Философские и культурные аспекты переписки Ф.Ницше и Г.Брандеса 

 

П. Г. Выжлецов  

 Публикуется по изданию: Научная сессия ГУАП: сб. докл.: В 3 ч. Ч. III. Гуманитарные науки / СПб.: ГУАП, СПб., 2011. С.49 – 53

Георг Брандес (1842 – 1927) был известным датским критиком, историком и исследователем литературы своего времени, публицистом. Ф. Ницше увидел у него «прирождённый дар» к «психологической оптике» и способность «с арифметической ясностью» разрешать «труднейшие задачи âme moderne», то есть «современной души» [1, с. 293].

В апреле и мае 1888 года Брандес прочитал пять публичных лекций в университете Копенгагена о личности и идеях Ницше, в связи с чем, в наше время его считают тем интерпретатором, кто «совершил первое главное открытие Ницше» [2, p. 289]. Появлению замысла упомянутых лекций предшествовала переписка Ф. Ницше с Г. Брандесом, и первый выступил её инициатором. При рассмотрении переписки следует в первую очередь обратить внимание на те темы и вопросы философского и в широком смысле культурного характера, которые нашли отклик у обоих авторов, на условия возможности философского и культурного диалога между ними.

«Аристократический радикализм». Переписка началась с письма Г. Брандеса от 28 ноября 1887 г., где он благодарил Ницше за то, что тот увидел в его лице будущего читателя. Непосредственным поводом к этому послужила пересылка Брандесу издателем Ницше книги «К генеалогии морали» и, годом ранее, работы «По ту сторону добра и зла». Отметим, что наряду с уже имевшейся у Брандеса книгой «Человеческое, слишком человеческое», в первую очередь упомянутые книги (возможно, и «Утренняя заря») послужили в той степени, о которой в данном контексте может идти речь, теоретической основой для будущих лекций.  

Брандес, в частности, писал: «Духом новизны и самобытности веет от Ваших книг. Я не совсем ещё понимаю то, что я прочёл, мне не всегда ясно, к чему Вы стремитесь. Однако многое согласуется с моими собственными мыслями и симпатиями — пренебрежение к аскетическим идеалам и глубокое неприятие демократической усреднённости, Ваш аристократический радикализм. Ваше презрение к этике сострадания для меня не вполне объяснимо» [1, с. 288]. В этом же письме Брандес упоминал о своём способе прочтения текстов, о некотором скажем «вчувствовании» (в контексте того, что ему «нелегко бывает вчувствоваться»), и, в частности, о том, что Ницше думает и пишет «очень по-немецки» [1, с. 289]. В первом же письме Брандес обозначил различие между «своим», тем, что «согласуется» с его воззрениями и «чужим» («чуждым» Г. Брандес), тем, что не согласуется с ними. Это различие он, как правило, акцентировал и в последующих письмах.

В ответном письме Брандесу, написанном довольно скоро, — 2 декабря 1887 г., Ницше обратил особое внимание на одно высказывание, в котором обнаружил важную, если не принципиальную, характеристику своей работы: «Выражение “аристократический радикализм”, которое Вы употребили, очень удачно. Это, позволю себе сказать, самые толковые слова, какие мне до сих пор доводилось о себе прочесть. Как далеко этот образ мыслей меня уже завёл в моих идеях, как далеко он меня ещё заведёт — это я почти что боюсь себе и представить» [1, с. 287]. Возможно, Ницше усмотрел за высказыванием «аристократическим радикализмом» нечто несравнимо большее, чем оно содержало в себе. А именно, он увидел в нём название той, по сути философской установки, которая определяла его «образ мыслей», и соответственно, некий строй и последовательность «идей». В то же время, Ницше чуть немногим ранее «величали» «”философом юнкерской аристократии”» в смысле негативном и для него уничижительном [1, с. 283].

Отметим, что в этом же письме Ницше включил Брандеса в узкий круг своих читателей, назвав его «настоящим европейцем и миссионером культуры» [1, с. 286]. (Курсив Ф. Ницше. Здесь и далее курсив авторов писем). Относительно же особенностей своего казалось бы слишком немецкого стиля, Ницше, в частности, упомянул о том, что у него «слух к четвертитонам» [1, с. 286]. В письме содержатся и некоторые важные высказывания, касающиеся философии самого Ницше. В частности, относительно его «недоверия к диалектике, к самим основаниям», о том, что считать «истинным», и среди них резко и определённо прозвучало следующее: «Однако философия, подобная моей, — она как могила: в ней уже не живёшь» [1, с. 287]. В данном контексте уместно привести мысль о том, что, несмотря на внешние, в частности, политические обстоятельства своего времени, которые воспринимались ими критически, как Г. Гегель, так и И. Гёте: «… ещё были в состоянии основать некий мир, в котором человек мог находиться у самого себя …» [4, с. 127].

В следующем письме Брандеса от 17 декабря того же года упоминается о том, что «наша культура в целом» не может служить источником для вдохновения. Поэтому он отрицал для себя путь и именование «миссионера культуры». Здесь же Брандес пояснил свою характеристику особенности стиля Ницше, прозвучавшую в первом письме: «Под немецкостью я подразумеваю только то, что Вы пишите больше для себя, в процессе письма думаете больше о себе, чем о широком читателе …» [1, с. 289]. Наблюдение о том, что Ницше пишет скорее «для себя» высказывал не только Брандес и оно актуально для формирования ранних образов первого в поле европейской ницшеаны. Здесь же проясняется и другая, более важная характеристика, которая является определяющей для интерпретации Брандеса в целом: «Я употребил выражение “аристократический радикализм”, поскольку именно это соответствует моим политическим убеждениям. Однако меня немного задевает, когда Вы в своих произведениях столь поспешно и резко судите о таких феноменах, как социализм или анархизм. Анархизм князя Кропоткина, например, вовсе не глуп» [1, с. 290].

Из данного фрагмента следует то, что под высказыванием «аристократический радикализм» Брандес понимал: во-первых, личные «убеждения», которые, во-вторых, носили «политический», а не философский характер. То есть, Брандес в данном случае спроецировал свои воззрения на тексты Ницше, и шире,— искал «совпадений» со своими «вкусами» [1, с. 290]. Поэтому не вызывает особого удивления то, что оба приписывали высказыванию «аристократический радикализм» совершенно разный смысл. Впрочем, несмотря на это, оно вошло в терминологическое и проблемное поле исследований философии Ницше. Причём, за ним обнаруживают и иной, более точный смысл, характеризующий мысль Ницше, — «аристократический радикализм или индивидуализм» в контексте задачи становления собой. При этом полагают, что упомянутая характеристика не приложима к воззрениям Брандеса в силу высокой степени развития «социального сознания» последнего [2, p. 291]. Однако отсюда всё же не следует того, что, скажем, «социальное сознание» Ницше было менее развитым, чем у Брандеса.  

В упомянутом письме, Брандес также писал: «В наибольшей степени меня интересуют Ваши идеи о происхождении моральных суждений». Разделяя вместе с Ницше критическое отношение, точнее «антипатию», к Г. Спенсеру, Брандес замечал: «У нас он слывёт богом философии. Этим англичанам решительное предпочтение отдаётся, как правило, только потому, что их не столь высоко парящий дух страшится гипотез, в то время как немецкую философию гипотезы лишили мирового господства. А разве не много гипотетического в Ваших идеях о кастовых различиях как истоке различных нравственных понятий?» [1, с. 290].

В ответном письме от 8 января 1888 г. Ницше пояснял высказывание «миссионер культуры», писал о «доступе» к своей философии и к «проблеме сострадания», в частности, о «логике» «философской впечатлительности», развёрнутой в книге «По ту сторону добра и зла» и «психологических задачах», даром к разрешению которых обладал Брандес. Уточняя своё выражение «миссионер культуры», Ницше подчёркивал: «Постичь, что наша европейская культура есть чудовищная проблема, а никоим образом не разрешение её, — разве не является сегодня такая степень самосознания, самопреодоления самою культурой?» [1, с. 293].

В последующем письме от 11 января 1888 г. Брандес рекомендовал Ницше тексты С. Кьёркегора как «одного из глубочайших психологов», сожалея о том, что они ещё не переведены. Также, он сообщал, что написал о Кьеркегоре, возможно, свою лучшую «в психологическом отношении» книгу, перевод которой вышел в Лейпциге в 1879 г. Вместе с тем, эта книга оказалась «своего рода памфлетом», который был написан, «чтобы воспрепятствовать влиянию Кьёркегора» [1, с. 294]. В этом же письме Брандес упоминал о том, что перечитывает все три книги Ницше, которые у него были. В связи с чем, он замечал: «Есть пара мостов, которые ведут от них к моему внутреннему миру: цезаризм, ненависть к педантству, вкус к Бейлю и т.д., и т.д. Но по большей части они мне ещё чужды. Кажется, что наши с Вами переживания столь бесконечно разнородны. Вы, без сомнения, увлекательнейший из всех немецких писателей» [1, с. 295]. Нужно подчёркнуть это наименование, хоть и «увлекательнейший», но не философ, а «писатель», пусть даже и широком смысле.

В ответном письме от 19 февраля 1888 г. Ницше благодарил Брандеса за вклад в «понятие “современности”», а современность он считал «первостепенной ценностной проблемой» [1, с. 302]. А также Ницше писал, в частности, о своём намерении «заняться психологической проблемой Кьёркегора» и «возобновить знакомство с Вашей древней литературой». Кроме того, он сообщал об отправке Брандесу остальных своих книг, а в личностном плане утверждал, что — «сам оказался основательным событием кризиса ценностных суждений» [1, с. 302]. Здесь же Ницше кратко охарактеризовал некоторые из «Несвоевременных размышлений». В частности, он писал о своём «памфлете против Штрауса», называя его «первым серьёзным счётом, предъявленным немецкому образованию», и, подчёркивал, что от споров того времени «осталась моя формулировка “филистер от образования”» [1, с. 302]. «Несвоевременные …», посвящённые А. Шопенгауэру и Р. Вагнеру он осмысливал как «трактаты», которые представали скорее как «данные мною себе обеты». Причём, Ницше полагал себя «первым, кто дистиллировал из обоих некоего рода единство; сейчас … все вагнерианцы — приверженцы Шопенгауэра». При этом он замечал, что в 1850–х гг., — «пароль звучал “Вагнер и Гегель”». Значимым также является и признание Ницше в том, что между «Несвоевременными …» и «Человеческим …» имела место: «полоса кризиса, когда я как бы менял кожу» [1, с. 302 – 303]. В указанном письме, как и в нескольких последующих, содержится ряд важных характеристик работ Ницше, которые следует учитывать в процессе изучения философии автора.  

Следует отметить, что незадолго до указанного письма Брандесу, Ницше писал Й. В. Видманну о «разборе» своих книг, который осуществил швейцарский писатель Карл Шпиттелер. Ницше подчёркивал, что последний сконцентрировался на том, что: «… проводил различия между формой разных книг и периодов». При этом,— «… суть дела, стоящую за мыслью, страсть, катастрофу, движение к цели, к року он попросту оставляет в стороне …» [1, с. 298]. Здесь же Ницше приходил к выводу о том, что Шпиттелер или читал разбираемые книги впервые или вообще не читал их.  

Брандес ответил письмом от 7 марта 1888 г., где подчеркнул то, что наименование его книги «Современные умы» возникло «случайно». То есть, наряду с созданными примерно 20 томами, он решил «составить для заграницы том о личностях, которые были бы там уже известны» [1, с. 303]. Например, он упоминал о таких поэтах и писателях, как: Тегнер, Ибсен, Бьернсон. Также, Брандес сообщал о своей радости в связи с наконец-то полученными книгами: «Ваши юношеские книги очень ценны для меня, они очень облегчают мне понимание. Теперь я спокойно поднимаюсь по ступенькам, ведущим к Вашему духу. Начав с Заратустры, я поступил слишком опрометчиво» [1, с. 304].

Также, Брандес был знаком с некоторыми критическими «выпадами» против «Несвоевременного …», посвящённого Д. Штраусу, и благодарил Ницше за высказывание «филистер от образования», — «я и не предполагал, что оно исходит от Вас» [1, с. 304]. Здесь же он вновь возвращался к текстам Ницше: «Из остальных произведений я до сих пор честно и подробно изучил лишь “Утреннюю зарю”. Я думаю, что целиком понял эту книгу; многие мысли совпадают с моими, другие для меня новы, или по по-новому оформлены, однако это не делает их чуждыми мне» [1, с. 304]. И далее, Брандес обратился характеристике афоризма о «случайности браков». В частности, он полагал, что Ницше мог бы рассмотреть этот вопрос более глубоко и высказал свою точку зрения: «Я того мнения, что институт брака, который, правда, как сдерживатель звериного начала в человеке может приносить немало пользы, ввергает людей в ещё большие беды, чем церковь. Церковь, монархия, брак, собственность — вот для меня 4 старых добрых института, которые человечество должно в корне преобразовать, чтобы вздохнуть с облегчением. Но из них один лишь брак убивает индивидуальность, парализует свободу, являет собой воплощённый парадокс». Брандес считал, что человечество ещё не созрело для того, чтобы вообще избавиться от брака и, кроме того, оно не представляет «… какой человеческий трос следует протянуть на его месте. Не остаётся ничего другого, как медленно видоизменять opinion» [1, с. 304]. То есть, процесс «преобразования» социально–культурных институтов может предполагать и отмену какого-то из них, например, «брака». Однако же упомянутое действие с неизбежностью предполагает и некое возмещение, восстанавливающее связи между людьми. По-видимому, с точки зрения Брандеса процессу перемен должно предшествовать постепенное «видоизменение» общественного мнения. Именно эту процедуру он осуществит чуть позже по отношению к Ницше, внеся решающий вклад в распространение его известности. Брандес в письмах даже наметил шаги к успеху: портрет, реклама в крупной газете, статья.

В этом же письме Брандес видел свою «жизнь в борьбе», в первую очередь «с господствующей всюду посредственностью» [1, с. 304 – 305].  

В ответном письме от 27 марта 1888 г. Ницше высказал «преклонение» перед тем, «кто под пасмурным небом не теряет веру в себя, не говоря уже о вере в “человечество”, в “брак”, “собственность” и “государство”…». Для него Брандес избрал самые мощные из «стимулирующих средств, чтобы выдержать жизнь на севере, — войну, агрессивный аффект, набеги викингов. Я узнаю по Вашим работам бывалого солдата …» [1, с. 307]. На этих же основаниях Ницше причислил Брандесу к «немецкому романтизму» («Ваш “Немецкий романтизм”»), заметив, что данное направление реализовалось лишь в музыке, но не в литературе: «Французы были удачливее. Я боюсь, что музыка так нужна мне для того, чтобы не стать романтиком. Без музыки жизнь была бы для меня бессмыслицей» [1, с. 307].

Здесь можно наметить те речевые особенности, посредством которых устанавливаются различия, отчасти задающие и своего рода структуру переписки: родство – чуждость («переживаний» Брандес); совпадения – несовпадения (вкуса); симпатия – «антипатия»; нравится – «не нравится» (Брандес об идеях Ницше).

«… решился разом сделать Вас известным» [1, с. 308]. (Письмо Г. Брандеса Ф. Ницше от 3 апреля 1888 г.). Наряду с предложенным Брандесом термином «аристократический радикализм», особого внимания заслуживает осуществлённая им популяризация Ницше как личности и философа. Упомянутая популяризация важна тем, что она вдохновила Ницше: на написание своей первой, по сути интеллектуальной автобиографии, на характеристику созданных им книг, на обозначение их замыслов и задач, на указание путей к осмыслению их философской проблематики. Хотя на здоровье Ницше отмеченная интенсификация духовной жизни вполне могла сказаться и «тлетворно» (И. Эбаноидзе) [3]. Начиная с этой даты, характер переписки Г. Брандеса и Ф. Ницше несколько изменился, в ней отчётливей и определённей стали звучать практические задачи.

Брандес ответил Ницше письмом от 3 апреля: «Однако вчера, получив Ваше письмо и взявшись за одну из Ваших книг, я внезапно ощутил своего рода гнев на то, что ни один человек здесь, в Скандинавии, Вас не знает, и быстро решился разом сделать Вас известным. Маленькая газетная вырезка сообщит Вам, что я (как раз закончивший ряд лекций о России) анонсирую новые лекции о Ваших произведениях» [1, с. 308]. С этого момента в переписке появляется практическая направленность, связывающая обоих авторов — Ницше должен обрести известность в кругах образованной и культурной публики Скандинавии, впоследствии и более широкую, а Брандес внести в этот процесс решающий вклад. До этого, практический ракурс был связан с пересылкой Брандесу книг Ницше, чтобы первый смог стать читателем философа. 
Далее, в письме Брандес повторял, что имя Ницше совершенно «ново», и поэтому просил его переслать свою фотографию, биографические сведения, данные о том, когда были написаны и изданы книги. Также, Брандес писал о том, что ему «очень пригодились» «Несвоевременные …», что из них он с «восхищением» прочёл текст о Шопенгауэре, при этом, подчёркивая, — «хотя лично я мало чем обязан Шопенгауэру». Брандес отозвался и о других работах: «Многое в Ваших книгах зрелой поры я ещё не совсем понимаю; часто мне кажется, что Вы истолковываете или обобщаете сугубо интимные, личные факты и предлагаете читателю красивый ларчик без ключа к нему. Но основное я понимаю» [1, с. 308]. Здесь же он с точки зрения исследователя литературы критиковал Ницше за мысль о том, что Шекспир превозносил Цезаря.
 Письмо Ницше Брандесу от 10 апреля 1888 г. состояло из двух частей. Ницше был искренне удивлён «храбростью», и, обрадован намерению Брандеса. Он именовал себя по латыни «безвестнейшим», подчёркивая свою неизвестность в «милом отечестве»: «Со мною ведь обращаются, как если бы я был чем-то диковинным и абсурдным, чем-то, что до поры до времени вообще незачем принимать всерьёз … Они явно чуют, что я их также не принимаю всерьёз …» [1, с. 311]. Также, он сообщал Брандесу о годах создания книг, отмечая, что последние были обозначены на обратной стороне титульной страницы работы «По ту сторону …». При этом Ницше вспоминал и о своих «филологических» трудах, подчёркивая, что «нам обоим» до них нет дела. Вместе с тем он радовался интересу Брандеса к работе «Шопенгауэр как воспитатель»: «Этот маленький труд служит для меня опознавательным знаком: тот, кто не найдёт в нём ничего своего, тому, вероятно, не скажут ничего и мои прочие вещи» [1, с. 312; 311].

Вторая часть, озаглавленная «Vita», представляла собой первую «автобиографию», написанную Ницше, ту интеллектуальную биографию, которая получила широкую известность. В частности, и по этой причине нет необходимости её подробно пересказывать. В данном контексте нужно отметить его воспоминание о знакомстве с Вагнерами: «Те отношения принесли мне знакомство с большим кругом интересных людей (и «людеек») — в сущности, почти со всем, что произростает между Парижем и Петербургом» [1, с. 313]. Также, Ницше писал, что к 1876 году его здоровье ухудшилось и переросло: «… в состояние такой хронической болезненности, что в году у меня тогда бывало по 200 дней боли». На слух же о том, что он «был в сумасшедшем доме (или даже умер там)», Ницше отвечал: «Напротив, именно в это ужасное время мой дух стал зрелым; свидетельство тому — “Утренняя заря”…» [1, с. 313]. Здесь же он отмечал и позитивное значение болезни: «В конце концов, болезнь принесла мне величайшую пользу: она высвободила меня, она возвратила мне мужество быть самим собою …». (…) «Философ ли я? Но что это меняет?!» [1, с. 314].

В ответном письме от 29 апреля Брандес писал о начале лекций, посвящённых «произведениям» Ницше. Он отмечал, что на первой лекции присутствовало около 150 «слушателей». Но после отзыва об этой лекции в «большой газете», после того, как Брандес написал «статью» о Ницше, «интерес возрос», зал заполнился, число «слушателей» пополнилось до 300. Однако повторять лекции «как обычно» он не стал, так как «тема столь мало популярна». Брандес суммировал «впечатления» публики посредством высказывания «молодого художника»: «… это так интересно потому, что речь здесь идёт не о книгах, а о жизни. Там, где в Ваших идеях им что-то не нравится, там это как бы “доведено до чрезмерной крайности”» [1, с. 314]. Здесь же он корил Ницше за то, что тот не прислал ему своей фотографии: «… всякого человека узнаёшь гораздо лучше, когда имеешь представление о его внешности» [1, с. 314]. Нужно отметить, что приложение этого спорного, скажем «физиогномического», тезиса к образу Ф. М. Достоевского в одном из более поздних писем звучит достаточно предвзято, нелепо и даже курьёзно [1, с. 343].  

Здесь нужно упомянуть о некоторых мотивах, — в частности, об одиночестве и отчаянии, — поиска читателей, стремления к известности, прозвучавших в письме К. Фуксу от 14 апреля 1888 года. Ницше писал о том, что в «немногих городах Германии отмечали юбилей Шопенгауэра» и он вспомнил о Данциге, об адресате письма: «Как же всё это далеко! Как же всё утекает дальше и дальше! Как тиха становится жизнь! Куда ни глянь, никого, кто бы меня знал. Моя сестра в Южной Америке. Письма всё реже. А я ведь даже ещё не стар!!! Просто философ! Просто сам по себе! Просто компрометирующе сам по себе!» [1, с. 315]. Здесь же Ницше сообщил как о «курьёзе», что получил из Дании газету, где сообщалось о «цикле лекций», — «“О немецком философе Фридрихе Ницше.” Лектор — приват-доцент доктор Георг Брандес» [1, с. 316]. Нужно отметить, что в объявлении акцент сделан на личности автора, а не на его философии и произведениях.

В следующем письме Брандесу от 4 мая 1888 г. Ницше писал о своей «радости» и «удивлении» по поводу его рассказа об упомянутых лекциях. Кроме того, он сообщал, что последние недели в Турине очень удались «в философском отношении»: «Я почти каждый день на один-два часа накапливал такую энергию, чтобы просматривать всю мою концепцию целиком сверху вниз …» [1, с. 316]. Также Ницше делился тем, что переживает «облегчение», «прилив сил» и «забавляется с серьёзными вещами», связывая это состояние с хорошими вестями из Копенгагена [1, с. 316].

Брандес ответил письмом от 23 мая того же года, в котором благодарил Ницше за «письмо, фотокарточку и музыку». Фотография, сделанная «в профиль» не совсем его устроила из-за недостаточной выразительности, причём в категорической форме: «… Вы должны выглядеть по-другому; на лице того, кто написал “Заратустру”, должно быть написано гораздо больше тайн» [1, с. 317]. По-видимому, Брандес как опытный лектор и популяризатор осознавал, что внимание публики способен привлечь визуальный эффект образа, портрета, но надежда не оправдалась.

Далее Брандес рассказал о прочитанных им лекциях и, по-видимому, это письмо стало основным источником знаний Ницше о своей зарождающейся популярности. Лекции были прочитаны к Троице: «Они завершились, как пишут газеты, аплодисментами, “перешедшими в овацию”» [1, с. 317]. Присоединяясь к последней, Брандес писал: «Поскольку моя заслуга была лишь в том, чтобы ясно и связно, понятно для скандинавских слушателей передать то, что в изначальной форме наличествовало у Вас. Я пытался также охарактеризовать Ваше отношение к различным современникам, ввести слушателей в мастерскую Ваших идей, подчеркнуть мои собственные излюбленные идеи там, где они совпадают с Вашими, определить мои расхождения с Вами и дать психологический портрет автора Ницше. Во всяком случае, я могу без преувеличения сказать: Ваше имя сейчас очень популярно во всех образованных кругах Копенгагена и по меньшей мере повсюду на слуху в целой Скандинавии». (…) «Того, чтобы быть напечатанными, мои лекции не заслуживают; я не считаю чисто философское своей специальностью и неохотно печатаю что-либо, касающееся предмета, в котором я не чувствую себя достаточно компетентным». Завершая письмо, Брандес радовался, что состояние Ницше улучшилось, и почему-то выражал надежду, что «в будущем» они не станут «совершенно чужды друг другу» [1, с. 317]. Нужно подчёркнуть, что характеристика, которую даёт Брандес своим лекциям, весьма противоречива, особенно учитывая его самооценку в области философии.

В ответном письме от 23 мая 1888 г. Ницше писал о том, что из его жизни почти что исчезло представление о «прекрасных возможностях», о будущем и включал этот ракурс в свою философию. В контексте «переоценки ценностей» он рассуждал об образе «алхимика», единственного, кто «обогащает», остальные же, — «разменивают». Завершая письмо, он просил Брандеса: «Три слова к характеристике тем отдельных Ваших лекций — как много хотелось бы мне узнать из трёх слов!» [1, с. 318]. К сожалению, эта просьба осталась без ответа, а сама переписка возобновилась лишь осенью того же года, после повторного письма Ницше. Брандес продолжил рекомендовать книги Ницше своим знакомым, в первую очередь в Швеции и в России. Ограниченный объём статьи не позволяет рассмотреть несколько последующих писем подробнее.

Следует подчеркнуть, что в качестве причины отказа от публикации лекций, Брандес чётко обозначил свою не «достаточную компетентность» в сфере философии, и впоследствии повторил — «Я лишь некомпетентен» [1, с. 329]. Это признание, наряду с отсутствием у него личного и основательного интереса к философии обусловили невозможность как философского диалога в письмах, так и первой собственно философской интерпретации текстов Ницше, в частности, в лекциях. Вместе с тем, переписка Ф. Ницше и Г. Брандеса свидетельствует о диалоге двух личностей, людей образованных и укоренённых в культуре своего времени, поэтому и о диалоге, проходившем под знаком культуры в широком смысле этого слова. Их, конечно, объединял и взаимный интерес к литературе.

Можно также обозначить те мотивы и причины, которые вызвали к жизни лекции Г. Брандеса. К ним следует, в частности, отнести: вызов традиции, не приятие и не признание Ницше современниками (как правило, взаимное), в том числе и в академических философских кругах, «новизну» и «самобытность» книг профессора филологии, ставшего (или решившего стать) философом, духовную стойкость в противоборстве с телесным недугом. Эти аспекты привлекли внимание Брандеса и воплотились как в переписке, так и в лекциях, эссе и более позднем воспоминании о Ницше.

В поле исследований нашего времени, Э. Белер характеризует Брандеса следующим образом: «Он был критиком, который видел свою задачу не только в изучении признанных произведений, но, особенно, в открытии новых, и у него был специфический талант, состоявший в умении почувствовать именно то, что его современники хотели услышать» [2, p. 289]. Частично лекции Брандеса появились в газете «Politiken» и стали основой для его эссе «Ф. Ницше: аристократический радикализм». Последнее было опубликовано в периодическом издании «Tilskueren» в августе 1889 г. и в 1890 г. в Германии в «Deutsche Rundschau» [2, p. 289].

В лекциях и упомянутом эссе Брандес, в частности, обращает внимание на критику Ницше своего времени, «поверхностного оптимизма», на его реакцию против «толпы». «В борьбе Ницше за индивидуализм, Брандес обнаруживает соответствие с Кьёркегором» [2, p. 290]. Особенности своего рода интерпретации Брандеса, Э. Белер иллюстрирует следующим образом: «Когда Ницше разражается гневными упрёками против культурного прогресса, человеческого счастья, и морали общества благосостояния, Брандес возражает, что цель любой морали общества благосостояния, конечно, заключается в том, чтобы обеспечить человечеству настолько больше удовольствия и меньше боли, насколько возможно». То есть, оказывается, что: «Иначе говоря, Ницше в действительности, не приводил доводов против принципа благосостояния в морали; его аргументация осуществлялась на совершенно другом уровне» [2, p. 290]. В связи с рядом отмеченных в тексте субъективных и объективных обстоятельств, представляется возможным говорить о некотором парадоксе первой интерпретации философии Ницше и его личности, осуществлённой Брандесом, парадоксе, которого, вряд ли можно было избежать.

В заключение следует сказать, что переписка Ф. Ницше и Г. Брандеса завершилась письмом Ницше от 4 января 1889 г., которое состояло из обращения, единственного афоризма и подписи:

«Моему другу Георгу 
После того как ты меня открыл, найти меня было не чудом; трудность теперь в том, чтобы меня потерять… Распятый» [1, с. 364].

 

 

Библиографический список

1. Ницше Ф. Письма. — М.: Культурная революция, 2007.
2. Behler Е. “Nietzsche in the twentieth century” // The Cambridge companion to Nietzsche, edited by B. Magnus and K. M. Higgins. Cambridge University press, 1996, pp. 281 – 323.
3. Эбаноидзе И. Переписка Фридриха Ницше с Готфридом Келлером, Георгом Брандесом и Августом Стриндбергом // www. nietzsche.ru.
4. Лёвит К. От Гегеля к Ницше. Революционный перелом в мышлении XIX века. Маркс и Кьёркегор. СПб., 2002.