Холлингдейл Р. Дж. «Фридрих Ницше. Трагедия неприкаянной души»

Страницы: 1 2 3 4

Часть четвертая 1889—1900

Только послезавтра принадлежит мне. Некоторые рождаются посмертно.

Ф. Ницше. Предисловие

[365]

Глава 17. Смерть Ницше

...Его неверно поймут и долгое время будут считать союзником ненавистных ему сил.

Ф. Ницше. О пользе и вреде истории для жизни
1

К истории жизни Ницше следует добавить историю его смерти. Чтобы умереть, ему понадобилось десять лет, и за это время он стал легендарной фигурой: живой и вместе с тем мертвый, существующий в недоступном человеку мире, он до опасной степени возбуждал мифотворческие силы нации, имевшей особое пристрастие к фантастическому и иррациональному. Ницше, для которого нацисты построили музей в Веймаре, был, строго говоря, сумасшедшим: в эти последние одиннадцать лет Ницше из рационального философа и гениального писателя превратился в человека, лишенного качеств, лицо, которое трудно как-либо характеризовать. Реальная действительность, а именно тот факт, что философ стал жертвой болезни (возможно, сифилиса) и пришел к состоянию, называемому обычно умственным бессилием душевнобольного, растворилась в тумане заблуждений, самообмана и пустословия, свойственных рейху с самого начала, от чего сам Ницше постоянно и настоятельно предупреждал; так что, в конце концов, Эрнст Бертрам, известный член «кружка» Стефана Георга, назвал душевную болезнь Ницше «восхождением в мистическое» и «гордым переходом» в более высокое [366] состояние[88]. Содержание трудов всей жизни Ницше было аннулировано, разрыв с Вагнером залечен, даже враждебность по отношению к рейху нашла свое объяснение — и Ницше превратили в «союзника ненавистных ему сил» (HIII, 4). Дело дошло до того, что его начали отождествлять с последователями движения, против которого он изначально боролся: с антисемитизмом, апологетикой расы и государственности, нацизмом, претящим здравому разуму. «Время его последователей прошло», - - писал Бертран Рассел к концу Второй мировой войны — выражение в той же степени английское, в коей непонимание сути дела всеобщее.

Нельзя отрицать, что Ницше в какой-то степени попал под влияние слово- и мифотворчества, свойственное времени и нации; но следует также и признать, что он боролся с ними и что его антинемецкие настроения были в своей основе внешним признаком внутренней борьбы. Он предвидел опасность и предупредил о ней в первых же своих «Несвоевременных размышлениях», где выразил опасение, что недавняя победа над Францией обернулась бы «поражением, если бы не искоренение немецкого Geist в угоду «немецкому Reich» (HI, 1). В дальнейшем он считал, что его опасения подтвердились:

«Deutschland, Deutschland uber alles»[89] было, я боюсь, концом немецкой философии» (СИ, VIII, 1).

Ставший беспомощным после кризиса, он попал в руки Элизабет, которая всегда была больше Ферстер, чем Ницше, а соответственно, и в лапы целого племени фабрикантов тевтонской мифологии. В эпоху нацизма поиски «хорошей родословной», распространившиеся на культурную и идеологическую сферы, высветили фигуру «отшельника из Сильс-Марии» тем легче, чем добротней была подготовлена для этого почва стараниями Элизабет. И возведенное [367] в Веймаре ниневийское строение, призванное вместить архив Ницше, возникло не только как результат ее стараний, но и как плод молчаливого сговора большей части немецкого ученого мира.

Ко всему этому Ницше не имел ровно никакого отношения: это часть повести, но уже не о его жизни, а о его смерти.

Состояние, в котором он поступил в клинику в Иене, описано в отчете врача за 19 января (1889 г.):

«Больной проследовал за нами в свою палату со множеством учтивых поклонов. Он вышагивал по комнате величавой поступью, глядя в потолок, и благодарил нас за «грандиозный прием». Он не осознает, где находится. Иногда он полагает, что в Наумбурге, иногда — в Турине... Он постоянно жестикулирует и изъясняется восторженным тоном и напыщенными выражениями... Во время разговора он все время гримасничает. Также и по ночам почти беспрерывно продолжается его бессвязная болтовня».

Остаток 1889 г. он по большей части пребывал в том же состоянии: иногда бывал почти разумен, порой агрессивен, часто бормотал бессмыслицу, но физически был совершенно здоров. В начале 1890 г. в Иену приехал Гаст; свою встречу с Ницше он описал в письме к Карлу Фуксу:

«Он сразу же узнал меня, обнял и поцеловал и был ужасно рад меня видеть; он снова и снова жал мне руку, словно не мог поверить, что я и вправду здесь».

Гаст сопровождал больного в долгих прогулках и внимательно наблюдал за ним. Иногда ему казалось, что тот близок к излечению; но бывало, говорил он, что «казалось [368] – ужас! — как будто Ницше притворяется сумасшедшим, будто он рад, что все закончилось именно так». О тех же ощущениях сообщает и Овербек в своих записках, но в обоих случаях это могло быть следствием труднообъяснимой мимики Ницше, а возможно, и явления «имитации притворства», которое часто сопровождает некоторые формы душевной болезни. Овербек тоже был в Иене в феврале 1890 г., и они с Гастом поочередно сопровождали Ницше во время его прогулок. Он сообщает, что подавляющую, часть времени беседа носила вполне нормальный характер, если не считать, что Ницше не мог вспомнить ничего из того, что с ним произошло начиная с конца 1888 г., не осознавал своего состояния и не понимал, где находится.

Все это время Франциска навещала сына, когда позволяло его состояние, а в середине февраля она сняла в Иене маленький домик, чтобы быть рядом. Единственным ее желанием было забрать его из клиники под свою опеку, но клиника, как могла, сопротивлялась этому, пока наконец не стало понятно, что улучшения ждать не приходится и что матери ничто не угрожало в случае, если она заберет его. Так и поступили, и начиная с 24 марта Ницше жил с ней в Иене, а 13 мая они перебрались в Наумбург – снова на Вайнгартен, 18, откуда Ницше уехал в Пфорташуле мальчиком 14 лет. К тому времени он стал очень спокойным и послушным и следовал за матерью, как дитя, но ему постоянно требовался надзор. Пока кто-то находился с ним рядом, он вел себя совершенно нормально, но что могло произойти, если он уходил один, показывает случай, произошедший в мае, когда он вышел из дому, не дожидаясь матери. Оказавшись на улице, он немедленно привлек внимание активной жестикуляцией и странностью поведения; когда же он начал раздеваться на тротуаре, вызвали полицию, и его забрали в отделение. Вскоре разобрались, кто он такой, и отправили домой в сопровождении полицейского, с которым он весело болтал, — в этом состоянии его и встретила обеспокоенная мать.

[369] В Наумбурге он полностью находился на попечении матери. Она ухаживала за ним с огромной преданностью, вероятно ободренная мыслью, что Господь вернул ей сына. В письме к Овербеку она писала: «Снова и снова моя душа наполняется благодарностью нашему дорогому, доброму Богу за то, что я теперь могу заботиться о своем возлюбленном дитяти». Как-то раз, когда речь зашла о ком-то из умерших, Ницше заметил: «Благословенны те, кто умирают в Боге». Она называет этот случай «религиозным настроением», которым он проникался все больше и больше, и выражает наивное удивление его глубоким знанием Библии. Габриэль Ройтер слышал, что Франциска намеревалась сжечь богохульные сочинения своего сына (очевидно, речь идет об «Антихристианине»), но ее отговорила Элизабет, сказав, что «труд гения принадлежит миру, а не семье». Тем не менее, говорит Габриэль, она гордилась сыновней славой и чистосердечно встала бы на защиту его репутации.

Содержание следующих двух лет – история постепенного угасания, погружения в апатию с редкими вспышками жизненной активности. Надежды на то, что Ницше удастся излечить, с трудом, но безнадежно угасли, и усилия Франциски сводились к тому, чтобы делать его существование как можно счастливее и предотвращать любые нежелательные инциденты, могущие повлечь за собой возвращение в Иену, — такой участи она боялась больше всего. Ее письма к Овербеку, опубликованные в 1937 г. как «Der kranke Nietzsche» («Больной Ницше». — Примеч. пер.), дают нам подробное представление о тех практически лишенных событий годах. 1 октября 1893 г. она записала, что он все еще выглядел здоровым и большую часть времени проводил сидя на веранде; он не производил впечатления страдающего человека и «даже немного шутил и смеялся вместе с нами [имея в виду себя и Элизабет] над своими шутками совершенно естественным образом». На Рождество в тот год он чувствовал себя все еще неплохо, [370] но в марте 1894 г. болезнь усилилась; он шумел и пел часы напролет, хотя, как и ранее, не испытывал страданий или боли, - «кажется, что он вполне доволен собой» (письмо от 29 марта). В том же письме она говорит, что от ежедневных прогулок теперь пришлось отказаться: едва они сворачивают за угол, Ницше спрашивает: «Где наш дом?» - и чувствует себя несчастным, пока не вернется обратно.

На Пасху 1894 г. больного впервые навестил Роде по приглашению Элизабет.

«Я видал несчастного, — писал он Овербеку 27 декабря (посетителям обычно отказывали в свидании с самим Ницше), - он совершенно апатичен, никого не узнает, кроме матери и сестры, раз в месяц с трудом выговаривает одну фразу; телом он высох и ослаб, хотя цвет лица вполне здоровый... Но совершенно ясно, что он более ничего не чувствует — ни счастья, ни несчастья».

К осени он погрузился в состояние полной апатии и едва мог выходить из дому. Гаст, видевший его в октябре, писал Овербеку:

«Ницше целыми днями лежит наверху, одетый в байковый халат. Выглядит он неплохо, очень спокоен и смотрит перед собой с мечтательным и вопросительным выражением... Меня он практически не узнает».

В день пятидесятилетия (15 октября 1894 г.) его навестил Пауль Дойссен:

«Мать ввела его в комнату, я поздравил его с днем рождения, сказал, что ему исполнилось пятьдесят лет, и подарил ему букет цветов. Из всего этого он ничего не понял. Только цветы, похоже, на мгновение привлекли его внимание, а потом и они тоже лежали забытыми».

[371] Последний раз Овербек видел Ницше в один из последних дней сентября 1895 г. Он описывает внешность друга в письме к Роде от 31 декабря:

«Пять с половиной лет назад я мог гулять с ним часами по улицам Иены, когда он был в состоянии говорить о себе и хорошо понимал, кто я; теперь я видел его только у себя в комнате, сжавшегося, как смертельно раненное животное, которое хочет единственно, чтобы его оставили в покое, и за то время, что я там был, он не произнес ни единого звука. Было непохоже на то, что он страдает или испытывает боль, кроме, пожалуй, выражения глубокого неудовольствия, заметного в его безжизненном взоре. Более того, каждый раз, когда я входил к нему, почти всегда казалось, что он борется со сном. Он неделями жил в состоянии, когда сутки ужасающего возбуждения, доходящего до рычания и крика, сменялись днем полной прострации. Я видел его как раз в день второго типа».

2

Когда с Ницше случился кризис, осталась огромная масса неопубликованного материала: что-то в Турине, что-то в Генуе, что-то — из того, о чем речь пойдет ниже, - - в Сильс-Марии. Из сочинений 1888 г. был издан только «Казус Вагнер»; «Сумерки идолов» были готовы к изданию, «Ессе Homo» и «Ницше против Вагнера» — частично опубликованы, а «Антихристианин» и «Дифирамбы Диониса» оставались в рукописях. Что касалось сочинений Ницше, то непосредственными его «наследниками» были Овербек, чувствовавший ответственность за сохранность трудов, Гаст, который считал себя единственным «учеником» Ницше, и фирма «Науманн», бизнес которой был во многом завязан на Ницше. 20 января 1880 г. Овербек написал Гасту, что «Nachlass» («Наследие») - строго говоря, оно еще не было [372] таковым, поскольку Ницше был жив, — надлежало вывезти из Турина. Помимо законченных книг, это, по его словам, «уйма записок», часть которых не поддается прочтению. Дочитав оконченные труды, Овербек 27-го числа вновь прислал письмо, где высказал мнение, что очерк «Ницше против Вагнера» издавать, пожалуй, не стоит. Вместе с тем, следовало далее в письме, он не находит каких-либо веских причин задерживать издание «Сумерек идолов» —7 «этого поистине невообразимого рога изобилия интеллекта и прозрения». «Ессе Homo» он пока не читал. 4 февраля Овербек сообщает, что оставшиеся бумаги Ницше теперь находятся у него в Базеле. Он прочел две изданные части «Ессе Homo» и был ими потрясен. Фирма «Науманн» и сама считала — и Овербек согласился с этим, — что автобиографию издавать не следует, «какую бы исключительную ценность она ни представляла в дальнейшем». По поводу прочих материалов он пояснений не давал, за исключением единственной реплики в письме от 23 февраля: «Я вовсе не испытываю счастья при мысли, что может случиться с литературным «Nachlass» Ницше, если мы, я имею в виду вас и себя, утратим над ним контроль».

Нет никакого сомнения в том, что при этом он думал (как, должно быть, и Гаст, читая эти слова) об Элизабет. Обоим было хорошо известно, что брат и сестра безнадежно рассорились и что Элизабет воплотила в себе абсолютно все, что Ницше не принимал в Германии того времени. Друзья, несомненно, понимали, что дело будет плохо, если бумаги Ницше попадут к ней в руки. В то время она все еще была в Парагвае. Ферстер покончил с собой в июне 1889 г., и после его смерти Элизабет оставалась там до конца 1890 г., когда в полном безденежье она вернулась в Германию в поисках средств. Одним из ее проектов был сбор средств на строительство церкви для духовных нужд Новой Германии; другое ее предприятие вылилось в небольшую книгу, где Ферстер фигурирует в качестве трагического героя.

[373] Случившееся с братом и самоубийство мужа лишили ее в одночасье двух людей, которые действительно что-то значили в ее жизни, и эта двойная утрата обнаружила в ней все лучшее и все худшее: лучшее — то, что она решила самостоятельно встать на ноги и доказать, из какого прочного материала сделана; худшее – что, решившись на это, она утратила последние остававшиеся в ней крупицы разумного сомнения. Ее первым вмешательством в публикацию трудов Ницше была отсрочка публичного издания пока еще не изданной четвертой части «Заратустры». Она сочла ее текст, особенно главу «Праздник ослов», богохульным и убедила Франциску, что им грозит преследование, если публикация состоится. Встревоженная Франциска написала Овербеку (24 и 29 марта 1891 г.) и Гасту, уже подготовившим труд к печати у Науманнов (1 апреля), умоляя их отозвать его, поскольку Ницше сам часто говорил, что не хочет делать его достоянием общественности. Гаст не сомневался, что такое желание Ницше не было высказано всерьез, но из уважения к матери временно приостановил работу.

В августе 1892 г. Элизабет уехала из Германии в Новую Германию. Это случилось как раз в тот момент, когда один из колонистов, Фриц Нойманн, выступил в печати с критикой ее колониальных методов. Согласно Нойманну, в Новой Германии победили джунгли: для борьбы с этим природным врагом колонистов Ла-Платы использовались совершенно непригодные меры, и работа практически простаивала. Ферстер обвинялся в «глупости», Элизабет — в «преступлении», так как продолжала заманивать туда людей. Газета, посвященная интересам в Южной Америке, «Sudamerikanische Kolonial-Nachrichten» («Южноамериканский колониальный вестник»), сочла, что Нойманн говорил правду, обратилась за новыми свидетельствами и, в конце концов, обвинила организаторов Новой Германии в некомпетентности и двурушничестве. Все предприятие, утверждала она в сентябрьском номере [374] 1892 г., оказалось «скорее грабежом неопытных и доверчивых людей и осуществлялось самым безрассудным и жестоким образом». Обвинения Клингбайля признавались справедливыми по всем аспектам[90]. На следующий год газета опубликовала «открытое письмо» в адрес Элизабет от ее бывших союзников; в их числе был Пауль Ульрих, который не стеснялся в выражениях и назвал ее лгуньей, воровкой и бедствием всей колонии и предложил ей убираться подобру-поздорову. Газета подхватила это требование и подзадоривала колонистов выгнать ее силой, если она не уедет добровольно. В то лето Элизабет ликвидировала оставшееся в колонии имущество и вернулась в Германию.

В течение 1892 г., по договоренности с Франциской и после обсуждения с Науманном, Гаст занимался подготовкой собрания сочинений Ницше, объединяющего все прежде опубликованные работы; туда также должна была войти четвертая часть «Заратустры», избранное из «Nachlass» и предисловие самого Гаста. Эта работа велась уже почти год. Но 19 сентября 1893 г. Гаст написал Овербеку: «Произошло событие, которое является угрозой и мне, и всему делу Ницше: фрау Ферстер вернулась из Парагвая. За сим последовало несколько ужасных дней, когда я готов был бросить всю эту редакторскую деятельность». Но сделать это Гасту не пришлось: вскоре его просто вышвырнули. 13 ноября он сообщил Овербеку:

«Я передал «Nachlass» фрау Ферстер 20 октября в Лейпциге. «Так кто же назначал вас редактором?» — потребовала она от меня ответа. Мои предисловия никуда не годятся. В примечаниях, составителем которых будет д-р Когель [назначенный Элизабет на место Гаста], должно быть сказано: предисловия Гаста попали в издания Ницше «по ошибке».

[375] С изданием под редакцией Гаста было покончено в начале 1894 г., и второе собрание стартовало под редакцией Когеля, но и оно было вскоре прервано вследствие ссор по поводу методов[91]. В феврале на Вайнгартен, 18 Элизабет основала «Архив Ницше»: две комнаты на втором этаже были объединены в одну и заполнены предметами жизни и деятельности Ницше. Главным экспонатом — пусть и скрытым от взоров — был сам Ницше. К лету помещение показалось чересчур мало, и архив переместился в более просторный дом, поблизости от прежнего места. С образованием архива на сцене истории возник новый персонаж: Элизабет Ферстер-Ницше, бывшая Эли Ферстер (как ее знали в Парагвае), преобразившаяся в жрицу нового загадочного культа. Заметкой в «Bayreuther Blatter» от 15 января 1895 г. она распрощалась со своим колониальным прошлым. Плод ума ее святого мужа — Новая Германия — откуда ее изгнали в результате чудовищных наветов, должна научиться обходиться без нее в борьбе за будущее; «другая великая жизненная задача — забота о моем дорогом и единственном брате, философе Ницше, защита его книг и описание его жизни и мысли — отныне требует моего времени и сил». Она потеряла одну колонию, но нашла другую.

Между тем она пыталась прибрать к рукам все, что когда-либо принадлежало Ницше, особенно конечно же все им написанное. Но ее представление о «рукописях» было чуждым и гибельным для концепции «Nachlass». Я уже говорил, что она не делала разницы между опубликованными материалами, использованными в той или иной форме в законченных трудах, и материалами неопубликованными, которые сам Ницше забраковал; но хуже всего было то, что она также не отличала того, что он хранил, от того, что выбросил. Часть «Nachlass», вывезенная из Сильс-Марии, относится как раз ко второму типу записок.

[376] Когда Ницше последний раз уезжал из Сильс-Марии, он оставил в своей комнате не только кое-какие книги, но и груду бумаги. Он надеялся вернуться туда будущим летом, но специально предупредил хозяина, некоего Дюриша, что оставленные бумаги — мусор: эти заметки и обрывки более не понадобятся, а потому он просил Дюриша сжечь их, чтобы очистить помещение к его приезду. Жечь их Дюриш не стал; он вынул их из корзины для бумаг, подобрал с пола и сунул в шкаф. Позже, когда туристы приезжали посмотреть на дом, где жил Ницше, и просили кто-нибудь на память о философе, он вынимал охапки этих бумаг и приглашал что-нибудь отсюда выбрать. Об этой практике стало известно из рубрики новостей осеннего выпуска «Magazine fur Literatur» 1893 г. Добрались до Дюриша и задали ему вопрос, что он делал с «рукописями Ницше»; не желая нарываться на неприятности, он мгновенно отослал всю кипу брошенных бумаг Элизабет, которая тут же поместила их в архив. При составлении «Воли к власти» эти бумаги попали в число «рукописей», из которых происходил отбор материала.

В конце 1895 г. Элизабет стала «опекуном» Ницше и владельцем авторских прав. С момента кризиса официальным опекуном была мать, и вполне естественно, что со временем опекунство должно было перейти к сестре; но Элизабет не намеревалась ждать, когда умрет мать и она наконец станет наследницей всех трудов Ницше, стоимость которых постоянно и быстро росла. В декабре 1895 г. она уговорила Франциску подписать передачу ей в собственность архива, трудов и, разумеется, самого Ницше. Она добилась этого обманным путем: из письма Франциски Овербеку от 27-го числа мы узнаем, что ее заверили, будто бы «друзья» ее сына готовы дать на содержание архива 30 000 марок в случае, если официальным опекуном творческого наследия Ницше станет Элизабет. Но даже и тогда Франциска потребовала еще четыре недели отсрочки, прежде чем подписала необходимые бумаги. Позже выяснилось, что [377] деньги были всего лишь ссудой, что, по словам Франциски, она давно втайне подозревала.

Теперь, когда Элизабет стала полновластной хозяйкой, «дело» Ницше стало набирать обороты. Летом 1896 г. архив был перевезен из Наумбурга в Веймар — мекку немецкой культуры, чарующая сила которого должна была, по расчетам Элизабет, сказаться на сумрачной фигуре брата. Надуманность «дела», за которое она ратовала, теперь была очевидна даже Роде, который, как мы уже убедились, не мог более скрывать своего неприятия. 17 марта 1895 г. он писал Овербеку:

«До сих пор и так было достаточно шума вокруг Ницше. Теперь к этому следует добавить полное собрание (сочинений), написать его биографию, а потом пустить это дело на самотек. О, я сказал дело: нонет никакого «дела»; есть только и ничего, кроме личности».

Это было вполне здравое замечание; но прозвучало оно в стране, где здоровье подобного рода уже более не могло оказать существенного влияния на общие настроения. На факты прозаического толка, вроде тех, что высказал Роде, не было времени: жизнь протекала в надеждах и ожиданиях «Нового рейха», в желании внимать его герольдам, и воплощение одного из них вдруг почудилось в Ницше. На поверку «дело» Ницше было лишено содержания. Реально существовало только то уникальное, самобытное, присущее личности Ницше, умершего в первые дни 1889 г., и его философии; а деятельность архива, издание трудов философа помимо него самого были абсолютно безответственны.

3

Франциска Ницше умерла 20 апреля 1897 г. в возрасте 71 года. Семь лет она день и ночь заботилась о сыне, и ее преданность часто становились предметом восторженных [378] отзывов даже при ее жизни. Она наблюдала, как он постепенно погружался в полную апатию, и последние месяцы жизни ее не покидала мучительная тревога о том, что станет с ним, когда ее не будет. Ее труды облегчала горничная Альвина, служившая в доме уже тридцать лет, и именно она приняла на себя заботу ухода за Ницше после кончины его матери.

Элизабет к тому времени уже покинула Наумбург и направлялась с архивом в Веймар, где и утвердилась на вилле Зильберблик, в доме, который арендовала для этой цели одна из швейцарских почитательниц Ницше. После смерти матери сюда попал и сам Ницше, которому отвели комнату на верхнем этаже. Его приезд стал событием в городе; об этом написал проживавший там в это время бывший ученик Ницше, Людвиг фон Шеф-флер. Вилла Зильберблик, рассказывает он, была уродливым строением, стоявшим на отшибе и настолько незащищенном от летнего солнца, что в народе этот дом прозвали «Villa Sonnenstich» — вилла «Солнечный удар».

«Однажды мой маленький сын вернулся домой из школы сильно взволнованный, — пишет Шеффлер, — и сказал: «Папа, представляешь? Вон там поселился сумасшедший философ!» [Шеффлер отправился на виллу «Солнечный удар».] Сестра Ницше провела меня в помещение вроде салона. Там, как в церковной дарохранительнице, помещались реликвии ее великого брата: его портреты на стенах, книги, собрания рукописей...»

В последующие годы этот салон посетили многие; но того, кто надеялся увидеть Ницше, обычно ждало разочарование. Облаченный в белый халат, он оставался наверху, скрытый и молчаливый, иногда только раздавались его шаги, когда он ходил по комнате. Сама Элизабет видела его все меньше и меньше, и уход за ним был полностью поручен преданной Альвине.

[379] Воспоминания современников дают представление о том, какого рода полумистический культ разворачивался вокруг этой трагически патетической фигуры. Благоговейный страх перед его коллапсом, разительный контраст между его состоянием и активной жизнью его книг постепенно переросли в благоговение перед самим человеком, словно он стал не чем-то меньшим, чем человек (а так и было), но чем-то большим. Даже перед его отбытием из Наумбурга посетителей, которые повидали его, не будучи знакомы с ним в его полноценные годы, порой охватывал почти суеверный страх перед страдающей и сломленной фигурой. Этот страх многие не стремились подавить, а, наоборот, культивировали в себе и распространяли на тех, для кого Ницше был новым и волнующим опытом. Некая Габриэль Ройтер поведала о том поразительном впечатлении, которое произвел на нее Ницше; ее язык, вполне уместный для данной конкретной задачи, тем не менее, настолько эмоционален, что опасно возбуждает и без того обостренное восприятие Германии 1890-х:

«Я стояла, дрожа, под мощью его взгляда, который, казалось, исходил из неисповедимых глубин страдания... Мне казалось, что его дух покоится в бескрайнем одиночестве, бесконечно далекий от всех человеческих дел. Кто может сказать, какая часть этой великой, несчастной души все еще пребывает в этом укромном теле?»

От подобного рода драматизации всего один шаг до полной потери реальности, которую продемонстрировал Рудольф Штайнер. Он писал об

«...удивительном ощущении того, что — пока мы внизу разбирали сокровища его рукописей, дабы явить их миру, — он царил на веранде над нами в торжественном благоговении, бесстрастный к нам, подобный богу Эпикура. Те, кто видел его тогда, в белом складчатом халате, [380] возлежавшего со взором брахмана широко и глубоко посаженных глаз под кустистыми бровями, с благородством загадочного, вопрошающего лица и по-львиному величавой посадкой головы мыслителя, — испытали чувство, что этот человек не может умереть, но что взор его будет вечно прикован к человечеству и всему видимому миру в этой непостижимой торжественности».

4

И все же Ницше умер. Это произошло 25 августа 1900 г., за шесть недель до его пятьдесят шестой годовщины. В течение двух предшествующих лет он ничего не осознавал, не чувствовал, не мыслил. Как мы полагаем, он не знал, что его матери не было в живых и что сам он в Веймаре. Он не знал ни того, что стал знаменит, ни того, что эта известность покоится на искажении почти всего, чему он учил. Когда он умер, он не ведал того, что вот уже восемь месяцев он живет в двадцатом веке, в истории которого столь многое предвидел. Он провидел век «расцвета нигилизма» и падения старого миропорядка; «классическую эпоху войн» и «политики большого масштаба», основанной на выводах из «смерти Бога» и исчезновения всех моральных санкций; век, когда воля к власти, не сублимированная и не обузданная ничем, что сдерживало в веке девятнадцатом, повсеместно захватит рычаги правления. Это будет век, когда антисемитизм даст повод и мотив крайним проявлениям нигилизма; а его теория, что люди сильной воли к власти, лишенные удовлетворения вовне, скорее проявят волю к саморазрушению, нежели не проявят ее вовсе, будет продемонстрирована на деле во всей своей страшной полноте безрассудным и обманутым рейхом.

В предшествующий год — последний год века – началась подготовка третьего издания его сочинений: Гаст помирился с Элизабет и сотрудничал с ней в работе над [381] новой редакцией «Архива», отстаивая «дело»; именно Гаст произнес надгробную речь во время похорон Ницше, погребенного рядом с отцом на церковном кладбище в Рекене. Бесспорно, он очень переживал, но его слова, по духу напоминающие цитату из Рудольфа Штайнера, выдают чудовищное непонимание его «учителя». Он завершил свое обращение возгласом: «Да будет мир праху твоему! Да будет свято имя твое для всех будущих поколений!» В «Ессе Homo» Ницше писал: «Меня одолевает страх, что однажды меня объявят «святым». И это он тоже предвидел.

Ему суждено было называться «святым» — а еще чаще «нечестивцем» — целый век после смерти. Сегодня все это составляет, или должно составлять, часть прошлого: «ницшеанство», как и «вагнерианство», умерло, и нам осталось не учение, которому следует поклоняться, молиться и защищать от нападок, а человеческая индивидуальность, художник языка великого мастерства и мощи, философ, покоряющий глубокой интуицией и строгостью принципов; нам остался человек и его философия. Его жизнь и мысль были своего рода «экспериментами» и, будучи доведены до логического конца, правомерны сами по себе и в защите не нуждаются.


[1] Книги Фридриха Августа Ницше: «Gemaliel, oder die immerwahrende Dauer des Christentums» (1796); «Beitrage zur Beforderung einer vernunftigen Denkensart iiber Religion, Erziehung, Untertanenpflicht und Menschenliebe» (1804). Эти работы являются единственным источником, позволяющим составить некоторое представление о характере незаурядного интеллектуального дарования представителей рода Ницше до рождения философа.

[2] Blunck Richard. Friedrich Nietzsche. Kindheit und Jugend. Basel, 1953.S.16.

[3] Этот документ появился между 18 августа и 1 сентября 1858 г., как раз перед тем, как Ницше покинул дом, чтобы стать соискателем на место в Пфорташуле. Он хотел записать все, что мог припомнить о детстве, прежде чем с ним расстаться.

[4] Цитата из книги «Из моей жизни» — это только отрывок: в деталях описаны похороны, названы даже имена священников. Похоже, Ницше запомнил сцену с детальной точностью. В книге «Краткая автобиография» смерть отца описана вновь, на сей раз со стихами, посвященными памяти почившего:
Ach sie haben
Einen guten Mann begraben,
Und mir war er mehr!

(«Ax, вы похоронили хорошего человека, а для меня он был еще лучше!») И это спустя 13 лет после смерти отца, которого он знал только в младенчестве!

[5] Newman Ernest. The Life of Richard Wagner. Vol 1. London, 1933. P. 89.

[6] Элизабет тоже была близорука: как раз эту черту оба ребенка действительно унаследовали от отца.

[7] Дневник Пфорташуле, запись от 9 августа 1859 г.

[8] Дневник Пфорташуле, запись от 6 августа содержит перечень противоядий от ностальгии по дому, которым научил мальчика Буддензиг.

[9] Цит. по: Blunck Richard. Friedrich Nietzsche. P. 87.

[10] Объективно, конечно, у него был дом в Наумбурге; но, как я попытался показать выше, его субъективное ощущение бездомности ведет свое происхождение со смерти отца.

[11] Цит. по: Blunck Richard. Friedrich Nietzsche. P. 60, курсив оригинала.

[12] Евфорион, дитя Фауста и Елены Прекрасной из второй части «Фауста», был хорошо известен как герой Байрона, чье произведение сочетало в себе черты готики и эллинизма совершенно новым удивительным образом; Евфорион Ницше — это подражание Байрону.

[13] Было бы не вполне точно утверждать, что Ницше переехал в Лейпциг по причине переезда туда Ричля. Если бы не его неудовлетворенность жизнью в Бонне, он не оставил бы этот город даже с отъездом Ричля; то, что он отдал предпочтение Лейпцигу, а не какому-то иному университету, частично объясняется тем, что туда же собирался и Герсдорфф. Однако присутствие в Лейпциге Ричля явилось, очевидно, решающим фактором.

[14] Deussen Paul. Erinnerungen an Friedrich Nietzsche. Leipzig, 1901. S. 20.

[15] Deussen Paul. Erinnerungen an Friedrich Nietzsche. Leipzig, 1901. S. 20.

[16] Цит. по: Deussen Paul. Erinnerungen an Friedrich Nietzsche. S. 20.

[17] Ruckblick auf meine zwei Leipziger Jahre (Обзор двух лет, проведенных мною в Лейпциге), написан в августе 1867 г.

[18] Война между Пруссией, с одной стороны, и Австрией и Баварией — с другой, она началась 14 июня и закончилась победой Пруссии 22 августа.

[19] Ruckblick auf meine zwei Leipziger Jahre (Обзор двух лет, проведенных мною в Лейпциге), написан в августе 1867 г.

[20] См. гл. 12.

[21] В последние месяцы пребывания в Лейпциге, когда он обращался мыслью к различным нефилологическим направлениям, у него возникла идея получить докторскую степень в области философии, он даже выбрал тему своей диссертации: «О концепции органического после Канта». Но этот проект принадлежит к числу тех, до которых дело так и не дошло.

[22] Bernoulli Carl Albrecht. Friedrich Nietzche und Franz Overbeck. Eine beundshaft. Jena, 1908. T. 1. S. 67.

[23] Цит. по: Bernoulli Carl Albrecht. Friedrich Nietzsche and Franz Overbeck. I, 252.

[24] См.: Martin Alfred von. Nietzsche und Burckhardt. Munich, 1941, 1947. S. 173, где приводятся и обсуждаются все свидетельства современников.

[25] Heller Erich. Burckharclt and Nietzsche / The Disinherited Mind. London, 1952.

[26] Воспоминания о Ницше Иды Овербек чрезвычайно живы и исполнены искреннего сочувствия; через них мы получаем редкий шанс увидеть, каков был Ницше, когда мог расслабиться в компании людей, чей интеллект и взгляды уважал, и беседовать с полной откровенностью. Эти воспоминания приводятся в книге Бернулли (op. cit. Т. 1. С. 234—251).

[27] Patronalverein (Патронажное общество) — национальная организация, созданная Вагнером и его ближайшими сподвижниками для оказания финансовой помощи Байрейтскому фестивалю 1876 г. В литературе о Вагнере роль этого общества сильно преувеличена, так как поставленная им цель — покрыть расходы на фестиваль — не была достигнута. Его реальное значение состоит в том, что к уже огромным достижениям Вагнера присовокупляется еще одно: создание первого организованного клуба поклонников (фан-клуба).

[28] Рихард Блунк. Op. cit., содержит фотографию пастора Ницше. Сходство с Вагнером, пусть и не вполне строгое, достаточно очевидно, чтобы явиться поразительным и несомненным в глазах сына. Блунк утверждает, что Вагнер и Ницше состояли в отдаленном родстве: их матери имели общего предка в лице Каспара Шпереля, или Шперля, жившего приблизительно в 1530—1600 гг. и бывшего бургомистром Зальбурга.

[29] Wallace W. Life of Arthur Shopenhauer (Жизнь Артура Шопенгауэра). London, 1890. P. 11.

[30] Источник и возбудитель (лат.).

[31] Сам Ницше, тем не менее, относится не к «досократикам», а к «доплатоникам». В работе «Философия в трагическую эпоху Греции» он говорит о «республике гениев от Фалеса до Сократа», и многим непонятно его восхищение досократиками, пока не становится ясно, что он считал Сократа последним из них.

[32] Пер. В.В. Вересаева.

[33] Лекция 10. Доплатоновские философы.

[34] Цит. по: Newman Ernest. The Life of Richard Wagner. London, 1947. Vol. 4. p. 319; цитаты в цитате взяты из дневника Козимы.

[35] Не в Штутгарте, как говорит Ньюман; Вагнеры были в Штутгарте всего один день, 21-го числа, а затем отправились в Страсбург. См.: Otto Strobel. Richard Wagner. Leben und Schaffen. Eine Zeittafel. Bayreuth, 1952. S. 106.

[36] Это предполагает, что были и другие эпизоды, связанные с «обидами» помимо тех, что попали в записки.

[37] «Война всех против всех», афоризм английского философа-материалиста Гоббса. (Примеч. пер.)

[38] Ницше было 32 года. Рее — 26, Бреннеру еще не было 21.

[39] Цит. по: Newman Ernest. The Life of Richard Wagner. Vol. 4. P. 581.

[40] Наталья Герцен была дочерью Александра Герцена. Мальвида служила частной наставницей сестры Натальи, Ольги. Прочие кандидатуры на брак были, несомненно, предложены Мальвидой.

[41] Фрл. Кекерт была дочерью женевского банкира, и то, что Ницше спрашивает о ее средствах, проясняет, что именно они с Мальвидой подразумевали под словом «богатая» применительно к кандидатам в жены.

[42] Она содержится в третьей статье под названием «Публика и популярность». Орган «Bayreuther Blatter», основанный в феврале 1878 г., был журналом партии Вагнера: редактировал его Ханс фон Вольцоген, но идейное содержание определял конечно же сам Вагнер, под чьим неусыпным контролем находилось издание.

[43] О письмах, из которых мы узнаем о делах и чувствах Гаста в тот период, см. главу 6.

[44] Ницше так и не увидел ее, поскольку постановка в Байрейте так и не состоялась на протяжении остатка его жизни, да и присутствие его было бы там нежелательно. В январе 1887 г. (в Монте-Карло) он слышал оркестровую увертюру к опере и был искренне восхищен. «Написал ли Вагнер что-либо лучше?» — писал он Гасту 21 января; прямота утверждений и психологическая точность в ней «как ножом, режут душу». Между этим утверждением и «Падением Вагнера» нет противоречия: то, что Вагнер не был гениальным композитором, допускал не один Ницше.

[45] Реквием вечному Богу. (Примеч. пер.)

[46] Расхожая цитата (лат.). (Примеч. пер.)

[47] Например, в разделах 115, 121, 124, 125, 153, 183, 267, восьми вопросах и ответах 268—275, а также в четвертой книге полностью.

[48] Из более позднего письма мы узнаем, что же именно она сказала: якобы он был «позором могиле его отца», замечание, которого — если мое понимание чувств Ницше к умершему отцу верно — было достаточно, чтобы он в недоуменной ярости немедленно покинул дом.

[49] 1 В «Ессе Homo» он утверждает, что первые две части «Заратустры» были написаны в течение десяти дней каждая, но в «Ессе Homo» он постоянно преувеличивает темпы, которые были свойственны ему в работе. Так, он заявляет, что «Сумерки идолов» были «работой столь ничтожного срока, что я не смею огласить его» (ЕН-СИ, 1), однако можно доказать, что он трудился над книгой свыше двух месяцев, если не более. Конкретные сроки, в которые были написаны первая и вторая части «Заратустры», таким образом, точно не установлены.

[50] Из письма к Овербеку от 24 января 1889 г.

[51] Цит. по: Deussen Paul. Erinnerungen an Friedrich Nietzsche. S. 20.

[52] Например, ЧС, 475, ДЗ, 251, А, 55.

[53] Например, ВН, 377, СИ, I, 11, СИ, VIII, 3 и 4.

[54] Например, ЧС, 475, ЗМ, 171 и НПВ, IV, Р, 38, ДЗ, 52, ДЗ, 250, ГМ, II, 22.

[55] Признаком силы антисемитских настроений в Германии в конце девятнадцатого века было то, что с момента, когда Ницше приобрел славу наиболее ярого противника Вагнера, страницы «Bayreuther Blatter» всегда были открыты для его сестры. Ее ценили как Parteigenossin в войне с евреями.

[56] Пикантным обстоятельством было то, что типография Тойбнера, где печатались книги, не справлялась с работой, поскольку получила заказ на 500 000 экземпляров сборника церковных гимнов. Ницше откомментировал это так, что христиане, вероятно, пытались расправиться с «Заратустрой» при помощи антисемитизма и пения гимнов.

[57] Первопричина (лат.). (Примеч. пер.)

[58] Сначала, снова (urn.).

[59] Овербек Гасту, И января 1889 г.

[60] У нас нет возможности обсуждать здесь беспочвенные утверждения о том, что Ницше был философом немецкого милитаризма и позже нацизма; если читатель воспринял, пусть в самых общих чертах, предложенную в данной книге реконструкцию его личности, то эти обвинения в любом случае должны отпасть сами собой. В основе первого из этих ложных утверждений лежит неверное понимание того, что Ницше понимал под «властью», в основе второго — некритическое приятие высказываний нацистских авторов, причем и первое, и второе отмечены незнанием текстов самого Ницше.

[61] «С искреннем презрением», вместо In aufrichtiger Verehrung («с искренним уважением»), принятого обращения в заключение послания.

[62] Он намекает на год своей военной службы в 1867—1868 гг.

[63] «Ницше всегда гадкий» (фр.). (Примеч. пер.)

[64] Как подобает (фр.). (Примеч. пер.)

[65] Неизданная (лат.). (Примеч. пер.)

[66] Квиринал, дворец президента республики (ит.). (Примеч. пер.)

[67] Карфаген разрушен, читайте Ницше. (Примеч. пер.)

[68] Само себе причина (лат.). (Примеч. пер.)

[69] Реально существующее (лат.). (Примеч. пер.)

[70] Здравый смысл (фр.). (Примеч. пер.)

[71] Начинается Заратустра (лат.). (Примеч. пер.)

[72] Должно уничтожать страсти (фp.). (Примеч. пер.)

[73] Jacques Brazun. Nietzsche contra Wagner // Darwin, Marx, Wagner: Critique of a Heritage. New York, 1941, 1958.

[74] Вагнер — это невроз (фр.). (Примеч. пер.)

[75] Вымышленная басня (фр.). (Примеч. пер.)

[76] Newman Ernest. The Life of Richard Wagner. Vol. 3. P. 528.

[77] Mario Praz. The Romantic Agony (Романтическая агония). V. 5. P. 65. Классическое исследование романтического декаданса содержит много ссылок на Вагнера как на вдохновителя многих знаменитых и менее известных авторов и художников, работавших в эротическом жанре.

[78] «Чувство почти невыразимое, настолько оно страшно, в радости постыдства» (фр.). (Примеч. пер.)

[79] Название, содержание, предисловие, «An diesem vollkomrnen Tage» и первая глава «Ессе Homo» были отправлены в печать еще до того, как Ницше постигла беда.

[80] План выглядит следующим образом: «Воля к власти. Опыт переоценки всех ценностей. Книга первая. Европейский нигилизм. Книга вторая. Критика высших ценностей до настоящего времени. Книга третья. Принципы новых оценок. Книга четвертая. Дисциплина и воспитание [Zucht und Zuchtung]». Сохранилось более двадцати пяти планов «Воли к власти». Никаких указаний на то, что приведенный выше план окончательный, нет (не говоря уже о том, что Ницше отказался от самого проекта как такового); наоборот, бумага, на которой был записан план, порвана пополам, причем заглавие и подзаголовок, за исключением слов «всех ценностей», не сохранились.

[81] Они воспроизводятся в книге: Erich F. Podach. Freidrich Nietzsche Werke des Zusammenbruchs. Heidelberg, 1961. IV, V.

[82] Преимущественно, в основном (ит.). (Примеч. пер.)

[83] Симпатический нерв (лат.). (Примеч. пер.)

[84] Цит. в гл. 2.

[85] Первая часть «Второй песни-танца» (3, III, 15, 1) написана в необычной форме рифмованной прозы.

[86] ...вы довольны? Я Бог и создал эту карикатуру (ит.).

[87] Письмо Гасту от 15 января.

[88] Bertram. Nietsche: Versuch einer Mythologie. 1918. S. 361 — 362.

[89] Германия, Германия превыше всего. (Примеч. пер.)

[90] См. гл. 12 об обвинениях Юлиуса Клингбайля.

[91] См. также главу 14.

Страницы: 1 2 3 4