Книга для всех и ни для кого 

Елена Ознобкина

Яков Эммануилович Голосовкер слишком мало заботился о том, чтобы сделанное им вовремя получало публичную биографию – он предпочел писать в стол. Получивший прекрасное образование филолог-классик, переводчик, философ, поэт, автор объемных романов… До недавнего времени  его знали по антологии «Лирики Древней Эллады в переводах  русских поэтов» (которую он собрал и прокомментировал) (М.-Л., 1935), по книге «Достоевский и Кант», вышедшей в 1963 году, теперь и по работе «Логика мифа» (М.: Наука, 1987).  Но это – микроскопически малая часть произведенного им. Дважды архив Голосовкера погибал в пожаре, – он настойчиво возвращался к пройденному, пытаясь соединить пережитое и высказанное в единство мифа¹. Не знаю, будут ли у этого мифа преемники. Голосовкер был одиноким мыслителем².

Шестьдесят лет назад, в 1934 году, в издательстве «Academia» в серии «Мастера стиля» должен был выйти в свет «Заратустра» в переводе Якоба Голосовкера. Однако в том году книге появиться было не суждено. Вряд ли надо объяснять, почему.

Сегодня голосовкеровский перевод знаменитой книги Фридриха Ницше – один из нескольких, предложенных разными переводчиками. «Заратустра» в русском языке существует давно. Издатели предпочитают воспроизводить первый перевод, сделанный еще в начале века Ю. Антоновским. Однако и этот перевод, признаваемый обычно «добротным», подвергается редакторской агрессии. Так, по признанию издателя недавнего двухтомного собрания сочинений Ницше³ К. Свасьяна, он внес изменения в переводческую версию Антоновского. И изменения эти были связаны с попыткой передать языковые новации Ницше, внести в русский текст ритм и рифму, присущие книге о Заратустре. Еще одна редакторская утопия – помочь переводчику «справиться» с оригиналом…

Заметим, что такое усилие возможно только в предположении, что работа переводчика и редактора – сродни. Что и тот, и другой – суть «инструменты», посредством которых «оригинал» имеет шанс состояться еще раз, в «другом» языке. – Переводу Голосовкера редактор не нужен. И я даже осмелюсь сказать, что ему (в каком-то смысле) не нужен и оригинал…

Попробую объясниться. Но для этого мне придется вернуться – еще к одному откровению К. Свасьяна: «Читатель, знакомый с оригиналом, сразу же согласится, что перевод “Заратустры” – вещь весьма условная. Это настоящая сатурналия языка, стало быть, языка не общезначимого, не присмиренного в рефлексии, а сплошь контрабандного, стихийного и оттого безраздельно тождественного со своей стихией. Современной лингвистике логистического или соссюрианского изготовления […] нечего делать с этим языком; он для нее навсегда останется исключением из правила. Может быть, лучше всего охарактеризовало бы его то именно, что не подлежит в нем переводу, его непереводимость»⁴. И Свасьян выстраивает «трехступенчатую непереводимость» «Заратустры»…

Что ж, дело редакторов и исследователей-гуманитариев говорить о бесконечности задачи перевода. И вот загадочная судьба непереводимости витает над «Бытием и временем» Мартина Хайдеггера, на подозрении у читателя переводы текстов Жака Деррида… Да мало ли что еще. Мифология «непереводимости», на самом деле, очень органична для нынешней нашей ситуации в области современного гуманитарного знания. Мы только начинаем открывать континент западноевропейской философии ХХ века, только начинаем нарабатывать свой современный опыт мысли и, следовательно, находить язык, способный его выразить. А вообще-то, мифология «непереводимости» еще никогда не мешала даже тем, кто ее продуцирует, пускаться в переводческие опыты.

Знаком того, что «Заратустра» Якоба Голосовкера действительно состоялся, было для меня ясное ощущение, что эта книга способна к независимому от вопросов к оригиналу существованию. Как будто русский текст отслоился и стал жить своею интенсивной внутренней жизнью. Голосовкеру удалось сделать может быть самое главное: установить ритм чтения, создать единую мелодическую основу текста. И попадая в эту свободную стихию языка, начинаешь двигаться в ней, кажется, почти независимо от личного усилия. Прежде всего – от усилия «понимания», «осмысления», которое удерживает нас на дистанции по отношению к постигаемому предмету. В голосовкеровском языке «Заратустры» невозможно занять такую внешнюю позицию.  В нем совершенно естественным образом начинаешь жить сам, удивляясь богатству предоставляемых тебе возможностей выражения.

«Так говорил Заратустра» – называют поэмой, «лирическим священным произведением»⁵. По выражению самого Ницше – «это или поэзия или пятое евангелие, или еще что-нибудь другое, что не имеет названия»⁶. А вот еще одна авторская попытка определения «Заратустры»: «Я открыл мой “Новый свет”, о котором еще не знал никто»⁷.  «Заратустра» – своего рода Первокнига, и язык ее – новоизобретенный первоязык. Может быть поэтому и не надо пытаться определить «жанровую» или «стилистическую» принадлежность этого странного произведения. И не является ли то, что часто опознают как «библейскую интонацию» – скорее проявлением самой ситуации изначальности. В величественном и медленном «библейском» языке живет напряженная, стремительная, импульсная, ироничная и предельно независимая речь Ницше.

Все сказанное мною сейчас – вовсе не об «оригинале», но именно о его удивительном эквиваленте, который мы имеем сегодня в лице перевода Якоба Голосовкера.

Русский Заратустра спустя 110 лет со времени своего появления на свет...

Ницше для Голосовкера был фигурой избранной – он тоже «один мыслитель» (так Голосовкер называл себя). Голосовкер не только перевел четыре книги «Так говорил Заратустра» и фрагменты и планы пятой книги, но и тогда же, в 1934–1935 годах, написал комментарии: «Система философии Ницше» и «Истолкования символов поэмы “Так говорил Заратустра”». Тексты эти, в числе многих других, погибли при пожаре⁸.

И в своих произведениях, и в, казалось бы, более относимых к «ремеслу» работах – комментарии, переводы – Голосовкер ощущал себя Автором. В этом романтическом пространстве условны все дисциплинарные, технические различия. Все производимое – суть произведение. Таким авторским произведением является и голосовкеровский перевод книги Ницше.

Идя из своей глубины, Голосовкер органично располагается в той текстовой форме, которую задал Ницше. А это – форма афоризма, форма «этос-стиля»9. Афоризм отрицает волю к системе, он живет свободно и импульсно, захваченный потоком становления, допуская соучастие в своем движении, но не предполагая строгого, линейного смыслового освоения. Поэтому и «пунктуация» Ницше – не долг грамматической конвенции, но, необходимо организующие ритм этого движения, – знаки замедления, ускорения, иные жесты,  выражающие  состояние… Знаками состояний являются и так называемые «неологизмы» ницшевского языка – неожиданные его физические сращения. Считывая эти состояния и пытаясь их выразить, Голосовкер использовал, в частности, форму дефисной конструкции. Так появились его «промельки-тени», «мокреди-грусти», «волока-облака» и «моргуны-шептуны», «притворщики-псы», «мыши-ханжи» и «мышеловки-сердца»… Странные сращения, своеобразные кентавры – сложное единство гетерогенного. Но часто и там, где графически не выявлен дефисный знак, он присутствует своей энергией стягивания расположенных рядом языковых элементов в единство образа-метафоры: «я странник и ходок на высокие горы», «мысли, неслышно ступающие голубиными ногами»… Этот язык не пройти на скорости «считывания смысла», его физичная плотность замедляет ритм нашего движения и делает невозможной его плавность.

К сожалению, устало уступив советскому требованию «понятности для читателя», в 80-х годах, при подготовке текста в надежде его опубликования, А.В. Михайлов снял некоторые из этих конструкций. В настоящее издание не вошли и интереснейшие предложенные Голосовкером варианты перевода. Все это возможно будет восстановить, видимо, уже при более полном издании работ Голосовкера.

«Заратустра» нынешнего издания – это аккуратная, небольшого формата книга, существующая в пяти тысячах экземплярах. В ее корпус  традиционно включена и четвертая часть произведения Ницше, которая в 1885 году была отпечатана в 40 экземплярах, только семь из которых Ницше раздал друзьям (видимо, только их полагая способными стать его читателями). В этом же издании – избранные стихотворения Ницше в прекрасных переводах В.Б. Микушевича. А также достаточно подробные предисловие и комментарии А.В. Михайлова – благодаря настойчивым усилиям которого и смогла появиться эта книга.

Однако читателем «Заратустры» стать не так просто. Это вовсе не вопрос доступности издания, начальной грамотности или вразумительности перевода. Войти в произведение Ницше можно только находя внутри себя возможности проживания создаваемого им мифа. И это безусловно удалось Голосовкеру – шестьдесят лет назад. Он – настоящий, состоявшийся читатель Ницше, дающий – необязательный – шанс другому стать этим читателем.