Страницы: 1 2

IV. О солнцах и людях

Дамы и господа, оглядываясь сегодня, спустя столетие после смерти Ницше, на этого автора для авторов и не-авторов, и постигая его место в той эпохе, мы замечаем, что Ницше – при всех его притязаниях на оригинальность и несмотря на его гордость за свое первенство в наиболее важных вещах – во многих отношениях был все-таки лишь занимающим особое место посредником в деле реализации тенденций, которые так или иначе проложили бы себе дорогу и без него. Его достижение заключалось в том, что он сумел превратить случай^* по имени Фридрих Ницше в событие, носящее то же имя, причем под событием мы понимаем результат возгонки случайного в судьбоопределяющее. О судьбе можно говорить, когда то, что приходит само собой, подхватывается, подхлестывается тем, кто формирует, и запечатлевается его именем. В этом смысле Ницше – судьба или, выражаясь на нынешний лад, тренд-дизайнер^*. Тренд, который он собою воплощал и формировал, был волной индивидуализма, неудержимо покатившейся и не прекращающей катиться через современное гражданское общество со времен промышленной революции и ее культурных проекций в лице романтизма, – причем индивидуализм мы понимаем тут не как случайное течение в истории ментальности, которое могло бы и не сложиться, но как антропологический переломный момент, только после наступления коего и смог возникнуть человеческий тип, окруженный достаточным количеством посредников и средств раскрепощения, чтобы индивидуализироваться – обособиться от своих «общественных предпосылок». В индивидуализме четко выражается третья, постисторическая инсуляция* «человека» – после того, как первая, доисторическая, привела к эмансипации человека от природы, а вторая, историческая, – к «господству человека над человеком»³⁶. Индивидуализм вступает в постоянно меняющиеся союзы со всем тем, что составляет современный мир: с прогрессом и реакцией, с левыми и правыми политическими программами, с национальными и транснациональными мотивами, с маскулинистскими, феминистскими и инфантилистскими проектами, с технофильскими и технофобскими настроениями, с аскетическими и гедонистическими видами морали, с авангардистскими и консервативными подходами к искусству, с аналитическими и катарсическими терапиями, со спортивным и неспортивным стилями жизни, со стремлением к достижениям и к их неприятию, с верой в успех и с неверием в него, со все еще христианскими и с уже не христианскими формами жизни, с экуменической разомкнутостью и с местной замкнутостью, с гуманистическими и постгуманистическими нравственными устоями, с «я», обязанным сопровождать все мои представления, и с текучей самостью, существующей всего лишь как комната, увешанная зеркалами его масок. Индивидуализм способен вступать в союзы со всем на свете, и Ницше – его дизайнер, его пророк.

Притязание Ницше быть художником и гораздо более, чем художником, коренится в его глубоко современном подходе к успеху: речь для него идет о том, чтобы не только выбрасывать на современный рынок произведения, но и самому создавать рыночную волну, которая замедленно несет произведение к успеху. Таким образом он предвосхищает стратегии авангарда, описанные Борисом Гройсом в ставшей уже классической книге «Сталин как синтетическое произведение искусства»*. Тот, кто хочет руководить рынком, должен сперва заняться формированием рынка, а чтобы успешно сформировать рынок, нужно предвосхищать и продвигать то, что выберут многие, когда узнают, какой у них выбор. Ницше уже понимал, что неотвратимо наступающее ведущее направление культуры завтрашнего дня будет потребностью дистанцироваться от массы. Ему было совершенно ясно, что материал, из которого будет сделано грядущее, надо искать в стремлении отдельной личности быть иной и лучшей, нежели другие, и как раз в том самом, что есть и у всех других. Главная тема двадцатого столетия – самосоотнесенность, как в системном, так и в психологическом смысле. Но вот в знании того, что автореферентные системы – это еще и системы автологические^* и автоевлогические, Ницше все еще превосходит современную теорию. Из своей догадки, скорее, своей интуиции, он уже при жизни создал предпосылки для своего двойного посмертного успеха: внес свое имя в список классиков, транслируемых по всей сфере культуры как опорные пункты одобрения и критики, – это то самое, что он описал как свою утоленную потребность в бессмертии; а вместе с тем он утвердил свое имя, сперва окольным путем, через своих первых истолкователей и перекупщиков, в качестве фирменного знака успешного нематериального продукта, наркотика для литературного life-style [англ. стиля жизни] или привилегированного way of life [англ. жизненного уклада], ницшеанского дизайна индивидуализма: мы, свободные умы! Мы, живущие такой опасной жизнью! Когда автор осознаёт себя автором, рождается автоевлогическая песня; когда тот, кто формирует рынок, продвигает фирменный знак, рождается реклама. Ницше выпустил на волю современный язык, связав евлогику с рекламой. Всего лишь шут, всего лишь поэт, всего лишь составитель рекламных текстов. Только через эту цепь можно понять, как могло получиться, что такой истовый поборник высокой культуры вызвал к жизни эффекты культуры массовой. Неоспоримо, что второй успех Ницше, его соблазнительность как фирменного знака или как этоса и позы на арене индивидуализма, имел куда больший эффект – эффект, несущий в себе и шансы на более отдаленное будущее. И как раз потому, что Ницше как фирменный знак стиля жизни все еще обладает непреодолимой притягательностью даже на большом расстоянии от авторского имени, он в последней трети двадцатого столетия, когда после мая 1968 года начала складываться более ясная индивидуалистическая конъюнктура, смог оправиться от ударов, полученных вследствие его копирования фашистскими текстовиками. Нет сомнения в том, что Ницше как автор, даже при тогдашнем положении с изданием его сочинений^*, был неудобен с точки зрения национал-социалистического коллективизма, и что для тиражирования в патриотической поп-культуре годился только Ницше как фирменный знак, да и то лишь с немногих и отдельных точек зрения. Чтобы понять это, надо принять во внимание, что в процедурном отношении фашизм – не что иное, как вторжение поп- и китч-процедур в политику. Как уже в 1939 году показал Клемент Гринберг (это было сделано перед лицом надвигающейся войны), китч представляет собой всемирный язык торжествующей массовой культуры; он основан на механическом подражании тому, что имеет успех. Поп и китч, в культурном и политическом смыслах, – это способ сократить путь к откровенно массовому вкусу. Они довольствуются копированием того, что имело успех, и празднованием очередного триумфа с помощью копий успешного. Стратегия достижения успеха у Гитлера как поп- и китч-политика состояла в связывании поп-национализма с хит-милитаризмом таким образом, чтобы этот последний простейшим путем довел проявления массового нарциссизма до горячего энтузиазма. При этом ключевую роль играли радийные технологии заготовок аудитории и парамилитаристские литургии под открытым небом. И там, и там население получает инструкции в том смысле, что оно обязано быть нацией и должно слушаться подстрекательского голоса своей проецированной самоидентификации^*. В этом смысле всякий фашизм – это эффект редактирования; он уже заранее – дейтерофашизм^*, поскольку не обладает оригиналом; а если вторичное и может быть мятежным, так только как раз посредством мятежа ножницами. Эти всегда знают, что им резать, с какой целью и каким образом. В энергетическом отношении фашизм – это хит-культура ressentiment'а: такая дефиниция, впрочем, дает возможность понять эту возмутительную конвертируемость левых аффектов в правые и обратно. Покуда общественность функционирует как театр под управлением ressentiment'а, насилие над текстами и соблазнимость публики как «массы» обеспечены. Ницше как фирменный знак смог сыграть какую-то роль в семантических рекламных кампаниях национал-социалистического движения потому, что, подражая, это последнее опустило все непримиримо индивидуалистические и авангардистские исходные позиции и удержало только жесты претендента на более высокое место да воинственное языковое оформление. Окружение Гитлера поработало над Ницше ножницами, а результаты наклеило в коллективистское евангелие – хотя уже и до этого ready-made [англ. фабрикат] фирменного знака «Ницше» был изготовлен ножницами его сестры. К позору немецкой университетской философии после 1933 года надо заметить, что в пределах своей компетенции она делала точь-в-точь то же самое, что и антиницшеанцы, которые остались на уровне самодельных обличительных досье из вырезок, – но насколько же надо углубиться в прошлое, чтобы отыскать университетских философов, философствовавших отнюдь не ножницами? Национал-социалисты, ревностные обработчики всего, что сулило социальный и национальный успех, нашли возможным оставить от Ницше-автора гораздо меньшее, нежели Джефферсон – от Иисуса: уж слишком непригодной была большая часть его сочинений для их китчевой системы, уж слишком антинационалистической, антинемецкой, антифилистерской, антиреваншистской, антиколлективистской, антимилитаристской, анти-антирационалистической, анти-антисемитской, уж слишком презирающей всякий конкретный «национальный эгоизм»³⁷ и наконец, чтобы назвать решающую преграду, уж слишком несовместимой с любой разновидностью политики ressentiment'а, все равно, преподносит ли она себя как националистическую, социалистическую или как универсальную форму политики мщения: национальную/социалистическую. Что от Ницше нет никакого пути к позе господ, принятой тогда немцами, должен был понять всякий, кто имел касательство к его сочинениям, уж слишком язвила догадка Ницше, что не находить себе покоя, пока не будут унижены другие, – это и есть искус для немцев, как с ученой степенью, так и без нее; но что иное представляет собой морально-философское наследие Ницше, если не одна большая тренировка в преодолении потребностей унижать? Что националистическая политика основана на плачевной тяге принижать инородцев – кто растолковал это яснее Ницше, уже в вильгельминизме раскусившего хулиганство? Ницше, разумеется, – антиэгалитарист, но не такой, чтобы присоединяться к пылающим местью популистам, как всё еще предпочитают утверждать старчески дальнозоркие немецкие философы морали, уже не волнуемые никакими различиями, а такой, что свободу подняться над собой защищает от бесперспективного потребительства последних людей^*. Тем, кто принижает Ницше и предостерегает от его влияния, можно сделать лишь одну уступку – да, верно, что Ницше как дизайнеру фирменного знака «судьба» пришлось оставить открытым вопрос, а не стоило ли ему снабдить свой продукт каким-нибудь знаком защиты авторских прав получше и можно ли было вообще позволить рядом с именем автора появиться фирменному знаку. Неужто он не мог предвидеть, что из того сброда, который он оттолкнул от себя, должна была сложиться его самая навязчивая клиентура? Что эти вопросы не ускользнули от собственных раздумий Ницше, доказывают, наряду с пророческими, мнимо церковно-критическими изречениями Заратустры насчет паразитов великой души³⁸, некоторые места из писем и рабочих заметок, в которых он, робея перед устрашающими сторонами своих прозрений, взвешивал возможность отказаться от авторства. Но даже если бы он так и поступил, ему неизбежно пришлось бы раскрыть причины сложения авторских полномочий – а результат был бы приблизительно тот же самый. Ответ на такие, как и почти все другие опасения, Ницше, кажется, знал заранее: «Я не пытаюсь уберечь себя от обманщиков – мне нельзя быть осторожным: таков мой жребий»³⁹.

Чтобы определить, что особенного было в великом успехе Ницше как тренд-дизайнера индивидуализма, целесообразно сравнить этот его удачный бросок кости с альтернативными попытками. Очень немногие версии выдержат сравнение с эпохальным «Стань тем, кто ты и есть» и соответствующим «Делай то, к чему ведет тебя твоя воля». В сущности, как о сопернике и контрастном фоне для проекта Ницше можно говорить лишь о произведении одного автора, которого сочинитель «Веселой науки» по случаю назвал даже «великолепной, великой натурой», не преминув добавить, что доселе наиболее умственно одаренным писателем девятнадцатого столетия на философские темы был американец – Ралф Уолдо Эмерсон. Если дизайн жизни в самотворящей индивидуальности у Ницше предстает под названием «свободный ум», то Эмерсон предлагает свой продукт на рынке под фирменным знаком нонконформизма. Ему посвящено самое замечательное из ранних эссе Эмерсона – первая ласточка, которой американская философия заявила о себе первым пораженным зрителям, – не случайно носящее заглавие «Self-Reliance» [англ. «Доверие к себе»], прозаическое произведение объемом едва в тридцать страниц, несравненное в своей бессистемной сжатости, декларация независимости американского эссеизма и объявление американской покорности европейскому и любому другому канону. В нем оформляется программа анти-смирения, которой в последующие сто пятьдесят лет было суждено придавать особое звучание американской свободе – этот обертон доминировал в нем вплоть до семидесятых годов нашего столетия, покуда академия US^* не предалась завозу европейских мазо-теорий^*. В 1841 году широким разливом critical theory [англ. критической теории] еще и не пахло:

Дамы и господа, у Эмерсона в сравнении с Ницше была некоторая фора во времени, а к тому еще и психополитическая. Ведь если Эмерсонов нонконформизм был словно предназначен для того, чтобы расцвести, вопреки кое-какому сопротивлению, в амбивалентный, но в конечном счете уравновешенный демократией нарциссизм массы, то ницшевский фирменный знак «свободный ум» был подвержен большей опасности подражания со стороны падкого на успех движения проигравших. Различные формы фашизма, и прошлые и будущие, с политической точки зрения не были и не будут чем-то иным, нежели восстанием заряженных энергией проигравших, которые изменяют правила игры, чтобы, пока длятся бурные времена, выдавать себя за победителей. Проигравшими и редакторами-проигравшими фирменный знак Ницше был рекуперирован, поскольку он обещал быть фирменным знаком победителей. А поскольку призрак рассеялся, да и не мог не рассеяться, то на поприще фирменных знаков проект Эмерсона одержал победу над Ницше. Вот почему нынче большинство – нонконформисты, а не свободные умы. Наши средние мысли и чувства всем скопом made in USA, а не made in Sils-Maria.

Мы узнаем о смысле такой разницы, еще раз обратившись к Ницше как автору. Когда он пережил мощнейшее короткое замыкание автоевлогической и евангельской речей, эйфорически порождая из себя первые три части «Так говорил Заратустра», то, судя по словам самого автора, его понятие «дионисийское» стало, очевидно, «величайшим делом». В эти бурные периоды писательства Ницше, как никогда прежде и после того, исправил язык, произнося речь, что была чистым проявлением творческого экстаза. Тем не менее Ницше, вероятно, был не прав, приписывая своему «величайшему делу» только предикат «дионисийское». То, что проявилось в этих словоизвержениях, было самыми настоящими вспышками аполлоновского начала, в коих, казалось, преодолена дионисийская раскромсанность. Отнюдь не случайно в евангелии от Заратустры солнце, светило Аполлона, играет роль образцового сущего, а для нового пророка все дело в том и состояло, чтобы все лучше и лучше подражать солнцу. «Где иду – там жар сияет»^* – так о себе говорить могут только солнца. Это относится прежде всего к наиболее характерным для них жестам и талантам – к готовности растратить себя без предварительных условий и к умению заходить без сожаленья. В обоих смыслах учение позднего Ницше имеет в виду imitatio solis [лат. подражание солнцу]. Лишь солнце сохраняет героизм до самого заката и великодушно до самого угасания. «Героизм – это добрая воля к абсолютному само-закату», – записал он как-то раз на память для своей юной русской подруги. Лишь солнцам дано быть столь расточительными, что они попали бы под опеку рачительных наследников, если бы тем удалось провести в жизнь свои экономические идеи. Лишь для солнца дарующая добродетель – естественное состояние, лишь солнца ни во что не ставят симметричное отношение между «давать» и «брать», лишь солнца, ни к кому не склоняясь, сияют над оппонентами и пропонентами. И лишь солнца не читают рецензий. В этом последнем пункте Ницше-автору не вполне удалось его «восолнение»^*, да и в некоторых других отношениях есть основания подозревать, что солнце Ницше гораздо больше было причастным к человеческому, чем должно следовать из метафоры. Эта тема звучит уже в первом обращении Заратустры к солнцу: «Ты, великое светило! Разве ты было бы счастливо, если б не было Тех, кому ты сияешь!» «…(мы) приняли от тебя твой избыток и благословили тебя за это.»⁴¹ А кульминация наступает в молитве Заратустры к своей воле:

По этим выражениям видно, что автор не испытывает никакой симпатии ни к философской галлюцинации, от имени «субъекта» прокламирующей бегство в тождество, ни к диалогической философии, в которой субъекты говорят друг с другом лицом к лицу или обвиняют друг друга в отвращении лица. Ницше интересует теория пенетрированной пенетрации, этика излияния и вхождения в другого, логика абсорбции и обратного испускания^*. Он ведать не ведает о симметричной беседе, о заслушивании сторон, о средневзвешенном значении банальностей, зато знает о межсолнечных отношениях, об обмене лучами от звезды к звезде, о проникновении из чрева во чрево, о беременности и обсеменении. «И во чреве кита я буду возвещать о жизни.»⁴³ Его интересуют не мнения, а эманации. В интеллектуальной плоскости он решительно двупол: звезда, страстно желающая быть пронзенной, и солнце, что пронзает и «побеждает». Я претерпеваю пронзание, следовательно, существую; я излучаюсь в тебя, следовательно, существуешь ты. Сексуализируя свое солнце, он обращает направление подражания на противоположное и принуждает солнце стать подражательницей^* человека – если, конечно, человек этот автор, иными словами, индивидуум, пронзенный языком, музыкой, голос, ищущий слуха и созидающий слух.

Исходя из этого можно придать новый поворот лингвокритическому толкованию творчества Ницше. Если евангельская операция Ницше высвобождает самовосхваление, то на «само», к коему относится восхваление, падает несколько иной свет. Констатация того, что поэтика Ницше упразднила правила косвенной евлогики и сделала иновосхваление заменимым на самовосхваление, позволяет разглядеть лишь внешнюю сторону этого перелома. На уровне более глубоком аффирмативный язык Ницше остается верным иновосхвалению – он даже восхваляет то, что не «само», так, как оно не восславлялось никогда прежде. И все-таки этот язык целиком направлен на инаковость, представляющую собой нечто куда большее, нежели инородность другого человека. Он предоставляет себя инаковости, проходящей через оратора насквозь, словно он – гулкий коридор, инаковости, которая его пронзает и создает предпосылки – для его культуры, его языка, его воспитателей, его болезней, его интоксикаций, его искусов, его друзей, даже для его собственного «я», заключающего феномены в свои мнимо собственные скобки. Он восславляет в себе всю полноту инаковости по имени мир. Что бы ни произносил Ницше об этих достохвальностях, произнесенное преображается в восхваление иного в себе. «…В качестве своего отца я уже умер, в качестве своей матери я еще живу…»⁴⁴ Стало быть, под очевидными слоями самовосхваления следует искать само-отвержение Ницше – в его чуткости к внутренней инаковости, в его непомерной медиумичности, в его восприимчивой ко всему новому эластичности, в его так ничем до конца и не погашенной идиотии^*. Потому-то этот автор – не простое солнце, а резонансное тело. Я еще говорю в качестве своей матери, мой голос будет слышен и впредь как голос моих будущих друзей. Можно было бы назвать Ницше первооткрывателем гетеро-нарциссизма: то, что он в конечном счете одобряет в себе самом, – это инаковости, что, сочетаясь между собой в нем, создают его самого и образуют своего рода композицию, пронизывающую, восхищающую, мучающую и поражающую его неожиданностью. Без неожиданности жизнь была бы ошибкой^*. В мире должно быть кое-что более скоропалительное, чем причины. Повод для развернувшихся некогда дискуссий, называвшийся «Воля к власти», был прологом к учению о композиции как теории чистых полаганий. Теория воли была окольным путем к неявному, более полному учению, к той критике восхваляющего разума, что описывает мир как вызов и преодоление.

Вероятно, мы вправе позволить себе замечание, что Ницше как автор, писавший на немецком языке и пользовавшийся европейским синтаксисом, достиг наивысшей точки. В кульминационных пунктах своего мыслительно-песнопевческого творчества ему удавалось ощущать себя органом вселенной, творящей для себя в индивидах места самоодобрения^*. Если бы он сам скомпоновал наброски своего учения о воле в единое сочинение и опубликовал его, он как философ поделил бы шкуру неубитого медведя. Но нам известно, что эксплуататоры, реализаторы и продвигатели сделали это вместо него, использовав имя автора как фирменный знак – и притом вопреки голосу разума самого Ницше, в своих занятиях довольно часто подходившего к пункту, который аннулирует мнимую систему, несуществующие первоосновы учения: никакой воли вообще нет, а потому нет и воли к власти, воля – это только способ говорить, а есть лишь многообразные совокупности сил, речей, жестов и их взаимное сочетание под управлением «я», что утверждает, теряет и преобразует себя. Вот тут-то автор и опровергает свой фирменный знак, и высказывания его недвусмысленно ясны. В столетнюю годовщину его смерти нам, быть может, лучше всего просто повторить эти высказывания в надежде на то, что их уже никогда не коснутся ножницы очередного редактора:

Эта идиллия автора опять-таки перекликается с идиллией полудня Заратустры, с его лежачей овацией совершенной земле. Здесь земля, кажется, предупреждает вопрос о том, кем она себя считает.

Здесь автор приказывает себе перестать быть автором. Там, где мир стал всем, чего будить нельзя, уже исчезает писатель. Оставим же его наслаждаться своим давним полуднем. И будем думать про себя, что тот, кто перестал быть автором, – счастливый человек.

Примечания

Перевод выполнен по изданию: Peter Sloterdijk. Uber die Verbesserung der guten Nachricht. Nietzsches funftes „Evangelium“. Suhrkamp Verlag. Frankfurt am Main, 2001.

Несколько слов о переводе названия работы. Автор пользуется тут (и, конечно, в тексте) словом «Verbesserung», которым так любил пользоваться и Ницше. Перевести его на русский однозначно в абстрактном контексте необычайно трудно, потому что оно всегда имеет два оттенка смысла, которые русский язык всегда выражает разными словами: «исправлять» и «улучшать». Между тем эти оттенки имеют принципиальное значение для концепции автора: в длинной «евлогической цепи» Ницше – поворотная веха, и если предыдущие ее «звенья» лишь «улучшали» традицию (т. е. вносили в нее изменения, не меняя самой ее сути), то он «исправил» ее (т. е. показал ее принципиальную ошибочность). В этой работе я всюду перевожу «исправление» (и его производные) – хотя бы в силу «редакторской» деятельности евлогиков, но читателю лучше иметь в виду высказанное. В текстах же самого Ницше лучше переводить «улучшение» – он обыгрывал звучание немецкого слова, в котором слышится сравнительная степень прилагательного («лучший») от «хороший, добрый» – «добро» же и «добрые» (и понятие прогресса в смысле «улучшения»), как известно, одни из важнейших предметов его критики.

За ряд ценных советов и указаний благодарю редактировавшего этот перевод С. В. Казачкова.

* Автопластика – пересадка или вживление частей собственного организма (например, собственной кожи при сильных ожогах). (Здесь и далее звездочками обозначены примечания переводчика, цифрами – автора.)

* Автор пользуется то словом «язык», то словом «речь» (и производными), а в переводе чаще, удобства ради, используется слово «язык» (и производные). Надо иметь в виду, что в любом случае автор обсуждает не язык как объективную знаковую систему, а ситуацию речевого выражения (в данном случае в расширительном смысле, т. е. включая и главным образом – оформленного в виде текста), изучаемую прагмалингвистикой (или психолингвистикой).

* Согласно Руссо, с развитием цивилизации изначально доброкачественная amour de soi, любовь к себе, сменяется жестоким самолюбием – amour-propre.

1. Фридрих Ницше. Антихристианин, 16. [Автор цитирует произведения Ницше (за исключением писем) по изданию: Friedrich Nietzsche. Samtliche Werke. Kritische Studienausgabe (KSA). В дальнейшем эти цитаты даются в моем переводе. Заглавие работы Ницше «Ecce homo» я перевожу «Се человек». – В. Б.]

2. Фридрих Ницше. Так говорил Заратустра. Часть 3. Выздоравливающий.

* Слово «евлогия» – греческое и означает «красноречие; хвала; благословение». В последнем значении оно часто употребляется в Новом Завете. Автор имеет в виду второе значение слова и, вероятно, его новозаветную соотнесенность.

3. Otfrid von Weibenburg. Evangelienbuch. Auswahl, Althochdeutsch/Neuhochdeutsch, herausgegeben, ubersetzt und kommentiert von Gisela Vollmann-Profe. Stuttgart, 1987. S. 37.

* Theotisk (teudisc) – слегка латинизированная форма древневерхненемецкого diutisk – «народный немецкий язык».

* Так называют жизнеописания Иисуса Христа, составленные на основе евангельских текстов. И Отфрид, и Татиан (см. ниже) были авторами таких гармоний.

* Апологет II в., автор свода евангелий.

4. Посвящение Лиутберту, архиепископу Майнцскому (там же. С. 19 – 21).

* Отфрид (ок. 800 – 871 гг.) создал свое произведение приблизительно в 863 – 870 гг.

* Т. е., по-гречески, братолюбивыми. Автор имеет в виду название города Филадельфии, основанной Уильямом Пенном (проповедовавшим христианскую братскую любовь) в 1682 г., давшим этому городу имя. Филадельфия была столицей США до 1800 г., и в ней была принята Декларация независимости.

5. The Jefferson Bible. With an Introduction by F. Forrester Church and an Afterword by Jaroslav Pelikan. Boston, 1989. С. 17 (перевод на немецкий П. Слотердейка).

6. Op. cit. C. 28.

7. См.: The Gospel According to Tolstoy, edited and translated by David Patterson. Tuscaloosa and London, 1992.

8. Op. cit. С. 30.

9. Friedrich Nietzsche. Samtliche Briefe. Kritische Studienausgabe. Band 6. Munchen, 1986. S. 327.

10. Op. cit. S. 363.

11. Op. cit. S. 380.

12. Op. cit. S. 497.

13. Фридрих Ницше. Антихристианин, 45.

* Конечно, в переносном, прагмалингвистическом смысле, т. е. в смысле чувства «партийной» причастности слушателя/читателя, горячего одобрения этого, и только этого текста.

* Затаенная злоба (фр.). Ницше часто пользуется этим словом, чтобы назвать одну из главных черт носителей старой морали.

14. Fridrich Nietzsche. Samtliche Briefe. Op. cit. S. 497.

* Мисология (греч.) – ненависть к научному, объективному рассмотрению. Автор пользуется буквальным значением этого слова – «злословие».

* Т. е. христианство.

* Автор, вероятно, обыгрывает этимологию слова «фальцет» – от итал. falso (ложный, ненастоящий).

15. Op. cit. S. 505f.

16. Op. cit. S. 525.

17. Фридрих Ницше. Се человек. Предисловие.

18. Письмо к Овербеку от 10 февраля 1883 г. В: Samtliche Briefe. Bd. 6. S. 326.

19. Фридрих Ницше. Се человек. Раздел «Гибель кумиров», 2.

20. Там же. Раздел «Почему я несу рок», 1.

* «Дисангелие» по-гречески – «дурная весть».

21. Eugen Rosenstock-Huessy. Die Sprache des Menschengeschlechts. Eine leibhaftige Grammatik in vier Teilen. Zweiter Band. Heidelberg, 1964. S. 897.

22. См.: Rudolf Bilz. Der Vagus-Tod. Eine anthropologische Erorterung uber die Situation der Ausweglosigkeit. In: Die unbewaltigte Vergangenheit des Menschengeschlechts. Beitrage zu einer Palaoanthropologie. Frankfurt, 1967. S. 242.

* Образные обозначения, введенные Френсисом Бэконом: идолы рода – предрассудки человеческого рода; идолы пещеры – личные предубеждения; идолы площади (или рынка) – языковые предрассудки; четвертый вид – идолы театра (предрассудки философских школ). Неясно, почему автор не сделал этот список полным.

* От греч. алетейа – «истина».

23. Fridrich Nietzsche. Samtliche Briefe. Op. cit. S. 490.

* Автор вкладывает в это слово (в применении к Ницше) смысл «рыцарство, щедрое и бескорыстное великодушие», но как бы в насмешку над нынешним миром пользуется английским словом «sponsoring» (впрочем, усвоенным немецким языком) в обычном для эпохи значении «вклад в виде пожертвования».

24. Фридрих Ницше. Се человек. Раздел «Почему я пишу такие хорошие книги», 5.

25. Там же. Раздел «Так говорил Заратустра», 3.

26. Там же. Предисловие, 4.

27. Там же. Раздел «Так говорил Заратустра», 6.

28. Там же.

29. Там же.

30. Там же. Раздел «Почему я несу рок», 1.

* См.: Мф. 23, 12.

* Автор, вероятно, имеет в виду тезис Экхарта и его последователей, гласящий, что индивидуальная душа может быть тождественной абсолюту (у Ангела Силезского этот тезис даже принимает, казалось бы, «косвенно-евлогическую» форму «Без меня не было бы Тебя (т. е. Бога)»). У мистиков речь идет о том, что, становясь тождественной абсолюту, индивидуальная душа перестает быть индивидуальной, мало того, она уже должна перестать быть индивидуальной, чтобы только получить возможность стать тождественной абсолюту. Приходит же к этому душа путем «смирения» (точнее, отрешенности, т. е., в сущности и по форме слова, «абсолютированности») как сугубо личного достижения (а не стадного, критикуемого Ницше): основной позитивный парадокс мистики в том и состоит, что чем выше развита личность, тем менее личностной она становится. Параллель эта сложна и неоднозначна – возможно, поэтому здесь автор не развивает ее дальше. Она могла бы быть еще более разительной, если бы он сопоставил Ницше и мусульманского мистика IX – Х вв. ал-Халладжа (о нем см., напр.: Ислам: Энциклопедический словарь. М., 1991).

* Перефразированное положение Фомы Аквинского «истина есть согласованность вещи и разума (veritas est adaequatio rei et intellectus)».

* См. Гал. 5, 11. Русский синодальный перевод «соблазн креста» пользуется церковнославянским значением слова «соблазн» – речь же тут идет о распятии Христа как поношении, позоре, «мучительном зрелище креста» (греч. – возможно, поэтому выше автор пользуется словом «скандал», но только в ироническом смысле) для сочувствующих – для остальных же распятие было просто позорной казнью, применявшейся к рабам.

31. Фридрих Ницше. Се человек.

* Надо учесть, что это слово у Ницше двойственно: в нем слышится связь с античной философской школой киников и в то же время желание быть «циничным» (т. е. нигилистом в своем собственном смысле) в отношении всего, что критикует.

32. Там же. Предисловие, 7.

33. См.: Boris Groys. Unter Verdacht. Eine Phanomenologie der Medien. Munchen, Wien, 2000. S. 127 – 129.

* Идентифицировать цитату не удалось (автор ссылки не дает). Если она и из Ницше, то не из «Заратустры». Немецкий язык дает возможность понять «после него» и как «по нему», т. е. «в соответствии с ним». Тогда цитату в целом можно прочесть так: «Одни живут так, как если бы его (т. е. Ницше) не было, другие – считаясь с тем, чего он достиг». Возможно и обыгрывание автором в этой цитате собственного текста. Тогда смысл примерно таков: «(Одни) живут, не считаясь с этим критерием, (другие) – сообразно с ним».

34. Фридрих Ницше. Так говорил Заратустра. Часть 4. Добровольный нищий.

35. Фридрих Ницше. Се человек. Раздел «Генеалогия морали».

* Здесь в смысле «случайность» – автор пользуется не тем словом, что стоит в заглавии знаменитой работы Ницше о Вагнере (der Fall) и переводится на русский язык то как «случай», то как «казус», а словом «der Zufall» (случай в смысле случайности).

* Тот, кто задает генеральное направление (англ.).

* Т. е. «островное», изолированное положение – обособление, индивидуация, здесь – становление собой.

36. О понятии инсуляции как антропологического механизма см.: Dieter Claessens. Das Konkrete und das Abstrakte. Soziologische Skizzen zur Anthropologie. Frankfurt, 1980. S. 60 – 92.

* Синтетическое произведение искусства объединяет в себе различные виды искусства – музыку, поэзию, живопись, хореографию и т. д. Теоретически обосновано и практически применено Р. Вагнером.

* Т. е. описывающие себя.

* Автор имеет в виду широко известный факт искажения текстов Ницше в результате вмешательств его сестры, Э. Фёрстер-Ницше (и, видимо, в первую очередь – факт публикации такого фальсификата, как «Воля к власти»).

* Т. е. вождя.

* Т. е. «второфашизм».

37. Фридрих Ницше. Антихристианин (ссылка автора: KSA 6, S. 167).

* «Последние люди» – это, вероятно, и те, что ведут себя, как последние люди на земле («после нас хоть потоп»), и немецкие философы морали (упомянутые последними).

38. Фридрих Ницше. Так говорил Заратустра. Часть 3. О старых и новых скрижалях, 19.

39. Там же. Часть 4. Волшебник, 2.

* Вероятно, насмешка (US-Akademia – ни английская, academy, ни немецкая, Akademie, форма слова): никакой «академии» (как, скажем, во Франции или Швеции) в Соединенных Штатах, как известно, нет и не было. В виду имеются «академические» круги США (т. е. университетские профессора).

* Автор пользуется жаргонным (сокращенным) вариантом слова «мазохизм».

40. Ralph Waldo Emerson. Essays. Erste Reihe. Ins Deutsche ubertragen und herausgegeben von Harald Kiczka. Z?rich, 1983. S. 42 – 56, 65; перевод местами изменен. [Вероятно, автор внес в немецкий перевод изменения, влияющие, с его точки зрения, на смысл; поэтому здесь дается перевод с этого – измененного автором – немецкого перевода. – Пер.]

* Автор цитирует ницшевское стихотворение «Се человек» (№ 62 из поэтического предварения «Веселой науки»):

Се человек

Я-то знаю, кто я родом!
Неотступно, год за годом,
Всё огню в себе предам:
Где иду – там жар сияет,
Сзади – пепел остывает;
Значит, пламя я и сам.

(перевод мой. — В. Б.)

Позволю себе уточнить позицию автора – речь тут непосредственно идет не о солнце, а об огне: ведь в оригинале употреблено слово Kohle (уголь), и вряд ли Ницше мог столь наивно ошибиться в метафоре. Он сравнивает себя с фронтом огня, «ненасытно пожирающего» все, чего ни коснется (в пределах своей души), но и претворяющего его при этом в свет. Непрестанно продвигаясь вперед, пламя оставляет позади лишь «уголь», то есть сгоревшее старое, изжившее себя, больше не нужное душе, которая таким образом вечно обновляется (ср. ницшевскую идею вечного возвращения; параллельное место: «Заратустра», ч. 1, гл. «О пути созидающего»), словно птица Феникс, в мифологии и впрямь связанная с солнцем. Можно вспомнить, что бессмертие через смерть в огне (ср. «смертельные стрелы солнца» из текста, цитируемого автором ниже; эта параллель склоняла бы толкование в сторону психологии в духе К. Г. Юнга – солнце как «самость» – и в сторону мистики) – главное содержание элевсинских мистерий, причем Дионису принадлежало в них достаточно важное место. В целом можно сказать, что это загадочное стихотворение играет образами из сфер и Аполлона (свет) и Диониса (пожирающий пламень), то есть негэнтропии и энтропии, намекая на их возможный синтез как конечную цель – достижение бессмертия. Но, вероятно, и оно здесь – не главное: ведь можно понять основной образ стихотворения как самосожжение, а, значит, принесение себя в жертву, преображение себя в свет через страдание, а тут уж на ум приходит сходство с Иисусом (на что намекает и название стихотворения – следовательно, сходство это отнюдь не плод одной только бессознательной работы души). Христа же и Диониса сближал уже Гёльдерлин, о чем Ницше знал. Поэтому не случайно он подписывался «Дионис, Распятый», когда ясное сознание уже покинуло его. Это стихотворение – один из смысловых и образных узлов творчества Ницше, и сказанное тут, конечно, не исчерпывает его содержания.

* Возможно, это слово (Sonnenwerdung) – параллель к «вочеловечению» (Menschwerdung). Но, возможно, это точный перевод на немецкий латинского алхимического термина «solificatio». В алхимии он означал просветление (illuminatio) и приобщение к славе (glorificatio) адепта. Этой стадии предшествует его напоение «miseria cum aceto» (бедою и уксусом, напоминающими иссоп и уксус, которыми поили Иисуса Христа) и «отмывание добела», в результате чего его сердце «сияет как карбункул» (в средние века карбункул — синоним философского камня, параллели Христа). Этот материал переводчик, а до него, вероятнее всего, автор, почерпнул у К.Г. Юнга, немало занимавшегося Ницше (см. две его работы: Psychologie und Alchemie; Mysterium conjunctionis, по указателям). В том и другом случае невозможно не расслышать намека на самоотождествление Ницше с Христом, которое «не вполне удалось» ему хотя бы потому, что «напоение бедою с уксусом» последовало у него за «solificatio», а точнее, потому, что это отождествление сменилось у него отождествлением с Дионисом.

41. Фридрих Ницше. Так говорил Заратустра. Предисловие Заратустры, 1.

42. Там же. О старых и новых скрижалях, 30.

* Автор играет словами и научными терминами, касающимися взаимодействия как физических, так и человеческих тел (к примеру, пенетрация – проникновение, пронизывание, глубокое воздействие; кроме того, это алхимический термин, означающий пронизывающее воздействие философского камня (духа) на материю. См.: K.G. Jung. Psychologie und Alchemie. Gesammelte Werke (или: Psychology and alchemy. Collected works), Par. 406, где соответствующее понятие Юнг прямо увязывает с Ницше). Чуть ниже смысловой фокус смещается в сторону второго.

43. Fridrich Nietzsche. Nachgelassene Schriften. KSA. Bd. 10. S. 428.

* Солнце по-немецки – женского рода. Можно предположить, что позиция автора максимально далека от фрейдизма. Можно также предположить, что здесь у автора звучит еле слышный намек на проведенную (но не развитую) им же параллель между Ницше и средневековой немецкой мистикой – и дело тут отнюдь не только в возможности его сопоставления с мистиками-женщинами.

44. Фридрих Ницше. Се человек. Раздел «Почему я так мудр», 1 (ср. указ. изд. С.698).

* Вероятно, в смысле юродства как сознательной позиции, а не в смысле слабоумия.

* Перефразированное изречение Ницше из «Сумерек кумиров» (раздел «Изречения и стрелы», 33): «Без музыки жизнь была бы ошибкою» (ср. указ. изд. С.561).

* Возможно, еще один намек на параллель с мистикой. Вероятно, автор в неявной форме (может быть, опасаясь попасть в «неловкое положение») проводит ту мысль, что Ницше, в сущности, религиозен: ведь как может восхвалять себя, создав для этого себе место в человеке, нечто безличное (вселенная как природа)? Хвалить, а тем более себя, способна только личность. Но если вселенная – личность, то она – так или иначе понимаемый бог (об отношении Ницше к пантеизму см.: KSA, Bd. 12, 5 [71], №7). Ницше давал основания для такой интуиции намеками (ср.: KSA, Bd. 13, 17 [4], №5), но к окончательному решению так и не пришел.

45. Фридрих Ницше. Се человек. Раздел «Почему я так умен», 9 (ср. указ. изд. С. 719).

46. Фридрих Ницше. Так говорил Заратустра. Часть 4. В полуденный час.

Страницы: 1 2