Страницы: 1 2

    

 

 

Переписка Фридриха Ницше с Георгом Брандесом

4

БРАНДЕС - НИЦШЕ

Милостивый государь!

Год назад я получил через Вашего издателя Ваш труд “По ту сторону добра и зла”, недавно ко мне тем же путем пришло Ваше последнее сочинение. Кроме того, у меня есть Ваша книга “Человеческое, слишком человеческое”. Я как раз отправил оба имевшихся у меня тома переплетчику, когда пришла “Генеалогия морали”, так что я не мог, как мне этого бы хотелось, сравнить ее с более ранними вещами. Мало-помалу я внимательно прочитываю все, что Вами написано.

Но на сей раз мне хочется незамедлительно выразить мою глубокую благодарность за это послание. Для меня честь быть известным Вам, и известным таким образом, что Вам пришла мысль сделать меня своим читателем.

Духом новизны и самобытности веет от Ваших книг. Я не совсем еще понимаю то, что я прочел, мне не всегда ясно, к чему Вы стремитесь. Однако многое согласуется с моими собственными мыслями и симпатиями - пренебрежение к аскетическим идеалам и глубокое неприятие демократической усредненности, Ваш аристократический радикализм. Ваше презрение к этике сострадания для меня не вполне объяснимо. Также в другом Вашем сочинении были рефлексии по поводу женщин вообще, которые не согласуются с моим собственным ходом мыслей. Вы устроены так совершенно по-другому, что мне нелегко бывает вчувствоваться. Несмотря на Ваш универсализм, Вы мыслите и пишете очень по-немецки. Вы принадлежите к числу тех немногих людей, с которыми мне хотелось бы говорить.

Я ничего не знаю о Вас. Я с изумлением вижу, что Вы - профессор, доктор. Во всяком случае, я поздравляю Вас с тем, что в духовном отношении в Вас столь мало профессорского.

Что знаете обо мне Вы, мне неизвестно. Мои сочинения ставят перед собой очень ограниченные задачи. Большинство из них существует лишь на датском языке. Уже много лет я не писал по-немецки. Думается, лучшая моя читательская публика - в славянских землях. Два года подряд я читал лекции на французском языке в Варшаве, а в этом году в Петербурге и Москве. Благодаря этому я вырываюсь из тесных масштабов моего отечества.

Хотя уже и не молод, я по-прежнему остаюсь одним из самых любознательных, охочих до нового людей. Поэтому Вы всегда найдете во мне открытость Вашим идеям, даже тогда, когда я думаю и чувствую по-другому. Я часто бываю глуп, но никогда - ограничен.

Порадуйте меня несколькими строками, если сочтете это достойным Ваших усилий.

 

5

НИЦШЕ - БРАНДЕСУ

Милостивый государь,

пара читателей, которыми дорожишь, и более никаких читателей - вот на деле мои желания. Что касается последней части этого пожелания, то я, пожалуй, все более убеждаюсь, что оно остается неисполненным. Тем более счастлив я, что при убеждении “satis sunt pauci” у меня есть и всегда были эти pauci ¹. Среди живущих я, помимо Вас, могу назвать (если называть тех, кто Вам знаком) моего замечательного друга Якоба Буркхардта², Ганса фон Бюлова³, мсье Тэна ⁴, швейцарского поэта Келлера; среди умерших - старого гегельянца Бруно Бауэра⁵ и Рихарда Вагнера. Мне доставляет искреннюю радость, что такой настоящий европеец и миссионер культуры, как Вы, впредь будет среди них; я благодарю Вас от всего сердца за эту добрую волю.

Конечно, Вам придется при этом нелегко. Сам я не сомневаюсь в том, что пишу в чем-то еще “очень по-немецки”, - Вы ощутите это, пожалуй, еще сильнее благодаря Вашей избалованности самим собою, я имею в виду - присущей Вам свободной и по-французски грациозной манерой обращения с языком (более общительной манерой в сравнении с моей). Многие слова приправлены у меня по-другому, их вкус для меня несколько иной, чем для моих читателей, - это тоже влияет. В шкале моих переживаний и состояний перевес на стороне более редких, отдаленных, тонких звуковых частот в сравнении со среднею нормой. Еще у меня (если говорить как старинный музыкант, каким я, в сущности, и являюсь) слух к четвертитонам. Наконец, и это, пожалуй, более всего делает темными мои книги, во мне есть недоверие к диалектике, к самим основаниям. Мне кажется, считает ли человек что-либо “истинным” или еще не считает, зависит скорее от его внутренней решимости, от степени его решимости... (Я не часто отваживаюсь на то, чтобы знать.)

Выражение “аристократический радикализм”, которое Вы употребили, очень удачно. Это, с позволения сказать, самые толковые слова, какие мне до сих пор доводилось о себе прочесть. Как далеко этот образ мыслей меня уже завел в моих идеях, как далеко он меня еще заведет - это я почти что боюсь себе и представить. Однако есть пути, которые не позволяют, чтобы по ним шли обратно; и вот я иду вперед, поскольку я обязан вперед.

Я со своей стороны, дабы не упустить ничего, что могло бы облегчить Вам доступ к моей норе, хочу сказать - философии, распорядился, чтобы мой лейпцигский издатель переслал Вам en bloc⁶ мои ранние произведения. Я в особенности рекомендую прочесть новые предисловия к оным (они почти все переизданы). Прочитанные в их последовательности, эти предисловия могли бы, пожалуй, пролить на меня некоторый свет, если предположить, что я не темен сам по себе (темен в себе и для себя), как obscurissimus obscurorum virorum⁷... Что как раз вполне возможно.

Музыкант ли Вы? Как раз сейчас издается одно мое сочинение для хора с оркестром под названием “Гимн к жизни”. Это то, чему суждено уцелеть из моей музыки и однажды быть спетым “в память меня”, если, конечно, от меня останется достаточно помимо музыки. Вы видите, с какими посмертными мыслями и живу. Однако философия, подобная моей, - она как могила: в ней уже не живешь. “Bene vixit, qui bene latuit”-, - написано на гробнице Декарта. Безусловно, эпитафия!

Мне тоже хотелось бы когда-нибудь встретиться с Вами.

NB. Этой зимой я останусь в Ницце. Мой летний адрес: Сильс-Мария, Верхний Энгадин, Швейцария. - Университетскую профессуру я оставил. Я на три четверти слеп.

¹ Достаточно немногих... немногие (лат.)
² Буркхардт Якоб (1818 - 1897) - швейцарский искусствовед и культурфилософ
³ Фон Бюлов Ганс (1830 - 1894) - знаменитый немецкий дирижер, муж Козимы, дочери композитора Листа, ставшей впоследствии женой Ввгнера
⁴ Тэн Ипполит (1828 - 1893) - французский литературовед. См. также Примеч. к письму Брандеса от 15 декабря 1887 года.
⁵ Бауэр Бруно (1809 - 1882) - немецкий теолог и философ. Его книга “Христос и Цезари” (1877) оказала определенное воздействие на ницшевскую критику христианства.
⁶ Здесь: целиком, в комплекте (франц.)
⁷ Темнейший из темнейших (лат.)
⁸ Хорошо прожил тот, кто прожил незаметно (лат.)

 

6

БРАНДЕС - НИЦШЕ

Милостивый государь!

Наибольшее впечатление произвели на меня последние слова Вашего письма, а именно, что серьезным образом поражено Ваше зрение. Позаботились ли Вы о том, чтобы проконсультироваться у лучших глазных врачей? Это ведь меняет всю внутреннюю жизнь, когда человек плохо видит. Ваш долг перед всеми, кем Вы дорожите, сделать все возможное для сохранения и улучшения Вашего зрения.

Я отложил ответ на Ваше письмо, поскольку Вы известили меня об отправке книг и я намеревался поблагодарить Вас одновременно и за эту посылку. Однако посылка еще не пришла, а мне хотелось бы сегодня написать Вам несколько слов. Я забрал Ваши книги у переплетчика и, покуда работал над лекциями и занимался всякой необходимой литературно-политической деятельностью, по мере возможности в них углублялся.

Мне чрезвычайно приятно видеть, что Вы нарекаете меня “настоящим европейцем”, но от “миссионера культуры” я отказываюсь. Всякая миссионерская деятельность стала для меня отвратительной - поскольку я видел лишь морализирующих миссионеров, - а в то, что зовут культурой, боюсь, я не очень-то верю. Наша культура в целом не может воодушевлять, не правда ли? А чем был бы миссионер без воодушевленности?! То есть я более единичен, чем Вы думаете. Под немецкостью я подразумеваю только то, что Вы пишете больше для себя, в процессе письма думаете больше о себе, чем о широком читателе, в то время как большинство не немецких писателей обязаны принуждать себя к некой педагогике стиля, что делает их, правда, яснее и пластичней, однако неизбежно лишает глубины и оставляет в писателе невыговоренным его интимнейшее и лучшее, его безымянное “я”. Так, меня подчас приводит в ужас то, как моя сущность остается в моих писаниях едва раскрытой, лишь намеченной.

Я - не музыкальный человек. Искусства, в которых я разбираюсь, - это скульптура и живопись, им я обязан своими глубочайшими художественными впечатлениями. Мой слух не развит. В юности это было для меня большим огорчением. Я много играл и несколько лет занимался генерал-басом, но без всякого успеха. Я могу очень интенсивно наслаждаться хорошей музыкой, но остаюсь непосвященным.

Мне кажется, в Ваших произведениях я нахожу определенные совпадения с моими вкусами, пристрастие к Бейлю ¹, например, а также пристрастие к Тэну, которого я, правда, не видел уже 17 лет. Его работа о революции ² не произвела на меня того впечатления, какое она, кажется, произвела на Вас. Он сокрушается и пророчит землетрясение.

Я употребил выражение “аристократический радикализм”, поскольку именно это соответствует моим политическим убеждениям. Однако меня немного задевает, когда Вы в своих произведениях столь поспешно и резко судите о таких феноменах, как социализм или анархизм. Анархизм князя Кропоткина, например, вовсе не глуп. Хотя дело конечно же не в именах и не в названиях. Ваш, как правило, столь блестящий ум, мне кажется, немного тускнеет там, где истина заложена в нюансах. В наибольшей степени меня интересуют Ваши идеи о происхождении моральных суждений.

Вы разделяете, к моему радостному удивлению, ту антипатию, которую я испытываю к Герберту Спенсеру³. У нас он слывет богом философии. Этим англичанам решительное предпочтение отдается, как правило, только потому, что их не столь высоко парящий дух страшится гипотез, в то время как немецкую философию гипотезы лишили мирового господства. А разве не много гипотетического в Ваших идеях о кастовых различиях как истоке различных нравственных понятий?

Я знаю Рэ ⁴, которого Вы критикуете, видел его в Берлине; это был спокойный человек с приятными манерами, но несколько сухим, ограниченным умом. Он жил - по его выражению, как брат с сестрой - с одной совсем юной интеллигентной русской⁵, издавшей пару лет назад книгу “Борьба за Бога”, из которой, правда, нельзя было почерпнуть никакого представления о ее реальных способностях.

Я рад, что смогу получить обещанные Вами книги. Мне было бы приятно, если бы Вы и в будущем не теряли меня из виду.

¹ Бейль - имеется в виду Стендаль
² По-видимому, имеется в виду многотомный труд Тэна “Происхождение современной Франции”, в котором подробно анализируется Французская революция
³ Спенсер Герберт (1820 - 1903) - английский философ-позитивист, оказавший значительное влияние на философию XIX века
⁴ Рэ Пауль (1849 - 1901) - философ-позитивист, друг Ницше. Подробнее о нем см. предисловие
⁵ Речь идет о Лу Андреас-Саломе.

 

7

НИЦШЕ - БРАНДЕСУ

Милостивый государь,

выражение “миссионер культуры” не должно вызывать в Вас такого сопротивления. Можно ли быть сейчас оным в большей мере, чем если человек “миссионирует” свое неверие в культуру? Постичь, что наша европейская культура есть чудовищная проблема, а никоим образом не разрешение ее, - разве не является сегодня такая степень самоосознания, самопреодоления самою культурой?

Мне удивительно, что мои книги все еще не в Ваших руках. Я не премину напомнить об этом в Лейпциге. Как раз в рождественскую пору следует задать работенку этим господам издателям. Тем временем да будет мне позволено поделиться с Вами одним отчаянным curiosum¹, которым не обладает еще ни один издатель, моим ineditum², относящимся к числу наиболее личного, на что я оказался способен. Это - четвертая часть моего “Заратустры”³; ее название, в контексте того, что ей предшествует и что следует за ней, должно звучать:

Искушение Заратустры
Интермедия

Быть может, так я лучше всего отвечу на Ваш вопрос касательно моей проблемы сострадания. Кроме того, вообще именно через эту потайную дверцу есть прямой смысл открыть ко “мне” доступ; при условии, что в эту дверцу входят с Вашими глазами и ушами. Ваша работа о Золя приятнейшим образом напомнила мне вновь, как и все, что мне довелось у Вас прочесть (последнее - статья в гётевском ежегоднике), о Вашем прирожденном даре ко всякого рода психологической оптике. Когда Вы с арифметической ясностью решаете труднейшие задачи ame modeme⁴, Вы настолько же в своей стихии, насколько немецкий ученый в таких случаях обычно чувствует себя не в своей тарелке. Или Вы, быть может, более благоприятного мнения о теперешних немцах? Мне кажется, что они год от года становятся все неуклюжей и четырехугольней в rebus psychologicis⁵ (в прямую противоположность парижанам, у которых все обращается в нюансы и мозаику), что от них ускользают все глубокие реалии. К примеру, мое “По ту сторону добра и зла” - какую конфузию оно вызвало среди них. Ни одного разумного слова не привелось мне о нем услышать, не говоря уж о разумном чувстве. Что дело здесь идет о развернутой логике совершенно определенной философской впечатлительности, а не о мешанине сотни произвольно нанизанных парадоксов и еретических мыслей, - ничего подобного не пришло в голову, думаю, даже самым благожелательным моим читателям. Ничего подобного не “переживали”, мне не встречалась и тысячная доля такой страсти и страданий. “Имморалист”? Это же только пустой звук, в который ничего не вкладывают.

Кстати сказать, формулу “document humain”⁶ Гонкуры в каком-то из предисловий приписали себе, хотя мсье Тэн по-прежнему имеет полное право слыть ее автором.

Вы правы, говоря о “прорицании землетрясения”, однако подобное донкихотство относится к наиболее достойному из того, что вообще есть на земле. С выражением особого почтения

¹ Курьезом (лат.)
² Неизданным (лат.)
³ Ницше писал книгу “Так говорил Заратустра” частями с 1883 по 1885 год
⁴ Современной души (франц.)
⁵ В психологических задачах (лат.)
⁶ Человеческий документ (франц.)

 

8

БРАНДЕС - НИЦШЕ

Милостивый государь!

Ваши книги издатель, очевидно, позабыл мне отправить. Но Ваше письмо я сегодня с благодарностью получил. <...>

Есть один скандинавский писатель, чьи произведения заинтересовали бы Вас, если бы только они были переведены, Серен Кьеркегор, Он жил в 1813 - 1855 годах и является, по-моему, одним из глубочайших психологов, какие вообще существуют. Книжка, которую я написал о нем (перевод вышел в Лейпциге в 1879 году), не дает достаточного представления о его гении, поскольку эта книга является своего рода памфлетом, написанным, чтобы воспрепятствовать влиянию Кьеркегора. Однако в психологическом отношении она, пожалуй, решительно лучшее, что я опубликовал. <...>

Меня радует, что Вы нашли у меня нечто сгодившееся Вам. В последние четыре года я - самая одиозная фигура здесь на севере. Газеты ежедневно неистовствуют против меня, особенно со времени моей последней долгой распри с Бьёрнсоном¹, в которой высокоморальные немецкие газеты единодушно стали на сторону противника. Вы знаете, возможно, про его пошлую драму “Перчатка”, его пропаганду девственности для мужчин и его союз с защитницами “требований морального равноправия”. До сих пор что-либо подобное уж наверняка было бы делом неслыханным. В Швеции сумасбродные бабы учреждали большие объединения, в которых они приносили клятву “идти замуж лишь за девственных мужчин”. Мне думается, они их получали с гарантией, как часы, только вот без гарантии на будущее.

Я вновь и вновь перечитываю три Ваши книги. Есть пара мостов, которые ведут от них к моему внутреннему миру: цезаризм, ненависть к педантству, вкус к Бейлю и т. д., и т. д. Но по большей части они мне еще чужды. Кажется, что наши с Вами переживания столь бесконечно разнородны. - Вы, без сомнения, увлекательнейший из всех немецких писателей.

Ваша литература! Я не знаю, что в ней вообще теперь есть. Мне думается, все толковые головы пошли либо в генштаб, либо в администрацию. Вся жизнь и все учреждения врастают у вас в отвратительнейшее единообразие, и сама писательская деятельность забивается издательской.

¹ Бьёрнсон Бьёрнстьерне (1832 - 1910) - норвежский писатель и драматург, в 1903 году получил Нобелевскую премию.

 

9

НИЦШЕ - БРАНДЕСУ

Милостивый государь,

Вы самым приятным образом обязали меня Вашим вкладом в понятие “современности”, поскольку именно этой зимою я описываю широкие круги вокруг этой первостепенной ценностной проблемы, с самой вышины, очень с птичьего полета и с честнейшим намерением, настолько несовременно, насколько это возможно, взглянуть вниз на современность... Меня поражает - признаюсь Вам в том! - Ваша терпимость, равно как и Ваша сдержанность в суждениях. Как Вы разрешаете приходить к себе всем этим “детишкам”! Даже Хейзе ¹!

В следующую свою поездку в Германию я наметил для себя заняться психологической проблемой Кьеркегора, равно как и возобновить знакомство с Вашей древней литературой. Это будет мне в прямом смысле слова на пользу и послужит тому, чтобы “прочувствовать” собственные мои резкость и высокомерие в суждениях.

Вчера мой издатель телеграфировал, что книги Вам отправлены. Хотелось бы избавить Вас и себя от повествования о том, почему это так поздно случилось. Прошу Вас, милостивый государь, сделайте хорошую мину при этой “дурной игре”, я имею в виду - этой ницшевской литературе.

Мне самому представляется, что я дал “новым” немцам самые щедрые, внутренне прожитые и независимые книги, какие у них вообще есть, а также, что касается моей личности, сам оказался основательным событием кризиса ценностных суждений. Однако это может быть заблуждением, да вдобавок еще и глупостью. Хотел бы, чтобы мне не приходилось иметь каких бы то ни было убеждений о себе. Еще пара замечаний: Вы ссылаетесь на моих первенцев (Juvenilia и Juvenalia²).

Памфлет против Штрауса ³, злое высмеивание “очень свободным умом” того, кто лишь считал себя таковым, вылились в чудовищный скандал, - я был тогда уже ординарным профессором, несмотря на свои 24 года, то есть своего рода авторитет и нечто заслуженное. Самое непредвзятое мнение об этом казусе, в котором почти что каждая “знаменитость” выступила либо с поддержкой меня, либо с моим осуждением и было изведено немыслимое количество бумаги, можно прочесть у Карла Хиллебранда ⁴ в “Народах, временах, людях”, т. 2. Не то было событием, что я высмеял старческую писанину этого экстраординарного критика, но то, что я поймал немецкий дух на компрометирующей безвкусице in flagranti⁵: они в один голос, несмотря на все религиозно-теологические партийные расхождения, восхищались штраусовской “Старой и новой верой” как шедевром духовной (и даже стилистической!) свободы и тонкости. Мой памфлет был первым серьезным счетом, предъявленным немецкому образованию (тому “образованию”, которое, как тогда провозглашали, одержало победу над Францией), от яростной разноголосицы той полемики в употреблении осталось сформулированное мною выражение “филистер от образования”.

Два трактата о Шопенгауэре и Рихарде Вагнере ⁶ представляют собой, как мне сейчас кажется, скорее внутренние признания, данные мною себе обеты, нежели подлинную психологию этих столь же глубоко родственных, сколь и антагонистичных мне мастеров. (Я был первым, кто дистиллировал из обоих некоего рода единство; сейчас это уже на поверхности немецкой культуры: все вагнерианцы - приверженцы Шопенгауэра. В мою молодость это было по-другому; тогда теми, кто держал сторону Вагнера, были последние гегельянцы, и еще в пятидесятые годы пароль звучал “Вагнер и Гегель”.)

Между “Несвоевременными размышлениями” и “Человеческим, слишком человеческим” пролегла полоса кризиса, когда я как бы менял кожу. Тоже и физически: годами я жил в ближайшем соседстве со смертью. Это было моим величайшим счастьем: я забыл, я пережил себя... Подобный трюк удался мне еще раз.

Так что мы обменялись подарками, не правда ли, как два странника, которые рады, что повстречали друг друга?

¹ Хейзе Пауль (1830 - 1914) - популярный в свое время немецкий писатель. Нобелевский лауреат 1910 года
² Здесь: юношеское и сатирическое (лат.)
³ Полемическое сочинение “Давид Штраус как исповедник и писатель” (1873), включенное затем Ницше в книгу “Несвоевременные размышления”
⁴ Хиллебранд Карл (1829 - 1884) - немецкий историк и эссеист
⁵ Врасплох, в пылу (лат.)
⁶ Соответственно третье и четвертое “Несвоевременные размышления”: “Шопенгауэр как воспитатель” (1874) и “Рихард Вагнер в Байрёйте” (1876)

10

БРАНДЕС - НИЦШЕ

Милостивый государь!

Вы живете, думается мне, среди прекрасной весны; здесь же, наверху¹, ужасные метели, и мы уже несколько дней как отрезаны от Европы. Кроме того, я выступал сегодня перед несколькими сотнями тупиц, вижу вокруг много безотрадного и грустного и вот хочу освежить свой дух, выразив Вам благодарность за Ваше письмо от 19 февраля и за книги, которыми Вы меня столь щедро одарили. <...>

Название моей книги “Современные умы” случайно. Я написал около двадцати томов и захотел составить для заграницы том о личностях, которые были бы там уже известны. Так она возникла. Кое-что в ней стоило немалых штудий, как, например, статья о Тегнере², в которой о нем впервые говорится нечто соответствующее истине. Ибсен как личность должен быть Вам интересен. К сожалению, как человек он находится не на той высоте, какую занимает как художник. В духовном отношении он очень зависим от Кьеркегора и все еще сильно проникнут теологией. Бьёрнсон в своей последней фазе стал совершенно обыкновенным светским проповедником, да вдобавок еще нечестным.

Уже больше трех лет, как я не издал ни одной книги; я был слишком несчастлив для этого. Эти три года были из числа самых тяжелых в моей жизни, и я не вижу никаких примет приближения лучших времен. Тем не менее я принимаюсь сейчас за публикацию 6-го тома моих сочинений и еще другой книги. Это займет у меня много времени.

Я сердечно порадовался всем полученным от Вас книгам, листал и читал.

Ваши юношеские книги очень ценны для меня, они очень облегчают мне понимание. Теперь я спокойно поднимаюсь по ступенькам, ведущим к Вашему духу. Начав с Заратустры, я поступил слишком опрометчиво. Я предпочитаю шагать в гору, чем прыгать вниз очертя голову, как в море.

Статья Хиллебранда была мне знакома, а несколько лет назад я читал некоторые ожесточенные выпады против книги о Штраусе. За выражение “филистер от образования” я Вам благодарен - я и не предполагал, что оно исходит от Вас. <...>

Из остальных произведений я до сих пор честно и подробно изучил лишь “Утреннюю зарю”. Я думаю, что целиком понял эту книгу; многие мысли совпадают с моими, другие для меня новы или по-новому оформлены, однако это не делает их чуждыми мне.

Чтобы это письмо не стало чересчур длинным, один-единственный пункт. Меня радует афоризм о “случайности браков”. Почему, однако, Вы не копаете здесь дальше вглубь? Вы говорите в одном месте с неким благоговением о браке, который идеализирует чувства через предпосылку некоего идеала, - вот здесь бы резче, грубее! Почему не сказать однажды всю правду об этом? Я того мнения, что институт брака, который, правда, как сдерживатель звериного начала в человеке может приносить немало пользы, ввергает людей в еще большие беды, чем церковь. Церковь, монархия, брак, собственность - вот для меня 4 старых добрых института, которые человечество должно в корне преобразовать, чтобы вздохнуть с облегчением. Но из них один лишь брак убивает индивидуальность, парализует свободу, являет собой воплощенный парадокс. Это ведь ужасно, что человечество еще слишком незрело, чтобы отделаться от него. Так называемые свободнейшие художники по-прежнему говорят о браке с наивно-невинным видом, который приводит меня в ярость. И они правы, поскольку невозможно сейчас сказать, какой человеческий трос следует протянуть на его месте. Не остается ничего другого, как медленно видоизменять opinion³. А что Вы думаете об этом?

Мне бы очень хотелось знать, как Ваши глаза. Я был рад увидеть, как четок и разборчив Ваш почерк.

Должно быть, внешне Ваша жизнь там внизу протекает спокойно? Моя же - это жизнь в борьбе, которая сжигает дотла. Сейчас я в этих странах еще более ненавидим, чем 17 лет назад; это само по себе малоприятно, и все же вместе с тем отрадно постольку, поскольку доказывает мне, что я еще не ослабел и ни в едином пункте не пошел на мировую с господствующей всюду посредственностью.

¹ То есть на севере; характерный для европейцев способ картографической ориентации - Дания на карте выше Франции
² Тегнер Эсайас (1782 - 1846) - шведский поэт-романтик
³ Здесь: общественное мнение (англ.)

 

11

НИЦШЕ - БРАНДЕСУ

Милостивый государь,

мне бы очень хотелось еще раньше поблагодарить Вас за столь обстоятельное и наводящее на раздумья письмо, однако у меня возникли трудности со здоровьем, так что я во всем ужасно медлителен. Глаза мои, попутно говоря, служат динамометром всего моего самочувствия: после того, как в главном дело снова пошло вперед и в гору, они стали выносливее, чем я вообще мог надеяться, - они посрамили предсказания самых лучших немецких глазных врачей. Если бы господа Грефе et hoc henus omne¹ оказались правы, я бы уже давно был слеп. Так я - тоже достаточно скверно - добрел до третьего номера очков, но ведь я еще вижу. Я говорю об этой неприятности, поскольку Вы выказали участие, спросив меня об этом, и потому, что в последние недели глаза были особенно слабы и раздражительны.

Мне жаль Вас на Вашем в нынешнем году особенно зимнем и угрюмом севере. Как там вообще удается сохранить душевные силы?! Я преклоняюсь едва ли не перед каждым, кто под пасмурным небом не теряет веру в себя, не говоря уж о вере в “человечество”, в “брак”, “собственность” и “государство”... В Петербурге я был бы нигилистом; здесь я верю, как верит растение, в солнце. Солнце Ниццы - это и в самом деле не выдумка. Мы наслаждаемся им за счет остальной Европы. Бог, со свойственным ему цинизмом, позволяет этому солнцу светить над нами, бездельниками, “философами” и греками, ярче, чем над куда более достойным браво-героическим “фатерландом”.

В конце концов, и Вы, инстинктом северянина, избрали сильнейшее из имеющихся стимулирующих средств, чтобы выдержать жизнь на севере, - войну, агрессивный аффект, набеги викингов. Я узнаю по Вашим работам бывалого солдата; и пусть не только “посредственность”, но и, быть может, порода куда более самостоятельных и самобытных натур северного духа неизменно вызывает Вас на борьбу. <...>

Ваш “Немецкий романтизм” заставил меня задуматься о том, что все это движение, по существу, достигло своей цели лишь в музыке (Шуман, Мендельсон, Вебер, Вагнер, Брамс) - в литературе оно осталось только большим обещанием. Французы были удачливее. Я боюсь, что музыка так нужна мне для того, чтобы не стать романтиком. Без музыки жизнь была бы для меня бессмыслицей.

¹ И все им подобные; и вся их порода (лат.)

 

12

БРАНДЕС - НИЦШЕ

Милостивый государь!

Вы нарекли письмоносца посредником бесцеремонных вторжений. Это, как правило, очень верно, и потому пусть sat sapienti¹ он Вас не обременит. Я по натуре не назойлив, так что живу почти изолированно, сам неохотно пишу письма, вообще пишу неохотно, как и все писатели.

Однако вчера, получив Ваше письмо и взявшись за одну из Ваших книг, я внезапно ощутил своего рода гнев на то, что ни один человек здесь, в Скандинавии, Вас не знает, и быстро решился разом сделать Вас известным. Маленькая газетная вырезка сообщит Вам, что я (как раз закончивший ряд лекций о России) анонсирую новые лекции о Ваших произведениях. Уже несколько лет мне приходится повторять свои лекции, поскольку университет не может вместить всех слушателей. На сей раз дело будет, по всей видимости, не так, поскольку Ваше имя совершенно ново; однако те, кто придут и получат представление о Ваших произведениях, будут отнюдь не самыми глупыми.

Так как мне очень хотелось бы знать, как Вы выглядите, я прошу Вас подарить мне Вашу карточку. Здесь я прилагаю мою последнюю фотографию. Еще я хотел попросить Вас совсем вкратце написать мне о том, когда и где Вы родились и в каких годах изданы (а лучше - созданы) Ваши сочинения, поскольку они не датированы. Если у Вас есть какая-нибудь газета, в которой значатся эти внешние факты, тогда Вы можете этого и не писать. Я человек беспорядочный, у меня нету ни словаря писателей, ни какого-либо другого, где можно найти Ваше имя.

Ваши ранние труды - “несвоевременные”² - очень мне пригодились. Как молоды и восторженны, а также открыты и наивны Вы были! Многое в Ваших книгах зрелой поры я еще не совсем понимаю; часто мне кажется, что Вы истолковываете или обобщаете сугубо интимные, личные факты и предлагаете читателю красивый ларчик без ключа к нему. Но основное я понимаю. С восхищением я читал Вашу раннюю работу о Шопенгауэре; хотя лично я мало чем обязан Шопенгауэру, для меня это прозвучало как из глубины души.

Пара маленьких педантичных замечаний: “Веселая наука” <...>

На стр. 118 Вы говорите о той высоте, “на которую Шекспир ставит Цезаря”. Я нахожу, что шекспировский Цезарь жалок. В своем роде цареубийство. И это возвеличивание убогого типа, который не нашел ничего лучшего, как воткнуть нож в великого человека! <...>

Эти мелочи призваны лишь показать Вам, что я Вас внимательно читаю. Мне, разумеется, хотелось бы говорить с Вами совсем о других вещах, но для писем это не годится.

Если Вы читаете по-датски, я хотел бы прислать Вам маленькую прекрасно оформленную работу о Хольберге³, которая появится через 8 дней. Напишите мне, знаете ли Вы наш язык. Если Вы читаете по-шведски, я бы обратил Ваше внимание на единственного гения Швеции, Августа Стриндберга. Когда Вы пишете о женщинах, Вы очень схожи с ним. Пусть Ваши глаза доставляют Вам только приятное.

¹ Здесь: по мере возможности (лат.)
² Имеется в виду книга Ницше “Несвоевременные размышления”
³ Хольберг. Людвиг (1684 - 1754) - датский писатель, философ и историк, виднейший деятель скандинавского Просвещения

 

13

НИЦШЕ - БРАНДЕСУ

Однако, милостивый государь, какая это, право, неожиданность! Откуда взялось в Вас столько храбрости, чтобы во всеуслышанье заговорить о таком vir obscurissimus²?!. Может быть, Вы думаете, что я известен в милом отечестве? Со мною ведь обращаются, как если б я был чем-то диковинным и абсурдным, чем-то, что до поры до времени вообще незачем принимать всерьез... Они явно чуют, что я их также не принимаю всерьез: да и как бы я мог это делать сегодня, когда “немецкий дух” стал contradictio in adjecto³!

За фотографию я Вам самым обязывающим образом признателен. К сожалению, я со своей стороны не могу ответить тем же: последние карточки, которые у меня были, увезла с собой моя сестра, вышедшая замуж в Южной Америке.

К сему прилагается небольшая автобиография, первая из написанных мною. Что касается времени создания моих книг, то соответствующие годы значатся на оборотной стороне титульного листа “По ту сторону добра и зла”. Может быть, у Вас нету больше той страницы?

“Рождение трагедии” писалось с лета 1870 по зиму 1871 года (закончено в Лугано, где я жил вместе с семьей фельдмаршала Мольтке).

“Несвоевременные размышления” - с 1872 по лето 1875 года (их должно было быть 13; к счастью, здоровье сказало “нет!”).

То, что Вы пишете о “Шопенгауэре как воспитателе”, очень меня радует. Этот маленький труд служит для меня опознавательным знаком: тот, кто не найдет в нем ничего своего, тому, вероятно, не скажут ничего и прочие мои вещи. В сущности, он содержит в себе схему, по которой я жил до сих пор; этот труд есть строгий обет.

“Человеческое, слишком человеческое” вместе с двумя своими продолжениями писалось в летнее время 1876 - 1879 годов. “Утренняя заря” - в 1880-м. “Веселая наука” - в январе 1882-го. “Заратустра” - с 1883-го по 1885-й (каждая часть приблизительно за десять дней. Совершеннейшее состояние “вдохновения”, все сочинялось на ходу, во время долгих дальних прогулок; абсолютная уверенность, как если б каждая фраза была мне громко и явственно продиктована. Одновременно с этим чувство чрезвычайной физической упругости и собранности).

“По ту сторону добра и зла” - летом в Верхнем Энгадине⁴ и следующей зимой в Ницце.

“Генеалогия морали” задумана, создана и в подготовленном к печати виде отправлена в лейпцигскую типографию между 10 и 30 июля 1887 года.

(Естественно, существуют еще и мои филологические труды. Однако до них нам обоим уже нет никакого дела.)

Сейчас я как раз провожу опыт с Турином; я хочу остаться здесь до 5-го июня, чтобы потом ехать в Энгадин. До сих пор тут по-зимнему жестко и зло. Но город восхитительно спокойный и ласкающий мои инстинкты. Прекраснейшая мостовая в мире.

Какая жалость, что я не знаю ни датского, ни шведского!

Vita⁵. Я родился 15 октября 1844 года на поле битвы под Лютценом. Первое услышанное мною имя было Густав Адольф⁶ Мои предки были польские дворяне Ницкие; кажется, этот тип хорошо сохранился, несмотря на три поколения немецких матерей. За границей меня обычно принимают за поляка, еще этой зимой меня обозначили в ниццком списке иностранцев comme polonais⁷. Говорят, что моя голова подошла бы для картин Матейко⁸ Моя бабушка принадлежала к веймарскому шиллеровско-гётевскому кругу, ее брат стал преемником Гердера на посту генерал-суперинтенданта Веймара. Мне выпало счастье быть учеником славной Шулыгфорты⁹, из которой вышли столь многие значительные для немецкой литературы имена (Клопшток¹⁰, Фихте, Шлегель, Ранке" и т. д., и т. д.). У нас были учителя, которые сделали бы (или сделали) честь любому университету. В студенческие годы я учился в Бонне, затем в Лейпциге; старик Ричль¹¹, в то время - первый филолог Германии, почти с самого начала выделял меня. В 22 года я стал сотрудником “Литературного центрального листка”. Основание филологического общества в Лейпциге, которое существует до сих пор, - в том числе и моя инициатива. Зимой 1868 - 1869-го Базельский университет предложил мне профессуру; я не был еще даже доктором. Вслед за этим Лейпцигский университет пожаловал мне докторскую степень, весьма почетным образом: безо всякого экзамена, даже без диссертации. С Пасхи 1869 года по 1878-й я был в Базеле; мне пришлось отказаться от немецких прав гражданства, иначе я как офицер (“конный артиллерист”) слишком часто призывался бы в армии, что мешало бы моей академической деятельности. Тем не менее я знаю толк в двух видах оружия - саблях и пушках - и, возможно, еще в третьем... В Базеле все складывалось очень благоприятно, несмотря на мою молодость; случалось, в частности, при защитах докторских диссертаций, что экзаменуемый бывал старше экзаменатора. Судьба оказалась благосклонной ко мне в том, что между мною и Якобом Буркхардтом установилась душевная близость - нечто необычное для этого замкнутого и живущего особняком человека. Еще большая благосклонность судьбы сказалась в том, что я с самого начала моего базельского существования оказался в неописуемо близкой дружеской связи с Рихардом и Козимой Вагнер, которые жили в то время в своем поместье Трибшен под Лю-церном, как на острове, словно бы порвав со всеми своими связями. В течение нескольких лет мы были вместе и в великом, и в малом; это было доверие без границ. (В вагнеровском собрании сочинений (том 7) вы найдете его “открытое письмо” ко мне, по случаю “Рождения трагедии”.) Те отношения принесли мне знакомство с большим кругом интересных людей (и “людеек”) - в сущности, почти со всем, что произрастает между Парижем и Петербургом. К 1876 году мое здоровье ухудшилось. Ту зиму я провел в Сорренто с моей старой знакомой баронессой Мейзенбуг (“Мемуары идеалистки”) и симпатичным доктором Рэ. Лучше не стало. Появились крайне мучительные и упорные головные боли, которые исчерпывали все мои силы. За долгие годы это выросло в состояние такой хронической болезненности, что в году у меня тогда бывало по 200 дней боли. У этого недуга должны быть сугубо локальные причины - для него нет никаких невропатологических оснований. У меня никогда не бывало симптомов умственного расстройства: даже лихорадки или обмороков. Мой пульс был тогда столь же ровным, как у Наполеона I (=60). Типичным для меня было два-три дня с полнейшей ясностью, его, vert¹³ переносить крайнюю боль при продолжительной рвоте со слизью. Распространили слух, будто бы я был в сумасшедшем доме (или даже умер там). Нельзя представить себе большего заблуждения. Напротив, именно в это ужасное время мой дух стал зрелым; свидетельство тому - “Утренняя заря”, которую я написал в одну из зим немыслимых лишений в Генуе, вдали от врачей, друзей и близких. Эта книга для меня своего рода “динамометр”: я сочинил ее на минимуме сил и здоровья. С 1882 года дела снова пошли, конечно же очень медленно, на лад; кризис, кажется, преодолен (мой отец умер очень молодым, ровно на том же году жизни, на котором я сам был ближе всего к смерти). Мне еще и сегодня необходима крайняя осмотрительность: обязательны пара условий климатического и метеорологического характера. То, что я провожу лето в Верхнем Энгадине, а зиму на Ривьере, - это не выбор, а необходимость... В конце концов, болезнь принесла мне величайшую пользу: она высвободила меня, она возвратила мне мужество быть самим собою... Также, по характеру своих инстинктов, я - животное смелое, даже воинственное; долгое противостояние несколько обострило мою гордость. - Философ ли я? - Но что это меняет?!

¹ До востребования (итал.)
² Здесь: безвестнейший (лат.)
³ Противоречием в определении (лат.)
⁴ Верхний Энгадин - высокогорная местность на юго-востоке Швейцарии
⁵ Жизнеописание (лат.)
⁶ Густав II Адольф (1594 - 1632) - шведский король. Погиб в Тридцатилетнюю войну в битве под Лютценом, где шведы разбили армию Габсбургов под командованием герцога Валленштейна
⁷ Как поляка (франц.)
⁸ Матейко Ян (1838 - 1893) - польский живописец, автор полотен на сюжеты из истории Польши
⁹ Шульпфорта - бывший монастырь под Наумбургом, после Реформации преобразованный в гуманистическую гимназию
¹⁰ Клопшток Фридрих Готлиб (1724 - 1803) - выдающийся немецкий поэт
¹¹ Ранке Леопольд фон (1795 - 1886) - видный немецкий историк
¹² Ричль Фридрих (1806 - 1876) - классический филолог
¹³ Грубо, резко (франц.)

 

14

БРАНДЕС - НИЦШЕ

Милостивый государь!

Во время моей первой лекции о Ваших произведениях зал был не до конца заполнен - возможно, полторы сотни слушателей, - поскольку никто вообще не знал, что Вы такое. Однако после того, как одна большая газета дала отзыв на мою первую лекцию, а сам я написал статью о Вас, интерес возрос, и уже на следующий раз зал Веретена был полон. Наверное, приблизительно 300 слушателей с величайшим интересом внимали моему изложению Ваших работ. Повторять лекции, как я это обычно делаю, я все же не отважился, поскольку эта тема столь малопопулярна. Я надеюсь таким образом найти для Вас нескольких хороших читателей на севере.<...>

Когда Вы в своем первом письме предложили мне Ваше музыкальное произведение “Гимн к жизни”, то я из скромности отказался от этого дара, поскольку не очень разбираюсь в музыке. Теперь я надеюсь заслужить это произведение своим к нему интересом и был бы очень Вам признателен, если бы Вы пожелали его мне предоставить.

Я думаю, что смогу суммировать впечатления моих слушателей тем, как мне это выразил один молодой художник: это так интересно потому, что речь здесь идет не о книгах, а о жизни. Там, где в Ваших идеях им что-то не нравится, там это как бы “доведено до чрезмерной крайности”.

Это нехорошо Вы сделали, что не прислали мне своей фотокарточки; по правде говоря, свою я отправил только лишь затем, чтобы хоть как-то обязать Вас. Ведь это столь малый труд - одну минуту посидеть перед фотографом, а всякого человека узнаешь гораздо лучше, когда имеешь представление о его внешности.

 

Страницы: 1 2