживает культурную революцию, поставляя для дела революции как материальные блага, так и идеи – интеллектуально-творческие конструкции.

 

После изменения состава как политической, так и экономической элиты элитарии-новички приводят за собой интеллектуалов. Но возведенный на пьедестал таким вот ad hoc (случайным) образом интеллектуал, вроде Максима Горького, например, всегда будет ощущаться чужим среди своих, если не откровенной белой вороной, то уж стреляным воробьем. Естественная же смена интеллектуальной элиты происходит тогда, когда прежняя элита стареет и уже не может производить новые, по Гамбургскому счету, идеи (содержание), вместо чего обыкновенно эксплуатирует собственные идеи 20-летней давности и старше. Результатом затянутой эксплуатации одних и тех же идей становится то, что это всех заёбывает. Зачастую заёбывается при этом и сам эксплуатирующий одно и то же содержание интеллектуал. Он гневается и ищет годное приложение для своего праведного гнева, находя, наконец, выход в разрушении собственных интеллектуальных конструкций. Таким образом, в духе философии Ницше можно сделать следующий вывод: политиков должны свергать другие политики, экономические субъекты должны позитивно возвышать себя над другими, а интеллектуалы должны самостоятельно сдавать себя в архив, когда приходит их срок, или уж сжигать себя в пепел, если не сдались в архив.

 

5. Будучи самопровозглашенным (непризнанным) русским философом, то бишь даже не пытаясь быть оригинальным, я завершаю этот краткий обзор феноменом Бога. Контркультура почти не связана узами политкорректности, толерантности, официоза, умеренности или наоборот пафоса высокой культуры. Посему контркультура вольна говорить о Боге. Вольна она о Боге и смолчать. Но ввиду отсутствия означенных выше ограничений молчать она обыкновенно не может. В том смысле, что «не могу молчать». Практиковать контркультурное творчество по большому счету означает собственно иметь что сказать и не мочь это умолчать.

 

Ранее я уж говорил о том, что есть два варианта: атеистический и религиозный. По всей видимости, неизбежность трихотомии категорий философии и некоторая, я бы сказал: исконно гегельянская, тяга к растроению всего и вся – побуждает назвать еще агностический вариант, то есть удовлетворить всех неопределившихся и сомневающихся, укрепляя их в неопределенности, или оставляя их в тумане и болоте, как мог бы сказать Ницше.

 

В атеистическом варианте (например, группы «Оргазм Нострадамуса», «Аборт мозга») совокупность идей о Боге и божественном подвергается критике, осмеянию, сатирическому и саркастическому антиклерикальному вышучиванию, зачастую гиперболизированному, стилистически и лексически сниженному описанию тягот и лишений человеческого существования в лоне церкви и религиозной веры.

 

В религиозном же варианте Бог предстает источником силы, света, благодати, прямой дорогой, правильным путем и способом существования, приводящим к упорядочиванию и устроению мышления и жизни человека. Немаловажно, что Бог и божественное неотъемлемо связаны со словом, словесностью, текстом, молитвами и песнопениями. Общение с Богом и существование в божественном и церковном опираются на словесное общение и выражение чувств и идей, идущих от души и разума – сердца и ума.

 

Бог – это спасение всех заблудших, потерявшихся и отчаявшихся, опора, поддержка и надежда. Но Он существенно больше, чем только спасательный круг для тонущего человека. Бог – это крупнейший фрейдистский фаллос, прорывающий запретное и проникающий прямиком в невозможное. Это возможность серьезно и спокойно говорить о невозможном, о чуде, о трансцендентном, о неочевидном, о том, чего не может быть исходя из повседневного обыденного опыта о том, что было до опыта (априори), и том, что может быть после земного существования.

 

Возвращаясь к Ницше и его атеистической критике, следует иметь в виду, что он критикует с позиций этики, ставя в вину религии и церкви ложную мораль. Вполне логично при этом, что после замены ложной морали (реактивной, сдерживающей, безжизненной, античеловеческой) на мораль истинную, правильную и полезную для развития человека и всего человечества (активную, витальную, сверхчеловеческую, развивающую и подталкивающую к росту), существование некого социального института, аналогичного церкви, который станет заниматься продвижением или пропагандой этой новой морали, как минимум будет вновь оправданно, а как максимум необходимо на первых порах культурной революции, когда некультурное население нужно будет окультуривать (в отношении молодежи) или же производить рекультивацию (в отношении зрелых людей). Вместе с тем, можно предположить и предложить взамен отдельного института пропаганды, аналогичного церкви, какой-либо уже имеющийся социальный институт, а именно: школы и университеты, дополняемые общественными организациями. Официальная позиция образования (просвещения), таким образом, дополняется неофициальной позицией неправительственных общественных организаций – по интересам, увлечениям (хобби) и политическим предпочтениям (партийности) самого человека.

 

Однажды у великого немецкого философа Мартина Хайдеггера спросили, верит ли он в Бога. «Нет уж, хрен вам, грубым профанам, а не конкретный ответ», - так умолчал Хайдеггер. Старик Хайдеггер не любил, когда его спрашивали о Боге. В футболе он играл на позиции защитника. Ну а уж то, что он некоторое время кидал «зигу», и так все знают. Всё как у людей. Вечность пахнет нефтью.

 

Напоследок несколько слов об утренней заре в разрезе экономики. Сейчас уже понятно, что новый (цифровой, виртуальный) технологический уклад приведет к высвобождению (безработице) большого числа работников. Это повлечет необходимость занять высвобожденную рабочую силу новыми видами деятельности. Это, конечно, может быть волонтерство и социальная помощь нуждающимся. Но скорее всего значительную часть освобожденных людей следует занять интеллектуально-творческой деятельностью: от дизайна интернет-сайтов до преподавания свободных наук или искусств в профессиональных образовательных организациях. Вместе с тем, надо учитывать момент большого социального напряжения: после потери прежней работы и до обретения новой занятости люди будут тем самым социальным «динамитом» (в терминологии Ницше), который в недовольстве мироустройством и своим собственным положением «не у дел» может попытаться начать вовсе не культурную революцию, а революцию социальную (политическую). В этом смысле становятся понятны попытки правительств экономически развитых и развивающихся стран мира в условиях экономического кризиса (спада) максимально понизить ставки по кредитам и займам и тем самым залить так называемыми дешевыми деньгами собственные традиционные отрасли экономики. Эти попытки «откупиться» от кризиса направлены на то, чтобы продлить существование старых технологий, производств, технологических цепочек, старых отраслей и старой структуры занятости населения, отсрочить наступление новой технологической революции, которая неизбежно приведет к изменению структуры экономики и занятости населения, к росту безработицы и социальной (политической) напряженности. Именно поэтому внимательный и независимый наблюдатель может видеть, что в настоящее время как демократические режимы, так и диктатуры сходятся на необходимости замедления темпов экономического роста и технологического перевооружения народного хозяйства. Это политически и социально обусловленное замедление экономики обеспечивается множеством способов: финансовой поддержкой старых предприятий, законодательным усложнением и удлинением по времени процедур для регистрации патентов и другой интеллектуальной собственности (IP), усилением контрольно-надзорной деятельности государства, бюрократическим сдерживанием старт-апов и прочих инновационных проектов, увеличением бюджетных расходов на социальную защиту, здравоохранение, образование и профессиональную переподготовку кадров, ростом нагрузки на бизнес в виде налогов, сборов, таможенных пошлин, стоимости обязательного страхования, жилищно-коммунальных ресурсов и увеличения иных обязательных платежей.

 

 

PostScriptum. Ницше как воспитатель.

 

Мне думается, Ницше со всей его критикой в адрес религии, церкви, Германии, современных немцев, современных ему философов и композиторов, прежде всего, следует воспринимать как педагога, учителя или воспитателя (вспомним названия его произведений: «Шопенгауэр как воспитатель», «О пользе и вреде истории для жизни»), который увлекся педагогикой и всю свою жизнь продолжал играть по правилам школы. Так и не съехав с этой колеи.

 

Критикуемые им социальные институты, этические установки и ценности подвергаются проверке со стороны Ницше именно как такие вот «негодные» учителя, которые не годятся для дела воспитания нового, высшего человечества. В этом смысле церковь не плоха сама по себе, она – плохой учитель для юношества. Если церковь перестанет «совращать» юношей с путей становления великими людьми, если она будет герметическим институтом «только для своих», то церковь уже перестает быть вредной и непременно подлежащей разрушению, или саморазрушению.

 

Если же церковь перестанет распространять вредную мораль (заменив ее на полезную мораль высших людей), церковь будет не вредна, а полезна.

 

Таким образом, Ницше, как добрый учитель, готов простить едва ли не всех своих нерадивых учеников, если они проведут работу над ошибками и исправятся. Будь то церковь, университет, немецкий дух или даже «проклятый Гогенцоллерн» вкупе с Папой Римским, которым он пишет свои последние письма.

 

 

Post-Post Scriptum.Туринская лошадь

 

В контексте ницшевского требования провести работу над ошибками, предъявляемого ко всем современным институтам и процессам, становится ясна проблема сострадания.

 

Для Ницше человек не заслуживает сострадания именно потому, что он разумен, свободен и способен измениться и исправить ошибки. Если же человек не преодолевает себя, не развивается и не исправляет положение дел, то это его собственная вина.

 

Только животные заслуживают сострадания у Ницше. Туринская сцена со слезами, которые он пролил, обнимая лошадь, обусловлена неразумностью животных, отсутствием у лошади воли и разума для того, чтобы преодолеть свое угнетенное состояние. Лошадь подковали, взнуздали и опустили шоры ей на глаза. Нет и не будет такой воли, которая вызволила бы бедное животное из-под жгучего кнута бешеного ямщика.

 

 

 

 

1) Я осознанно ссылаюсь на англоязычные музыкальные группы, полагая их творчество бесповоротно вошедшим в российский культурный или контркультурный дискурс.