Война как ликантропия разума в философии Ницше

(тезисы, выкладки, цитаты)

 

 

Дмитрий Фьюче

 

Философия Ницше разбирается с феноменом человека, с его онтологией.

Разбирательство идет на материале самого себя, начиная с древне-греческих философов (как источнике себя). Гераклит: «Война есть начало всего».

Рождение трагедии.

Два начала человека. Дионисическое первично, аполлоническое – вторично. Первое хаотично, агрессивно, спонтанно, непредсказуемо. Аполлоническое возникает позже, как надстройка и оформление дионисического. Оно сковывает дионисическое и одевает его в прекрасные мантии и перспективы.

Мир как эстетический феномен – это сплав, симбиоз дионисического и аполлонического.

Максимальная опасность, риск, принятие противоречий, напряжение, катастрофа, трагедия – всё это есть проявления дионисического начала, лежащего в основе культуры и человека.

«Шопенгауэр как воспитатель», «Вагнер в Байрейте» – конкретные примеры (философия и искусство) того, как дионисическое может быть возвышено до аполлонического. Необходимость дионисической связи настоящего с прошлой высшей аполлонической культурой.

Человеческое, слишком человеческое; Утренняя заря; Веселая наука, - постепенный переход к собственной дионисической философии.

Анализ, разбирательство и, в конце концов, разрушение всех идолов христианской культуры. Каждый афоризм у Ницше посвящен разбору какого-то её предрассудка или шаблона. 

Одновременно и незаметно идет становление собственной позитивной, аполлонической программы.

Жить на краю бездны и не отходить от неё, пытаясь укрыться в безопасности. «Стройте свои города у подножия Везувия». «Человек – это отважное животное». Опасный, злой, чудовищный, смелость, храбрость – любимые слова дионисического философа Ницше.

Человек – это Разум или рассудок? Ницше критикует рассудок, и одновременно дает новое определение Разума.

Что есть Философия? Опасное, воинственное, чудовищное, храброе занятие, отважное мышление. Только это и есть Разум и Философия, всё остальное – рассудок, использование готовых шаблонов и стереотипов (комфортное филистерство).

Так говорил Заратустра, Генеалогия морали, По ту сторону добра и зла, Сумерки идолов, Воля к власти, - окончательное становление дионисической философии.

Онтология Разума и Философии окончательно связывается с хищным, агрессивным инстинктом, обращенным на самого себя. Постулируется изначальность хищного инстинкта у всего живого, как поиск и усвоение иных живых сущностей для питания и роста.

Бодрость = активность = трансгрессия = благородство – этому говорится Да. Сон/бессознательность = реактивность = декаданс = «последний человек» – этому говорится Нет.

Разрушение как необходимая предпосылка созидания (Дионис как предпосылка Аполлона) «Но ещё большее насилие и новое преодоление растёт из ваших новых ценностей. И кто должен быть творцом в добре и зле, поистине, тот должен быть сперва разрушителем, разбивающим старые ценности».

«Сколько истины может вынести дух? Заблуждение – не слепота, это трусость. Три четверти зла в мире порождено трусостью».

Мышление – это война, познавать, значит скакать на коне между смертью и дьяволом, это испытывать на прочность все вещи и все идеалы. Ницше своим читателям и последователям желает великой опасности исследования глубин и вершин, великого страдания от разрушения привычных представлений и устоев жизни.

Война как самое опасное действие, как позитивное и необходимое явление для становления высшей культуры. Война постоянно используется Ницше и как метафора, и как психологическая реальность философа, потому что философ прежде всего воин в битве смыслов и ценностей (иначе он просто болтун и лжец).

Примеров можно приводить много. Я выбрал один из самых ярки: Вступление Ницше к Сумеркам идолов.

«Это маленькое сочинение – великое объявление войны.

Только излишек силы служит доказательством силы. – Переоценка всех ценностей, этот вопросительный знак, столь черный, столь чудовищный, что он бросает тень на того, кто его ставит, – такая роковая задача вынуждает каждое мгновение выбегать на солнце, стряхивать с себя тяжелую, ставшую слишком тяжелой серьезность. Тут хорошо всякое средство, тут всякий «случай» – счастливый случай. Прежде всего война. Война всегда была великой находкой всех сокровенных, ставших слишком глубокими умов; даже в полученных ранениях заключена целебная сила. Издавна моей любимой поговоркой было изречение, происхождение которого я утаю от ученого любопытства:

 Души крепнут, добродетель расцветает от ран (лат.). 

Выискивать в греках «прекрасные души», «золотые середины» и другие совершенства, удивляться в них, например, спокойному величию, идеальному образу мыслей, высокой простоте – от этой «высокой простоты», этой в конечном счете немецкой глупости меня предостерег психолог, которого я ношу в себе. Я видел их сильнейший инстинкт, волю к власти, я видел их дрожащими перед неукротимой мощью этого инстинкта, – я видел, что все их институты вырастали из предохранительных мер, чтобы взаимно обезопасить себя от их внутреннего взрывчатого вещества. Чудовищное внутреннее напряжение разрядилось затем в страшной и беспощадной внешней вражде: городские общины растерзывали одна другую, чтобы граждане каждой из них обрели покой от самих себя. Необходимость заставляла быть сильными: опасность была близка, – она подстерегала всюду. Великолепно развитое тело, смелый реализм и имморализм, свойственный эллину, был нуждою, а не «природой».

Говорить жизни «да» даже в самых непостижимых и суровых ее проблемах; воля к жизни, ликующая, когда она приносит в жертву собственной неисчерпаемости свои высшие типажи, – вот что назвал я дионисическим, вот в чем угадал я мост к психологии трагического поэта. Не для того, чтобы освободиться от ужаса и сострадания, не для того, чтобы, очиститься от опасного аффекта бурной его разрядкой – так понимал это Аристотель, – но для того, чтобы, наперекор ужасу и состраданию, самому быть вечной радостью становления, – той радостью, которая заключает [104] в себе также и радость уничтожения… И тут я снова соприкасаюсь с тем пунктом, из которого некогда вышел, – «Рождение трагедии» было моей первой переоценкой всех ценностей: тут я снова возвращаюсь на ту почву, из которой растет мое «хочу», мое «могу», – я, последний ученик философа Диониса, – я, учитель вечного возвращения…

Молот говорит

Так говорил Заратустра. 3, 90.

Почему ты так тверд! – сказал однажды древесный уголь алмазу. – Разве мы не близкие родственники?

Почему же вы так мягки, так уступчивы, податливы? Почему так много отрицания, отречения в вашем сердце? Так мало рокового в вашем взоре?

А если вы не хотите быть роковыми и непреклонными, – как можете вы вместе со мною – побеждать?

А если ваша твердость не хочет сверкать, и резать, и рассекать, – как можете вы когда-нибудь вместе со мною – созидать?

Ибо созидающие тверды. И блаженством должно казаться вам запечатлеть вашу руку на тысячелетиях, как на воске, –

– блаженством писать на воле тысячелетий, как на меди, – тверже, чем медь, благороднее, чем медь. Совершенно твердым бывает только самое благородное.

Эту новую скрижаль, о братья мои, ставлю я над вами: станьте тверды! »

Таким образом, согласно Ницше, Разум не имеет своей собственной природы, он есть высшая производная от бессознательных содержаний, инстинктов, он подобен им, и всё же противостоит им. Он мощнее их на порядок, поскольку умеет их контролировать и использовать всю их силу, складывая её, мультиплицируя и направляя к высшим перспективам (так работает аполлоническое начало). Это и есть сама мощь, воля к мощи, движение к увеличению внутренней мощи.

Так появляется философский концепт Воли к власти, к мощи. Способность управлять самим собой, углублять себя, разверзать внутренние дистанции. Способность усваивать, встраивать новое в старые ряды. Питание как изначальное, перманентный духовный рост как высшее.

Это не исключительно человеческое качество, в нём нет антропоцентричности. Это философия мира, которая лишь наглядно проявляется в Человеке и в его перспективе - Сверхчеловеке. Именно «белокурая бестия» должна стать Сверхчеловеком. Травоядные (как метафора для «последних людей») на это неспособны из-за слабости у них хищного инстинкта.

Нам необходимо продолжить мысль Ницше.

Любимая гравюра Ницше Дюрер «Рыцарь, Смерть и Дьявол». Лютер: «Каждый должен, заковавшись в себя самого и вооружившись собою, сражаться с дьяволом и смертью».

«Мужество, лучшее смертоносное оружие, мужество нападающее которое даже смерть забивает до смерти, ибо оно говорит: так это была жизнь? Ну что ж! Еще раз!»

Хищный инстинкт, вот что он превращается у Человека?

Хищный инстинкт у Человека углубляется до инстинкта смерти, который превосходит все животные влечения и инстинкт самосохранения. Одновременно он возвышается, возгоняется в Разум (как совершенно новой централизированной нервной системы), который, таким образом, является компенсацией и оформлением процесса увеличения внутренних дистанций внутри человека.

Инстинкт смерти является сверхмощным источником высшей внутренней энергии, разрушающий буквально всё, прежде всего саму биологическую структуру человека, затем его чувствующую душу, затем рассудочные представления, выходя в сферу чистого разума, то есть осознанной воли к власти (Разума). Инстинкт смерти воплощается в субъективном и объективном онтологическом потоке Времени, указывающем человеку на конечность и цикличность жизни.

Вечное возвращение, Воля к власти, Сверхчеловек – как аполлонические структуры, формы для дионисического содержания Человека.

Динамическое и диалектическое соотношение, взаимодействие хищного инстинкта животного и инстинкта смерти человека предлагается называть ликантропией сознания (от древне-греческого λύκος — «волк» и ἄνθρωπος - «человек»), которое, в зависимости от своего фазового состояния, работает как в сторону «волка», так и в сторону «человека».

Инстинкт смерти генеалогически и феноменологически «возникает» на биологической базе хищнического агрессивного инстинкта, происхождение и развитие которого в животном мире не входит в круг нашего рассмотрения (в самом общем виде можно сделать отсылку к книге всемирно-известного биолога-этолога-антрополога Конрада Лоренца «Так называемое зло» с учетом настоящих выкладок) как его новое, трансформированное, более глубокое, вплоть до уровня трансценденции,  качество. Душа неразумного человека находится ещё преимущественно во власти биологических влечений, в том числе и хищнического инстинкта. Душа разумного человека, находится преимущественно во власти инстинкта смерти, который является, фактически, глубинной, порождающей, эпигенетической, наследственной структурой, системой, хранилищем, вместилищем потенциала высшей нервной деятельности, которую мы называем Разумом.

 

Таким образом, Разум как высшая сознательная функция Человека в своём происхождении и дальнейшем становлении является скрытой в онтологическом потоке времени, глубинной, перманентной, системообразующей, высшей  ликантропией сознания, понимаемой как происхождение высших разумно-волевых центров психики из агрессивно-хищнического биологического инстинкта, обратившегося в своем развитии на самого себя и получившего способность тормозить, прекращать, ассимилировать, усиливать, то есть в том или ином виде устанавливать контроль и осуществлять управление по отношению к любым иным низшим биологическим и психологическим влечениям (в том числе и прежде всего к агрессивно-хищническим) в соответствии с высшей трансцендентной целью.

Агрессивность хищников кардинально отличается от обычной защитной, оборонительной агрессивности других животных. Это различие между избытком силы, внутренней энергии и её недостатком. Мы вынуждены поставить под сомнение современные научные представления, согласно  которым человек в своем филогенезе не был хищником, и потому в своей агрессивности (в смысле нейрофизиологических процессов) он якобы радикально отличается от хищников-зверей. Отличие хищника-человека от хищника-зверя состоит не в некоей изначально иной форме биологической агрессивности, а в том, что человеческая агрессивность является ликантропией сознания, то есть наиболее сложным и глубинным процессом (парадоксальным внутренним бессознательным комплексом, одновременно порождающим сознание и контролируемый им), который до сих полностью ускользал от всякой возможности его научного исследования, не говоря уже о том, что на пути у его изучения стоит строгий современный цензор: гуманистические либеральные предрассудки.

 

Инстинкт смерти в разумной действительности обнаруживает себя в психологических качествах смелости, храбрости, доблести, достоинства и чести; а в своих самых высших формах – в философии и созидании высших ценностей. Исторически, «крупные хищники», обладающие бесстрашием и зачатками разума (как ответом на действие формирующегося инстинкта смерти), собираются с общей целью в одном условном, «духовном» месте, которое мы называем лигаристическим союзом, где подсознательное действие ликантропии сознания значительно усиливается и начинает «переплавляться» в некий разумный проект, в топологический узел фрактала новой мировой цивилизации. Если такие общие, совместные, целеполагающие коммуникации отсутствуют, то хищники, вместо того, чтобы концентрировать волю в среде себе подобных, то есть в системе рациональных коммуникаций, в силу своей преобладающей хищной склонности, будут бесцельно «пожирать» людей со слабым качеством воли, а их инстинкт смерти либо не сформируется, либо начнет филогенетически деградировать в сторону инстинкта хищника, что неминуемо приведет к истреблению хищниками самих себя, общей деградации популяции или к откату цивилизации к своим предшествующим формам.

Ликантропия сознания обладает диалектикой и фазовой динамикой. Она  перманентно балансирует между возвратом к хищному инстинкту животного и еще большего углубления инстинкта смерти. При ослаблении инстинкта смерти соответственно падает разумный уровень человека, и тогда душа неумолимо откатывается, возвращается к хищному инстинкту, чтобы снова перестроиться, трансформироваться, углубиться и перейти на новый уровень инстинкта смерти. В такие переходные периоды ликантропия сознания активируется, выходит в социальную сферу, разрушая старые и созидая новые социумы. Вспыхивает реальная, горячая, смертоносная война.

Два вида войны как два вида ликантропии сознания. Есть высший тип ликантропии, когда хищный инстинкт начинает сплавляться с высшими ценностями мировой цивилизации. И тогда работает философская формула Гегеля: «Движение разумного духа объективируется в военной победе». Высший тип войны – от избытка, для сноса старых, отживших своё форм, для утверждения нового разумного аполлонического порядка. Низший тип войны – от дефицита, от слабости духа (это агрессия загнанной в угол крысы). Именно последний вид войны и агрессии все современные интеллектуалы/психологи пытаются генерализировать, то есть считать единственным в своем роде, нехотя делая из неё исключение в виде понятия «справедливой войны» (как правило, от обороны).

Либеральной идеологической конструкции «справедливой войны» следует  противопоставить понятие высшей Войны, которую ведет новая конфигурация инстинкта смерти и Разума, против прежней конфигурации, отжившей свой цивилизационный цикл.

Анализ любой войны, таким образом, может быть произведен в координатах ницшевской философии. Только на вышеизложенной основе возможно адекватное понимание философских формул Ницше, которые всегда говорят исключительно о высшей Войне:

 Заратустра О ВОЙНЕ И ВОИНАХ

Собратья по войне!  я  – достойнейший из врагов ваших. Так позвольте мне сказать вам правду!

Любите мир как средство к новой войне, и мир короткий – сильнее, чем мир продолжительный. Не к работе призываю я вас, но к борьбе; не к миру, но к победе. Да будет труд ваш – борьбой, а мир ваш – победой!

Только тогда можно молчать и быть невозмутимым, когда есть лук и стрелы: иначе возникают ссоры и пустословие. Да будет мир ваш – победой.

Вы утверждаете, что благая цель освящает даже войну? Я же говорю вам: только благо войны освящает всякую цель.

Война и мужество совершили больше великого, чем любовь к ближнему. Не сострадание, а храбрость ваша спасала доныне несчастных.

"Что такое добро?" – спрашиваете вы. Добро – это храбрость. Пусть маленькие девочки говорят: "Добро – это то, что красиво и вместе с тем трогательно".

Восстание – это доблесть рабов. Да будет вашей доблестью послушание! А любое ваше приказание – повиновением!

Но и его вы должны получить от меня как приказ – он гласит: человек есть нечто, что должно преодолеть.

Так живите жизнью повиновения и войны! Что толку в долгой жизни! Какой воин захочет пощады!

 

Что есть в этом смысле СВО, которую Россия инициировала на Украине? Есть ли это война от избытка или от недостатка силы? Исходя из вышесказанного, все про-западные «аналитики» могут видеть в ней только низший тип войны, считая, что путинская Россия загнана в некий геополитический рессентиментный угол, и потому вынуждена проявлять низшую форму агрессии, чтобы неминуемо потерпеть окончательное поражение. Однако можно и нужно видеть в СВО совсем иную сторону: трансгрессию избытка, инициативность, стремление упредительно разрушить западную прогнившую модель цивилизации (падающее – подтолкни) и осуществить самоинициацию новой модели мировой цивилизации. Есть ли у сегодняшней Росси силы для этого? Это покажет ВРЕМЯ, которое своей онтологической сутью, потоком, проявляет всё, и прежде всего расклад подлинных цивилизационных сил в их фазовой динамике.

Главная проблема России – её двойственность и незрелость, связанная с зависимостью от западной идеологии и экономики. Если эта зависимость от Запада окажется преобладающей над самобытностью и суверенностью России, то последняя выльется только в низшую форму войны, которая обречена на поражение в ценностных координатах истории мировой цивилизации. А если самобытность и суверенность России (как совокупности её народа и власти) возобладают над подражательными формами западного бытия, значит эта война станет её высшим проявлением, направленной в конечном итоге на победу тех новых высших исторических сил, которые будут выкованы в горниле её смертельных схваток в бессознательных пластах российского (и украинского) народа.

Между условной Россией и условной Украиной идет гражданская война. И ликантропия сознания начала свою амбивалентную работу по активации инстинкта смерти и инстинкта хищника. Проницательные умы уже сейчас могут отчетливо видеть в какую сторону движется ликантропия сознания в каждой из сторон этой гражданской войны, и, соответственно, видеть будущую победу.