Если это так, то вся его философия могла быть построена им, исходя из личных проблем и трудной судьбы — из чисто «человеческого». В таком случае его философию вполне можно было бы понять, рассматривая её с позиций психологии. 

 

Но ответ, разумеется, — нет: философия Ницше не мотивирована личными проблемами. 

 

Чем вообще мотивирована подлинная философия?

 

Гегель отказывал в понимании философии тому, «кто не возвысился до тоски, предчувствия и ощущения вечности...».

 

Профессор Владиславлев в своей диссертации 1868 года под названием «Философия Плотина» пишет, что философия — плод деятельности не рассудка, а высшей и совершеннейшей нашей части — ума. Рациональное мышление имеет дело только с существующим, ум — с тем, что выше его.

 

Многие античные мыслители считали, что цель философии — найти то изначальное, вечное, неизменное, из которого всё происходит и в которое всё разрешается.

То есть настоящий философ должен быть инициирован тем, что находится за пределами не только всего «человеческого», но и всего этого мира — за пределами вообще онтологии. И, строя свою философию, он должен следовать именно этому интуитивному ориентиру, данному ему свыше. Да он и не может не следовать: призыв той стороны беспощаден и неодолим.

 

Лаконично об этом у Евгения Головина сказано так: «Жажда иного берега сводит его с ума».

 

А у Готфрида Бенна так: «Всё есть берег, вечно зовет море».

 

Человеческий архетип сочетает в себе два начала: небесное и земное.

 

Земное уравнивает нас с животными, тогда как небесное обращает за пределы данного мира — за пределы вселенной, вообще бытия.

 

Философию мотивирует начало небесное: ностальгия по вечности и бесконечности не зашифрована в генах, не является следствием избытка или недостатка гормонов и тому подобных телесных субстанций. Эта ностальгия вообще не следует не из чего земного: она — это ветер с той стороны. И, соответственно, от этого ветра то в нас приходит в волнение, что причастно той стороне.

 

Ницше все время говорит о вечности, о стремлении к вечности, о любви к вечности. Это и есть энергия, сила, мотив всей его философии, данные небом, а не рожденные от земли.

 

Тому, в ком эта энергия и этот мотив не резонируют в тайных глубинах души, о философии Ницше не стоит вообще рассуждать, тем более делать какие-то выводы.

 

Психология — дело иное, нежели философия.

 

Что, собственно, под ней теперь понимается. В переводе с греческого «психология» означает «учение о душе». И такие учения, крайне глубокие, до Нового времени действительно были. Эти учения о душе не были самостоятельными, но как необходимая составляющая входили в колоссальные космологии, теологии, различных религий и философских школ.  С точки зрения так понимаемой психологии о философии Ницше вполне можно было бы говорить, поскольку душа в этом случае относится не к миру земному, а к миру небесному, и потому ей присущи перспективы иные,  метафизические, без обращения к которым никакой философии не существует.

 

К примеру, только не принадлежащая этому тленному миру душа может поставить вопрос о происхождении сущего, поскольку этот вопрос обращен в саму метафизику — к лежащей по ту сторону имманентного «причине» существования чего бы то ни было вообще. Не имея причастности к небесному, к метафизике, задать этот вопрос было бы невозможно.

 

Но в Новое время небесное измерение, а с ним и душа, были отменены и объявлены несуществующими. Учения о душе отбросили как пустословие, и мало кто ныне вообще что-либо слышал о них. Понятно, что о понимании этих учений не приходится и говорить. 

 

Устранение души в современных представлениях о мироздании привело к тому, что слово «психология» приобрело парадоксальный смысл: «учение о несуществующей душе». То есть честный психолог должен был бы сказать: «Наша наука — это наука о душе, которая, как нам известно, не существует».

 

Чтобы избавиться от этого абсурда, после бесплодных попыток отыскать, зафиксировать, взвесить материальную субстанцию души ученые придумали понимать под ней нечто неопределенное — смутный комплекс вожделений и страхов, мыслей и чувств, состояний и рефлексий, чисто земных, проистекающих из инстинктов и функций телесных.

 

Но из чисто земного ностальгия по вечности и, соответственно, никакая философия, тем более философия Ницше, не вытекает.

 

Животные, птицы и рыбы просто живут, претерпевая все радости и страдания выпавшей на их долю судьбы и не ставя вопроса о смысле и сущности данной им жизни. Все они на сто процентов в земном. Лишь человек обращается ВНЕ. И именно это обращение свидетельствует о его причастности к неземному.

 

Из низшего высшее не образуется, мертвое само собой не оживает. (Если, конечно, «зародыш» высшего изначально не был заложен в низшем. То есть из малого желудя вполне может вырасти огромный дуб, но тысячи тонн мертвой материи сами собой никогда не трансформируются в желудь, имеющий силу вырасти в дуб.)

 

Сложные, сильные чувства Ланселота и Гвиневеры не объясняются генами и колебаниями тестостерона.

 

Грезы, фантазии, чувства, мышление, ум не проистекают из даже наисложнейшего сочетания атомов. Никакая «высокоорганизованная материя», никогда не породит сознания, даже элементарного восприятия, чувства.

 

Объект не рождает субъекта.

 

Призыв запредельного, пробуждающий тайные тайны души, иррационален и необъясним. Отсюда странные метафоры, темные строфы поэтов, иносказания, замалчивания, недешифруемые пассажи философов.

 

«Вечность». Этим словом Ницше называет невидимый горизонт своей глубочайшей ностальгии. С точки зрения, например, неоплатонизма, то есть существовавшей почти тысячу лет философской школы, разработавшей невероятную по своей сложности, всеобщности и убедительности метафизику, этот невидимый горизонт Ницше есть то онтологическое измерение, где логосы, формирующие в общем и частностях весь бренный мир, очищены от материи, тлена и порчи и где они предстают во всем своем блеске, нерушимые и неподвластные течению времени — неподвластные тёмному року, влекущему все земное в бездну материи, которая по сути дела тождественна тленности, смерти, ничто. Тело пантеры, бросок пантеры великолепны как логос, как эйдос. Но материя, из которой состоит ее тело, привносит в него разрушение, болезни и неизбежную смерть, а сам бросок становится лишь эпизодом, мгновением, которое вскорости пропадет и обратится в ничто.

 

Наша судьба, наша жизнь страшны и опасны, ибо страдания, смерть незримо присутствуют на каждом шагу. Но в воспоминаниях наша прожитая судьба предстает перед нами в дистиллированном виде — часто как нечто прекрасное, райское. Засохший цветок в изысканной вазе у распахнутого в осень окна, странные отражения облаков в летнем пруду, первая встреча с возлюбленной, мало ли что. Все дело в том, что суть дистилляции прошлого в устранении вторжения в логосы тлена, материи, страданий, ничто. В воспоминаниях мы видим свою судьбу в чистом виде: длящейся, раскрывающейся в течении времени, и, одновременно, вечной и неизменной — такой, какова она есть в непреходящих сферах Мирового ума. Увидеть вдруг происходящее в это самое мгновение точно таким же дистиллированным, причастным к вечности, без тени материи, тлена, ничто — откровение высочайшее.

 

Великий полдень Ницше — это прозрение вечности, явленной в облике этого мира.

 

Все вокруг, каждая травинка, каждый куст, каждое чувство и каждая мысль, каждая прожитая судьба раскрываются в ином измерении — предстают перед нами не в земном, а в умозрительном мире, где они вечно есть.

 

 

Якоб Бёме так поясняет то же прозрение: «... Рай находится в сём мире, но скрыт в мистерии, и он вовсе не изменился; он недоступен нашим страждущим чувствам, глазам, но открылись бы наши глаза, тотчас узрели б его...».

 

Чтобы хоть как-то донести до нас это прозрение, Ницше говорит о «вечном возвращении», но это отнюдь не теория, претендующая на окончательное объяснение течения времени и его связи с вечностью, а только лишь метод и способ сквозь образ увидеть прообраз... сквозь время — вечность...

 

Кстати, в академических кругах часто понимают вечное возвращение как повторение того же самого, а это не так. Возвращение и повторение принципиально разные вещи... Неверно и атомистическое, математическое обоснование или опровержение вечного возвращения. Хотя бы потому, что мы с вами, наша душа — вовсе не порождение сложных комбинаций атомов, наша душа вообще не зависит от атомов тела, от тела... Например, в восточных учениях, да и у Платона, при переселении душ мы получаем новое тело, состоящее из совершенно других атомов, сложившихся в совершенно другой комбинации, но при этом остаемся с собой. Да и что такое атом надо еще разобраться, ибо современное понятие атома не имеет никакого отношения к философскому, демокритовскому атому. Но это длинная тема, оставим ее... Обо все этом подробнее можно прочитать в моей книге «Об иных горизонтах здешнего: апология вечного возвращения».

 

Теперь же вернемся к современной психологии.

 

Как бы современные психологи не интерпретировали философию Ницше, им никогда не подняться до высоты его устремлений. Разве что если они вдруг отбросят веру в земное и если к тому же разрушат свою убежденность, что кроме земного не существует вообще ничего.

 

 На своих семинарах о Ницше в 1934–35 годах Карл Густав Юнг подробнейшим образом рассматривает книгу «Так говорил Заратустра» с позиций своей «аналитической психологии». Несмотря на то, что на этих семинарах высказаны ценные, нередко глубокие мысли, основа всей философии Ницше, её тайная метафизика, осталась за кадром — ее как бы и нет. А потому философия Ницше выглядит необоснованной и превращается во фрагментарные мысли, пусть интересные, однако не связанные в единое целое и не устремленные к одной дальней цели.

 

Не удивительно, что, когда задается вопрос о «вечном возвращении», Юнг просто уходит от темы и заявляет, что напрочь отказывается эту гипотезу понимать, тем более обсуждать. Ему кажется странным, абсурдным, что Ницше вообще поднимает на щит столь глупую, детскую мысль...

 

Аналогичная история с интерпретацией писем и состояний Ницше в последние месяцы, дни перед его заключением в психиатрическую лечебницу. С точки зрения психологии, психиатрии, вообще медицины, да и с точки зрения обычных людей, его записи, выходки в этот период — бред сумасшедшего. А с точки зрения индуизма, буддизма диагноз иной: это, скорее, — нечто похожее на самадхи, на состояние высочайшее, откуда до Просветления один только шаг...

 

Например, в январе 1889 года Ницше пишет Якобу Бурхардту:

 

«Этой осенью, одетый самым жалким образом, я дважды присутствовал на собственных похоронах, сначала как граф Робилант (нет, он мой сын, а я в силу своей природы — Карл Альберт), но вот Антонелли был я сам». 

 

Граф Робилант — это итальянский генерал, Карл Альберт — король Сардинии, а Антонелли — скорее всего, архитектор башни в Турине, на погребении которого Ницше недавно присутствовал.

 

Ключ к этому странному тексту следует искать в более раннем замечании Ницше:

 

«Непрерывное превращение: ты должен за короткое время проходить сквозь множество индивидуумов».

 

Что это значит?

 

Созерцая закат, быть закатом, услышав шум ветра, стать этим ветром, бросив взгляд на какого-нибудь человека, в ту же секунду увидеть и пережить всю его судьбу. Быть всякой частностью и через неё, как через аспект, отражение, проявление целого, быть также целым... Всё время, будучи частностью, ей вместе с тем и не быть: быть вместе с тем также целым, быть всем. Быть воином в войске и через то быть всем войском…

 

Индивидуум должен исчезнуть, пропасть как нечто самостоятельное и обособленное от всего. Он должен стать именно частью всего, и через то должен стать всем. То есть должен стать также и всеми другими индивидуумами, всеми другими формами жизни, вобрать их в себя, пережить, увидеть весь мир как одно...

 

Более того, за короткое время надо уметь проходить не только через множество индивидуумов, но и через сферы сакральные и запредельные… понятно, в той степени, в которой они доступны интуиции, воображению и уму.  

 

Ну, как-то так...

 

Если понять это, войти в это, то раскрываются и другие его записи, фразы, посредственному уму представляющиеся бредом сумасшедшего.

 

Такой, например, пассаж:

 

«Это предрассудок, будто бы я человек. Но я уже не раз жил среди людей и знаю всё, что может выпасть людям. Среди индусов я был Буддой, в Греции — Дионисом, Александр и Цезарь — тоже мои инкарнации, равно как и творец Шекспира лорд Бэкон. Наконец, я был ещё Вольтером и Наполеоном, может быть, также Рихардом Вагнером… На этот раз я прихожу как победоносный Дионис, который всё на Земле превратит в праздник… Не сказать, чтобы у меня было много времени… Небеса радуются, что я здесь… А ещё я висел на кресте…» 

 

 

*  *  *

Но вернемся к нашей теме — к философии и психологии...

 

Вывод из всего сказанного простой: от взгляда психолога, блуждающего в бессознательных сферах хтонических, чисто земных, вся сила и смысл философии Ницше, да и вообще философии, всегда ускользают — могучее дерево скрыто, видны лишь слетевшие желтые листья, кружащиеся на ветру...

 

Родина молнии — небо, а не глубины земли.