Страницы: 1 2

3. КАТЕГОРИЯ БОГОЧЕЛОВЕКА: ОСНОВАНИЕ И ЗАПРЕДЕЛЬНОСТЬ ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО

Категория Богочеловека как соединение
мифологически-личностной и символической трактовок Бога

Категория Богочеловека — в той мере, в которой она не отрицает идею Бога, — обладает значимостью для всех тех людей, которые принимают идею сотворения человека Божественной Личностью по своему образу и подобию. Это дает им возможность обрести смысл сотворения человека. Они приходят к пониманию человека не просто как ничтожного существа, отмаливающего грех материального существования, а воспринимают его как личность, способную своим бытием обогатить Бога как своего Духовного Отца. Образ Богочеловека дает ответ на вопрос: «Зачем Богу как Абсолютной Гармонии понадобилось создавать такое дисгармоническое существо, как человек?»

Но образ Богочеловека имеет значение и для людей, принимающих Бога как символ эволюции мира. Он позволяет им пережить безграничность духовного совершенствования человека как продолжение совершенствования природы.

Более того, образ Богочеловека синтезирует мифологически-личностную, реалистическую трактовку Бога и символически-сверхличную.

Богочеловек и разрешение трагического
противоречия женского и мужского

Соединение гениальности, святости и героизма с неизбежностью приводит к решению проблемы трагического противостояния женского и мужского. Святость как женственная стихия может соединиться с героизмом как мужественностью и гениальностью как возможностью универсальности через любовное соединение женщины и мужчины. Именно поэтому можно предположить, что Богочеловек будет не один, а представит собой любящую и гармонически единую пару — мужчину и женщину.

Будут ли они соединены общей телесностью — как андрогины в мифе Платона? Этот вопрос представляется не столь существенным — чисто технически биологическая наука может подойти к нему в ближайшем будущем, а его эстетическое и моральное разрешение станет актуальным лишь тогда, когда желающие общей телесности поставят проблему сексуальной, эротической и духовной свободы каждого из двоих.

Спросим глубже: Будет ли каждый из любящей пары нести богочеловеческие черты? В той мере, в которой мы занимаем последовательно персоналистическую позицию, нельзя не ответить: Да. И в то же время совместно они также будут составлять единого Богочеловека как нечто сверхперсональное. Это становится возможным потому, что соединение между ними будет соединением не необходимости, а свободы. Именно в таком соединении может быть наиболее полное разрешение противоречия между любовью и свободой.

Теперь зададим вопрос, выводящий нас к новой проблеме.

Является ли Богочеловек уделом только будущего человеческого рода? Нет. Ибо мы можем назвать Боголюдьми основателей мировых религий.

Основатель мировой религии как Богочеловек

Действительно, в личностях основателей мировых религий необоримо и трагически мощно соединились гениальность, святость, героизм, их поступки отличаются предельным мужеством, а их сочувствие и любовь несут в себе всю святость женственности. И Христос, и Будда раскрывают себя миру как единство духовного и душевного, преобразующее плоть — андрогинное единство, роднящее их с Божеством как Единым.

В образе Христа, более близком западному человечеству, мы переживаем поразительный парадокс: отличие от всего человеческого соединяется в его личности с максимальной человечностью. Огромная часть человечества принимает за реальность, что Христос не только Сын Человеческий, но и Сын Бога, воплотившийся и очеловеченный Бог. Другая часть человечества воспринимает это как аллегорию. Однако нельзя воспринимать как аллегорию отличие образа Христа от образа любого другого человека в истории.

Христос есть Гений, ибо гениальны притчи его, из века в век воздействующие на читателей. Христос есть Святой, ибо его любовь к миру побеждает любую ненависть. Христос есть Герой, ибо имея все телесные возможности уничтожить распявшее его человечество, он прощает его. Более того, он освобождает человека и человечество от первородного греха.

Но вместе с тем Христос есть нечто большее, чем Гений, Святой и Герой. Он выступает соединением этих начал в новом и непостижимом для обыденного рассудка качестве — в Богочеловеке. Довольно жалкими являются те люди, которые называют его «экстрасенсом», «гипнотизером» и т.д. ... Мерками человеческого нельзя измерить Богочеловека. До него можно только возвыситься в сопереживании и самосотворении-любви, в которых сгорают узость и оторванность человека от целостности божественного...

Образ Будды не так запределен человеку. Будда есть Богочеловек, пришедший освободить не человечество, а себя для человечества. Он ближе и понятней обыденному миру. Поэтому путь его личности освещает спокойная улыбка просветления. Но достижение нирваны еще не есть воскресение. Это — предшествующая воскресению ступень — ступень просветленного, но обезличенного слияния с Бытием. Воскресение Христа несет в себе максимальную личностную наполненность.

Однако основатели мировых религий есть трагические Боголюди. Ибо их пример еще не привел к появлению Богочеловечества.

Богочеловек и Богочеловечество

Идея Богочеловечества означает преобразование всего человеческого рода. Богочеловечество выступает соборным единством Боголюдей и именно это позволяет богочеловеческому началу наиболее полно утвердиться в бытии.

Только в Богочеловечестве Богочеловек теряет трагический и страдательный характер. Разорванное соединяется. Поэтому явление Богочеловечества выступает наиболее глубинным устремлением всех мировых религий и прежде всего — христианства.

Впервые наиболее ярко и последовательно идея Богочеловечества прозвучала в философии Владимира Соловьева. Необходимость выхода человека в человечество и вместе с ним — за свои пределы Соловьев выводит из самой сущности человеческого.

«Положим, каждый человек имеет в жизни свою маленькую особенную роль, — пишет он, — но из этого никак не следует, чтобы он мог довольствоваться только условным, относительным содержанием жизни. В исполнении драмы каждый актер также имеет свою особенную роль, но мог ли бы он исполнять хорошо и ее, если б не знал всего содержания драмы? А как от актера требуется не только чтобы он играл, но чтобы играл хорошо, так и от человека и человечества требуется не только чтобы оно жило, но чтобы оно жило хорошо»[11].

Идея Богочеловечества не случайно появилась именно в христианской культуре. Тайна Христа не просто в его Богочеловечности. Сказать так — значит постичь лишь половину истины. Тайна Христа заключается в том, что он есть Богочеловек, предложивший всем путь Богочеловечества. И эта тайна взывает ко всем проникнувшим к ней: путем Христа должен пойти каждый. И это путь Богочеловечества, лишенный трагической распятости одинокого Богочеловека. Уже сам факт явленности Бога в мире в человеческом облике говорит о том, что каждый должен и может идти по этому пути.

Нельзя не согласиться с Бердяевым, который пишет: «Бог без человека, Бог бесчеловечный был бы Сатаной, не был бы троичный Бог. Основной миф христианства есть драма любви и свободы, разыгравшаяся между Богом и человеком, рождение Бога в человеке и рождение человека в Боге. Явление Христа-Богочеловека и есть совершенное соединение двух движений — от Бога к человеку и от человека к Богу, окончательное порождение Бога в человеке и человека в Боге, осуществление тайны двуединства, тайны богочеловечности»[12].

Богочеловечество есть человечество, принципиально изменившее свои отношения с космосом. Это происходит через одухотворение отношений с космосом. Космос перестает быть силой, чуждой и противоположной человеку, все духовное и вечное в нем открывается навстречу человеку. «В духовном... человеке, — говорит Бердяев, — в духовном роде человеческом, в Богочеловечестве пребывает космос, все творение. Космос отделился от падшего человека и стал внешней, порабощающей его природой. Космос возвращается к возрожденному, духовному человеку. В духовном мире космос пребывает внутри человека, а не вне его, как человек пребывает внутри Бога. Человек по природе своей есть микрокосм, в нем заключены все сферы космической действительности, все силы космоса»[13].

Итак, Богочеловечество выступает действительной перспективой человеческого рода, если мы в самом деле принимаем идею его духовного эволюционирования. Но мы должны констатировать и другое: соединение святости, героизма и гениальности — бесконечно сложное дело. Вся человеческая история есть подтверждением этому.

Но идея Богочеловечества не более утопична, чем любая другая идея, допускающая духовную эволюцию человека и человечества. Если идея Богочеловечества — утопия, то утопией является сама духовная эволюция человечества. При этом в идее Богочеловечества подается устремленность к Истине, Добру и Красоте всего человеческого рода. В отличие от коммунистической утопии, в которой Истина, Добро и Красота принимают историческое и социально-классовое звучание, перерождаясь в свою противоположность без идеи Бога как Абсолюта, учение о Богочеловечестве говорит о вечности и абсолютности и Истины, и Добра, и Красоты. И в том, что такая идея может оказать облагораживающее воздействие на современное человечество с его внешними и внутренними глобальными катаклизмами — угрозой появления новых видов оружия массового уничтожения, экологическим кризисом, религиозными войнами, — высшее доказательство истинности и действительности идеи Богочеловечества. И если идея Богочеловечества как максимальный порыв мировых религий сможет предотвратить хоть один религиозный конфликт — например, глобальный конфликт мусульманства и христианства, — уже в этом проявится ее значимость для нашей эпохи.

Итак, идея Богочеловечества возможна только как планетарная, всекосмическая идея, а не идея нации или расы. Это идея общего духа, а не общей крови. Однако здесь возникает совсем другая проблема. Могут ли Богочеловек и Богочеловечество выступать результатом лишь духовной эволюции человека?

Духовная и душевная эволюция человека.
Эволюция личности

Выражает ли идея духовной эволюции всю полноту развития человеческого бытия? Или иначе: только ли духовная эволюция противостоит материальной? Приведенные выше рассуждения позволяют нам говорить также о необходимости душевной эволюции человека. Духовная и душевная эволюции должны дополнить друг друга и соединиться — именно это будет означать действительную эволюцию личности.

В эволюции личности сливаются пути эволюционирования мужского и женского начал. Это понятие во многом близко понятию актуализации личности, но конкретизирует его, задавая ему смысл и направленность.

Идея эволюции личности означает, что выход за пределы человеческого не должен привести к нивелированию уникальности каждого человека, что на этом пути всеобщее не должно подавлять особенное.

И вместе с тем в идее эволюции личности содержится устремленность не только отдельного человека, но и всего социума. Только на этом пути возможно действительное эволюционирование человеческого. Однако в идее эволюции личности выражена первичность личностного начала по отношению к общественно-коммуникационному в человеческом бытии.

Отменяет ли идея эволюции личности идею духовной эволюции? Нет, точно так же, как и идею душевной эволюции человека и человечества. Для каждой личности на том или ином этапе развития может быть актуальным либо духовное, либо душевное развитие. Другое дело, что эти пути эволюционирования должны в конце концов гармонически соединяться в каждой личности.

Смыслом и ориентиром эволюции личности могут быть названы идеи Богочеловека и Богочеловечества. И наоборот, идеи Богочеловека и Богочеловечества обретают смысл лишь в результате свободной эволюции личности.

Однако здесь было бы уместно рассмотреть возможные возражения против такого ее понимания. Представим на этот раз диалог персоналиста, выражающего авторскую позицию, с марксистом.

 

Богочеловек и Богочеловечество в их отношении к человеку и человечеству:
диалог персоналиста и марксиста

МАРКСИСТ: И все-таки, не кажется ли Вам, что идея Богочеловечества есть превращенная и мистифицированная идея коммунизма? Такой сторонник этой идеи, как Бердяев, в молодые годы и сам был марксистом.

ПЕРСОНАЛИСТ: А сам коммунизм не выступает ли материалистической трансформацией идеи Царства Божьего на земле? Только Вы удаляете из него идеи Бога и бессмертия личности, что и приводит к саморазрушению Вашей утопии.

МАРКСИСТ: Но где у Вас гарантия, что идея Богочеловечества не приведет к таким последствиям?

ПЕРСОНАЛИСТ: Гарантия этого и заключается в при­нятии идеи Бога и бессмертия личностного начала, более того — в конструктивном соединении идеи Бога и человека. Практика коммунизма показала — без идеи Бога не может нарастать одухотворение и одушевление человека. А без одухотворения и одушевления человека все проекты социального переустройства приводят к тоталитарной деспотии и уничтожению свободы миллионов ради их «счастья». Заметьте, я не говорю об экономическом и социальном переустройстве общества — они должны идти естественным путем. Речь идет о духовной и душевной метаморфозе человека — нарастание в его бытии Истины, Добра, Красоты. Поэтому явление личности Богочеловека первично по отношению к явлению Богочеловечества. В противном случае идея Богочеловечества может принять все черты коммунистической или фашистской утопии. Именно личностное начало в идее Богочеловечества порождает соборность, а не наоборот.

МАРКСИСТ: Вы говорите о каких-то абстрактных и внеисторических Истине, Добре и Красоте как основаниях идеи Богочеловечества в отличие от идеи коммунизма. Практика нашей жизни не подтверждает их существования. С другой стороны, Ваш Богочеловек мало чем отличается от гармонически развитой личности коммунизма, свободно живущей в обществе свободных. Таким образом, если убрать деформации идеи и практики коммунизма, отказаться от утопической задачи экономического и социального регулирования, не станет ли идея коммунизма более реальной и значимой для людей, чем идея мифического Богочеловечества? Зачем усложнять простые вещи?

ПЕРСОНАЛИСТ: Во-первых, именно учение о конкретно-историческом и классовом характере Истины, Добра и Красоты, а также принципов морали привело к весьма деструктивным последствиям. Реальность же надисторических Истины, Добра и Красоты в истории доказывает факт общения разных культурных эпох и регионов. Если бы не было абсолютных и универсальных Истины, Добра и Красоты, культура не могла бы иметь глубинной преемственности, что противоречит реальности. Конечно, существует относительное добро, относительная истина, красота и т. д., но они не соединяют, а разъединяют людей, их относительность противостоит одухотворению и персонализации человека.

Во-вторых, Богочеловек отличается от «гармонически развитой личности коммунизма» тем, что образ его имеет более конкретный характер. Постараюсь пояснить это. Во всех известных культурах, которые пережили хотя бы столетие, существует идея Бога, которая в наиболее мощной форме объединяет идею личности и идею совершенства. Идея Бога — это сконцентрированное в личности универсальное совершенство мира. Отсюда ее сильнейшее очищающее воздействие на человека. Соединение идеи Бога с идеей человека с необходимостью раздвигает и возвышает перспективы человеческого рода. Поэтому идея Богочеловека для человечества эпохи мировых религий экзистенциально значит куда больше, чем «гармонически развитая личность коммунизма», а идея коммунизма не способна заменить идею Богочеловечества.

МАРКСИСТ: Не кажется ли Вам, что современное человечество стало достаточно атеистическим, чтобы всерьез принимать Ваши термины как значимые для него?

ПЕРСОНАЛИСТ: Вы правы, но лишь отчасти. Обращу Ваше внимание на два существенных обстоятельства:

1. Идея Богочеловека обладает значимостью и для тех людей, которые принимают Бога в качестве символа развития мира. Она дает им морально-символическое выражение перспектив духовного развития человека и человечества.

2. С другой стороны, опять хотелось бы сакцентировать Ваше внимание на том, что атеизм сам выступает религией, но по отношению к христианству или к другим религиям он является более примитивной религией, неоязычеством. Эта религия вместо личности и сверхличности Бога ставит в основу мирового процесса некую Абсолютную Необходимость (Неотвратимость, Неизбежность) — как безличную судьбу мира, что соответствует древнейшим воззрениям человека. При этом науке отводится та же роль, которая ранее отводилась первобытной магии, — роль заклинателя мировой необходимости. Понятно, что в таком случае человеческая свобода как свобода духовного и душевного начала отрицается. Она всецело подчиняется необходимости, выступая способом приспособления и подчинения ей. Идеи Богочеловека и Богочеловечества могут дать атеизму как неоязычеству возможность пройти эволюцию от бытия необходимости к бытию свободы.

Выводы и перспективы.

Богочеловек как образ, символ и категория
духовной и душевной эволюции человека

1. Трагическое противоречие человека и Бога может иметь конструктивное и деструктивное разрешение. Результатом конструктивного разрешения выступает идея Богочеловека.

2. Богочеловек может быть понят как единство гениальности, святости и героизма, а также как андрогинное единство женского и мужского начал. Таким образом, категория Богочеловека имеет прежде всего этическую наполненность. Поднимая вопрос о Богочеловеке, метаантропология становится метаэтикой.

3. Мы можем понимать в качестве Боголюдей основателей мировых религий, соединивших гениальность, святость и героизм.

4. Отсюда понятно, что Богочеловек может быть образом, символом и категорией духовной и душевной эволюции человека. Это категория, в которой выражена возможность разрешения всех трагических противоречий человеческого бытия. Возможность достижения бытия Богочеловека — это возможность духовной и душевной эволюции человека и человечества, понятой как эволюция личности.

5. Эволюцию личности человека можно определить как поступательное развитие человеческих качеств и возможностей по направлению к тому бытию, которое мы назвали богочеловеческим. Идея Богочеловека может выступать критерием эволюции личности человека, избавляющим ее от односторонности и бесчеловечности.

Прояснив значимость идеи Богочеловека и Богочеловечества для современной культуры, мы вновь приходим к вопросу: Как личность может соединить в себе черты Гения, Святого и Героя? Бесконечная сложность такого соединения приводит только к одному ответу: между Человеком и Богочеловеком должны быть промежуточные этапы и пути, выражающие новое качество личностного бытия человека.

Какие это этапы и пути? Ответу на этот вопрос посвящена следующая глава.

 ЛИТЕРАТУРА

·          Бердяев Н. Философия свободного духа. — М., 1994.

·          Бердяев Н. Дух и реальность. Основы богочеловеческой духовности // Философия свободного духа. — М., 1994.

·          Бердяев Н. Самопознание. — М., 1991.

·          Соловьев Вл. Чтения о Богочеловечестве // Сочинения: В 2 т. — М., 1989. — Т. 2.

·          Тоффлер О. Особистість майбутнього // Генеза. — 1996. — № 1.

·          Фрейд З. Будущее одной иллюзии // Сумерки богов. — М., 1989.

·          Фромм Э. Может ли человек преобладать // Э. Фромм. Ради любви к жизни. — М., 2000.

·          Фромм Э. Ради любви к жизни // Там же.

·          Честертон Г. К. Вечный человек. — М., 1991.

·          Тейяр де Шарден. Феномен человека. — М., 1987.

·          Ясперс К. Смысл и назначение истории. — М., 1991.

 Сверхчеловек и Метачеловек
как пути к Богочеловеку. Противоречие между ними

1. СВЕРХЧЕЛОВЕК: ЕДИНСТВО ГЕНИЯ И ГЕРОЯ.

2. ПУТЬ МЕТАЧЕЛОВЕКА: СОЕДИНЕНИЕ ГЕНИАЛЬНОСТИ И СВЯТОСТИ.

3. ЭВОЛЮЦИЯ ЛИЧНОСТИ КАК РАЗРЕШЕНИЕ ПРОТИВОРЕЧИЯ СВЕРХЧЕЛОВЕЧЕСКОГО И МЕТАЧЕЛОВЕЧЕСКОГО.

Предварительное замечание

В предыдущей главе мы увидели, что соединение Гения, Святого, Героя требует промежуточных эволюционных ступеней. Попытаемся предположить возможность соединения качеств триады Гений—Святой—Герой по два. Получим три возможности:

1) гениальность, соединенная с героизмом;

2) гениальность, соединенная со святостью;

3) героизм, соединенный со святостью.

Очевидно, что наиболее проявленным в истории человеческого воображения и поступков является путь, соединяющий героизм и святость. Вспомним Героя любой мифологии, который сражается с Чудовищами Хаоса, — Гильгамеша, Геракла, Тесея. Вспомним образы христианской мифологии — Георгия Победоносца и архангела Михаила. С другой стороны, все личности, оставившие героический след в истории как вожди народов, в той или иной степени пытались окружить себя ореолом святости или хотя бы сакральности. Тут весьма показателен Александр Македонский, объявивший себя сыном Зевса и сам поверивший в это. Такая вера придала ему нечеловеческую жестокость по отношению ко всем, противящимся его воле. На памяти XX века освящение образов таких вождей, как Сталин и Гитлер...

Так идея соединения героизма и святости, столь плодотворная в мифологии, переходя в реальность поступка, приобретает разрушительные черты.

Абсолютное соединение героизма и святости характерно для языческих культур. В христианстве абсолютность этого соединения утрачивается. Пути героизма и святости расходятся, святость обретает собственную стихию. Христианские святые не обязательно герои — часто они приобретают святость вопреки героическому — властвуя над плотью, они не развивают ее, а усмиряют и преодолевают.

Героизм как таковой не становится в христианской культуре основанием для святости. Напротив, святость рассматривается как высший героизм. Неоязыческие тоталитарные режимы XX века могли возникнуть только как отрицание христианства.

Но историческое христианство с его культом святости пыталось соединить устранение от жизни со стихией героизма и воли к власти, с активным освящением стихии героизма. Наиболее ярко это проявилось в католицизме. Здесь идея монашества дополняется практикой создания монашеско-рыцарских орденов, создаваемых изначально для ведения крестовых походов. Но эта практика часто приводила к победе либо героизма, либо святости.

Очевидна невозможность соединить святость и героизм без идеи творчества и гениальности. Только творчество и гениальность как его высшее проявление реально переводят волю к власти и волю к состраданию в некое более высокое качество — вдохновение. Святость без идеи творчества есть отчуждающее преклонение перед Божеством, героизм вне гениальности — материальное самовозвеличивание, также приводящее к отчуждению и одиночеству.

Однако гениальность сама по себе еще не соединяет героизм и святость. И в той мере, в которой она не может сразу и мгновенно соединиться со святостью и героизмом, актуальными становятся два первых пути к Богочеловеку — путь соединения гениальности и героизма, а также — гениальности и святости.

Назовем первый путем Сверхчеловека, а второй — путем Метачеловека. Что они означают и каково отличие между ними?

 

1. СВЕРХЧЕЛОВЕК: ЕДИНСТВО ГЕНИЯ И ГЕРОЯ

 

Путь Сверхчеловека: возможность демонического

Идея Сверхчеловека в философии впервые была высказана Фридрихом Ницше. Для него Сверхчеловек выступает следующим эволюционным звеном вида «гомо сапиенс». В этом смысле ценность человека для Ницше — промежуточная. «Человек — это канат, натянутый между животным и сверхчеловеком, — говорит Ницше, — канат над пропастью.

Опасно прохождение, опасно остаться в пути, опасен взор, обращенный назад, опасны страх и остановка.

В человеке важно то, что он мост, а не цель: в человеке можно любить только то, что он переход и уничтожение»[14].

Идея Сверхчеловека у Ницше явилась закономерным следствием теорий эволюции конца XIX века, в том числе и теории Дарвина. Если человек произошел от неких звероподобных предков, то необходимо допустить, что его нынешнее состояние может быть представлено как основание для более высокого. Сверхчеловек станет по отношению к современному человеку тем, чем для последнего является обезьяна.

Переполненный желанием превзойти человека и человеческое, Ницше пишет:

«Что такое обезьяна в отношении человека? Посмешище или мучительный позор. И тем же самым должен быть человек для сверхчеловека: посмешищем или мучительным позором.

Вы совершили путь от червя к человеку, но многое в вас еще осталось от червя. Некогда были вы обезьяною, и даже теперь еще человек больше обезьяна, чем иная из обезьян»[15].

При этом Ницше говорит прежде всего об эволюции воли к власти, принимающей в конце концов формы биологического и социального доминирования. Именно эти черты Сверхчеловека Ницше пытаются воплотить в своем бытии вожди тоталитарных государств XX века. Такое понимание и «бытие» Сверхчеловека приводит к бесчеловечности, в которой утрачивается и всякое «сверх».

Ницше отбрасывает идею Бога, заменяя ее идеей Сверхчеловека. Поэтому воля к власти, наполняющая этого Сверхчеловека, приводит его к неспособности очистить волю к власти и направить внутрь себя. Отрицание Бога ведет к отрицанию смысла дальнейшего эволюционирования Сверхчеловека. Сверхчеловек замыкается в себе — в своей смертной телесности и во власти над смертной телесностью.

Но в своем личностном бытии Ницше противостоит такому Сверхчеловеку. В его экзистенции соединяются реально существующая гениальность и жажда героизма.

Поэтому если мы захотим найти конструктивный смысл Сверхчеловека, то, вероятно, его можно было бы определить как личность, соединившую гениальность и героизм.

Конструктивный смысл Сверхчеловека:
единство гениальности и героизма

Внешняя воля к власти, замкнувшись на себе, приходит к тупику и разрушению. Поэтому воля к власти над собой, развивающаяся во вдохновение самосотворения как гениальность, должна быть ведущей в образе Сверхчеловека. Это прекрасно выразил Иван Ефремов:

«Люди обычные повинуются тысячелетним законам, выросшим из здорового опыта поколений. Они связаны необходимостью жизни, верой и службой богам и власти. Великий человек ставит себя превыше всего общечеловеческого, разрушая устои бытия, и совершает вечную ошибку, сводящую на нет его деяния и низвергающую в бездну Тьмы. Богоравные люди только тогда приносят счастье, когда они не имеют власти: философы, врачи, поэты или художники»[16].

В идее Сверхчеловека концентрируется то могущество по отношению к природе и миру, которым не обладает сегодняшний человек. Это подъем на новую высоту общения с миром и преодоления противоречий мира. Поэтому П. Д. Успенский абсолютно прав, когда говорит о глубочайшей древности идеи Сверхчеловека. «Народная мудрость всех веков и племен понимала, что человек, каков он есть, не способен сам устроить свою жизнь; народная мудрость никогда не считала человека достижением, венчающим творение. Она правильно оценивала место человека, принимала и допускала ту мысль, что могут и должны быть существа, которые, хотя они тоже являются людьми, все же стоят гораздо выше обыкновенного человека, сильнее его, сложнее, «чудеснее» »[17].

Культура Европы Нового и Новейшего Времени, сделав своим ведущим началом эмпирическую науку, отчуждается от идеи Сверхчеловека. Живая мощь сверхчеловеческого начала, которая лучится из всех мифологий, не может проникнуть в мир, отгородившийся от действительности стеной вульгарного рационализма. «Лишь тупая и стерилизованная мысль последних столетий европейской культуры, — говорит Успенский, — утратила соприкосновение с идеей сверхчеловека и поставила своей целью человека, каков он есть, каким он всегда был и всегда будет. За этот сравнительно короткий период европейская мысль так основательно забыла идею сверхчеловека, что когда Ницше бросил ее Западу, она показалась новой, оригинальной и неожиданной. В действительности же она существовала с самого начала известного нам человеческого мышления»[18].

Вместе с тем Успенский показывает, что идея Сверхчеловека постоянно всплывает в любом времени. Она спит в коллективном бессознательном, готовая пробудиться и овладеть умами. «Что такое «наполеоновская легенда» и все сходные с ней легенды, как не попытка создать новый миф о сверхчеловеке? Массы по-своему еще живут с идеей сверхчеловека; их не удовлетворяет человек каков он есть; и литература, предназначенная для масс, неизбежно преподносит им сверхчеловека»[19].

Но внешнего могущества недостаточно для обретения конструктивного смысла Сверхчеловека. Такое могущество приводит к нарушению гармонии человека со средой и к трагическому финалу, который завершается счастливым концом лишь в романах и фильмах. Необходимо внутреннее могущество, могущество собственного духа, переход воли во вдохновение. Именно это порождает Сверхчеловека в конструктивном смысле этого слова. Но такой переход бесконечно сложен. Во вдохновении часто утрачивается героизм и внешнее могущество. С другой стороны, и стихия вдохновения поглощается волей к власти над внешним миром. Лишенные святости, гениальность и героизм с трудом соединяются вместе.

Именно поэтому путь Сверхчеловека как путь соединения гениальности и героизма должен быть уравновешен другим путем.

2. ПУТЬ МЕТАЧЕЛОВЕКА:
СОЕДИНЕНИЕ ГЕНИАЛЬНОСТИ И СВЯТОСТИ

Метачеловек: мужское или женское начало?

Под Метачеловеком можно понимать то запредельное состояние человеческого, в котором соединяется гениальность и святость. Это соединение означает одушевление гениальности, входящей в стихию нравственного, и одухотворение святости, перестающей быть лишь пассивным подчинением извне заданным нравственным заповедям.

Гениальность становится более плодотворной. Возрастает терпимость по отношению к идеям предшественников и современников, проявляется желание концентрироваться на моменте сходства, а не различия. Критика идей заменяется их развитием; отрицание возвышается до синтезирования.

В святость же входит идея творчества, поднимая ее от жалости к мировому несовершенству до любви к совершенствующемуся. Любовь-преклонение перед Абсолютом доводится до любви-самосотворения, которая возвышает к Абсолюту.

Исходя из всего сказанного в предыдущих параграфах, можно предположить, что Метачеловек есть результат эволюционирования женского начала; метачеловеческое поэтому с необходимостью соединяется со сверхчеловеческим как мужским. Это единство и составит богочеловеческое.

Однако тут необходимо сделать несколько принципиальных замечаний.

 

 

 

Проблема слияния метачеловеческого
и сверхчеловеческого

Мужское начало должно развивать в себе и сверхчеловеческое, и метачеловеческое. То же самое касается и женского начала. Лишь в этом случае их соединение будет соединением не необходимости, а свободы. Именно такое соединение мы можем назвать андрогинным — действительной любовью-целостностью, побеждающей скуку обыденности и тоску предельного бытия.

И все же мы можем говорить об устремленности к метачеловеческому от сверхчеловеческого и наоборот. Вероятно, в разных личностях первичным будет либо сверхчеловеческое, либо метачеловеческое. При этом сверхчеловеческое и метачеловеческое не обязательно совпадают с физиологическим полом — именно потому, что в конце концов они должны соединиться в одной личности независимо от ее пола.

3. ЭВОЛЮЦИЯ ЛИЧНОСТИ КАК РАЗРЕШЕНИЕ ПРОТИВОРЕЧИЯ СВЕРХЧЕЛОВЕЧЕСКОГО
И МЕТАЧЕЛОВЕЧЕСКОГО

Эволюция личности
как проблема нашего времени

В наше время становится особенно очевидным несовершенство человека и его беспомощность по отношению к им же самим созданным силам. Нарастает и множится экологический кризис. Появляются и эволюционируют специфические болезни цивилизации XX века, например СПИД. Вместе с тем мы становимся свидетелями духовного кризиса современного человека, заключающегося в том, что технический и моральный прогресс противоречат друг другу. Слова П. Д. Успенского удивительно точно выражают ситуацию:

«Человек — по преимуществу переходная форма, постоянная только в своих противоречиях и непостоянстве, движущаяся, становящаяся, изменяющаяся на наших глазах. Даже без какого-то особого исследования ясно, что человек — совершенно не определившееся существо, сегодня иное, чем вчера, завтра иное, чем сегодня. В человеке борется столько противоположных начал, что их совместное гармоническое существование, гармоническое сочетание совершенно невозможно. Этим объясняется, почему невозможен «положительный» тип человека»[20].

Необходимость духовной эволюции все более открывается мыслителям XX века как необходимость выживания вида «гомо сапиенс». Способ мышления Нового Времени, представляющий человека абсолютно законченным существом, которое нужно «просветить» о своей природе, отходит в прошлое. Успенский так характеризует его:

«...Обычное мышление склонно считать человека более законченным типом, чем он является в действительности. Такой же наивный взгляд на человека лежит в основе современных социальных наук и теорий. Все эти теории имеют в виду только человека и его будущее. Они хотят или стремятся предвидеть будущее человека и рекомендуют лучшее, с их точки зрения, чтобы организовать жизнь человека, дать человеку счастье, освободить от ненужных страданий, от несправедливости и т. д. Но люди не видят, что попытки насильственного применения таких теорий к жизни приводят в результате только к увеличению страданий и несправедливости»[21]. Однако эволюция личности как духовная и душевная эволюция человека не есть процесс, подобный росту дерева, совершающийся сам собой, без осознания и усилий. «У человека такая эволюция может быть только сознательной, — пишет Успенский. — Бессознательно у него происходит только вырождение»[22].

Идея духовного и душевного эволюционирования человека, символически выраженная нами в образах Богочеловека, Сверхчеловека и Метачеловека, не может стать некой социальной утопией. Духовное и душевное эволюционирование и выбор пути эволюционирования — дело свободной персоны. Мы можем лишь констатировать неизбежность такой эволюции и описать возможные противоречия на ее пути.

Одним из фундаментальных противоречий эволюции личности является противоречие сверхчеловеческого и метачеловеческого.

Противоречие сверхчеловеческого
и метачеловеческого
как основное противоречие нашего времени

Сверхчеловеческое — даже в его конструктивном смысле — весьма сильно дискредитировало себя в XX веке. Ведь именно вожди тоталитарных общностей XX века пытались соединить в своем бытии «гениальность» и «героизм», выделяя себя в особый тип человека. С другой стороны, именно идея метачеловеческого как соединения гениальности и святости в нашем столетии весьма плодотворно проявила себя в целом ряде мыслителей и государственных деятелей Запада и Востока. Это путь ненасилия, свободы личности и всеединства Николая Бердяева, Шри Ауробиндо, Индиры Ганди, Мартина Лютера Кинга.

Однако мы все же должны говорить о синтезировании сверхчеловеческого и метачеловеческого начал, потому что именно соединение этих начал может означать действительное преображение человеческой природы. Только разрешение противоречия сверхчеловеческого и метачеловеческого, а не бегство от него, может выводить человечество к той эволюции личности, триумфу самосотворения, которая способна преодолевать глобальные проблемы человечества на пороге III тысячелетия. Эти проблемы можно преодолеть лишь с позиций принципиально более высокой духовности и душевности. Именно поэтому противоречие сверхчеловеческого и метачеловеческого может быть названо основным противоречием нашего времени.

Бегство от противоречия сверхчеловеческого и метачеловеческого — это бегство от эволюции и свободы человека. Более того, это бегство от самой жизни. Это бегство от жизни, понятой как нечто биологическое, и бегство от подлинно человеческой жизни — духовной и душевной, жизни личности.

Выводы и перспективы.

Эволюция личности:
разрушение пределов мужского и женского

1. К богочеловеческому бытию ведут пути Метачеловека и Сверхчеловека. Именно разрешение противоречия между ними и порождает богочеловеческое.

2. Под сверхчеловеческим можно понимать соединение гениальности и героизма, под метачеловеческим — соединение гениальности и святости. В своем единстве эти начала и порождают соединение гениальности, святости и героизма, которое может быть понято лишь как единство мужского и женского начал и выход за их пределы.

3. Все это позволяет нам углубить понятие духовной и душевной эволюции как эволюции личности. Духовная эволюция человека и его душевная эволюция во многом соответствуют тому, что мы назвали сверхчеловеческим и метачеловеческим. Если духовность трактовать как доминирующий принцип мужского, а душевность — как доминирующий принцип женского, то сверхчеловеческое и метачеловеческое могут быть поняты как пути развития мужского и женского. И вместе с тем они должны соединяться в каждой личности.

4. Единство сверхчеловеческого и метачеловеческого в эволюции каждой личности предполагает и телесное преображение человека, ибо более целостное содержание требует новой формы.

5. Итак, духовная и душевная эволюция как эволюция личности в своей перспективе есть объединение сверхчеловеческого и метачеловеческого начал в личности Богочеловека, что приводит к глубинному изменению бытия мужчины и женщины. Это освобождение мужского и женского от замкнутости в своих пределах. Их взаимоотношения становятся взаимоотношениями не необходимости и зависимости, а свободы. В этом — истинное разрешение трагического противоречия мужского и женского, глубинное преодоление одиночества и сиротства человека в Бытии.

Понятая таким образом, духовная и душевная эволюция наполняет смыслом бессмертие личности и поднимает любовь мужчины и женщины над стихией обыденности и времени.

ЛИТЕРАТУРА

·          Бердяев Н. Судьба человека в современном мире. К пониманию нашей эпохи // Философия свободного духа. — М., 1994.

·          Гончаренко Н. Гений в искусстве и науке. — М., 1991

·          Киселев В. Мартин Лютер Кинг: путь ненасилия // Филос. и социол. мысль. — 1995.  — № 3-4.

·          Ницше Ф. Так говорил Заратустра. — М., 1990.

·          Успенский П. Новая модель Вселенной. — Спб., 1993.

·          Фролов И. Г. Перспективы человека. — М., 1983.

·          Фромм Э. Ситуация человека — ключ к гуманистическому психоанализу // Проблема человека в западной философии. — М., 1988.

·          Хамитов Н. Сверхчеловек и Бог // Филос. и социол. мысль. — 1995. — № 3-4.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Проблема смысла жизни

Проблема смысла жизни решается каждым самостоятельно. Здесь не может быть готовых рецептов и предписаний. Самые мудрые назидания умолкают перед пониманием того, что каждый человек — особая Вселенная, достойная свободы и собственной жизни.

Однако проделанный нами поиск пределов человеческого все же позволяет сказать нечто общезначимое о проблеме смысла жизни.

Смысл жизни — в нарастании полноты жизни, которая не ущемляет полноту жизни других людей. Такое нарастание полноты жизни, вероятно, возможно только через осуществление эволюции личности от обыденности к предельному и запредельному бытию — вдохновению самосотворения и обретению своей неповторимой личностной гармонии.

И тогда жизнь человека перестанет восприниматься случайностью, возникшей между безднами рождения и смерти. Она перестанет восприниматься тенью, идущей сквозь ветер времени и растворяющейся в сумерках смерти. Она перестанет быть вспышкой суетных и приходящих желаний над бездной чуждой и равнодушной Вечности.

Человеческая жизнь сама станет Вечностью и наполнит окружающее Вечное смыслом и новизной.

 

ОДИНОЧЕСТВО ВЕЛИКОГО ХОЛОСТЯКА:
НИЦШЕ И ЗАРАТУСТРА

 

(Глава из книги «ОДИНОЧЕСТВО ЖЕНСКОЕ И МУЖСКОЕ»)

 

 

Когда Заратустре исполнилось тридцать лет, покинул он свою родину и озеро своей родины и пошел в горы. Здесь наслаждался он своим духом и своим одиночеством и в течение десяти лет не утомлялся счастьем своим.

Фридрих Ницше, «Так говорил Заратустра»

 

1

 

Великий холостяк — это человек, ставший одиноким ради великой цели. Он выбирает служение этой цели и предпочитает его суетному общению с женщиной и женщинами. Непосредственное общение с женщинами он заменяет постижением абсолютной женственности, недостижимой в телесности нашего мира.

2

 

Уместно сравнить Канта и Ницше в бытии великого холостяка и в переживании кризиса этого бытия. Но одиночество Ницше принципиально отличается от одиночества Канта. Кант упивается своим холостым бытием, он погружен в него, не испытывая необходимости в соборности и Музе. Божественная мудрость — вот та единственная женственность, которой он полнокровно обладает и которая заменяет ему бытие с женщиной. Кант наполнен одиночеством-наслаждени­ем, Ницше мучительно тяготится одиночеством.

Ницше недостаточно обладания мудростью. Такое обладание перестает быть для него ценностью. Он жаждет присвоения бытия, лежащего за пределами знания и веры. Это бытие, находящееся для прежних поколений европейских философов в Божественном Бытии, Ницше пытается найти в самом человеке. Он пытается найти его в общности однодумцев и разочаровывается в такой общности.

Ницше отталкивает обыденность человека. И тогда он поворачивает вспять эволюцию человека. Он смотрит вверх. Так рождается Сверхчеловек.

Его рождение знаменует новую эпоху одиночества Ницше — одиночество вдвоем с призраком Сверхчеловека. Для того, чтобы спастись от ужаса этого одиночества, необходим посредник, третье лицо между Ницше и Великим Неизвестным. Таким лицом становится Заратустра.

3

 

Ницше передает Заратустре свое одиночество и свое презрение к женщине и человечеству. Заратустра становится тенью одиночества Ницше.

Он становится символом одиночества Ницше и его мифом.

Но одиночество пророка Заратустры передается Ницше и усиливает его одиночество. После этого метафизический образ женского все больше меркнет в его глазах. И вместе с этим тускнеют глаза Ницше. Его ожидает бездна.

Заратустра есть образ, отнимающий у Ницше способность любить.

Любить что-либо, кроме одиночества...

4

 

Заратустра близок Ницше, он выражает Ницше, но он не одно и то же с Ницше. В нем одиночество Ницше очищается до максимальной красоты и трагичности. Это эстетизированное и озвученное одиночество Ницше. Заратустра — это идеальный великий холостяк, лишенный драматизма обыденного, замутняющего чистоту идеи Сверхчеловека одиночества Ницше.

И вместе с тем одиночество Заратустры не есть одиночество Сверхчеловека. Ибо сам Заратустра отнюдь не Сверхчеловек. Замкнутый в своем одиночестве, Ницше отчуждается не только от человечества, но и от последующей эволюционной ступени человека, ибо такая эволюционная ступень может быть только андрогинной, соединяя мужское и женское в новом единстве.

5

 

Сверхчеловек для Ницше подобен Богу-отцу. В его образе сливаются бесчисленные пантеоны языческих богов и образ Единого Бога. Сверхчеловек раздувается до удивительной абстрактности бытия, принимая в себя их власть и волю.

Заратустра для Ницше подобен Христу. Он есть распятый непониманием людей Пред-Сверхчеловек, выходец из иного мира, лежащего вне и по ту сторону пространства и времени земной истории.

Но такая подобность слишком слаба, чтобы побороть бесконечное одиночество, рожденное отсутствием Бога, находящегося над пределами эволюции «гомо сапиенс». Необоримое и властное это одиночество увлекает Ницше в бездну.

И в этой бездне Сверхчеловек обращается в дьявола, а Заратустра — в Антихриста...

6

 

Ницше гораздо глубже Канта заглянул в Бездну. Он экзистенциально наполнил доказательство кантовской антиномии о бытии Бога.

Из двух дорог кантовской антиномии о бытии Бога он выбрал ведущую в бездну одиночества.

И прошел ее до конца.

7

 

Ницше владеет стихией одиночества и наслаждается ею до тех пор, пока она не становится бездной. Это происходит с потерей образа женственности. Теряя образ женственности, Ницше выхолащивает творческое начало и становится абсолютным холостяком. Бытие абсолютного холостяка приводит его к творческому безумию и эстетическому затишью. Это не позволяет Ницше понять, что единственным выходом из сверхчеловеческого одиночества есть Богочеловек.

Противовесом одиночеству Ницше есть одиночество Владимира Соловьева. Его жизнь также протекает вдали от женщин, но с идеей и образом Вечной Женственности. Вечная Женственность выступает для Владимира Соловьева ипостасью андрогинного Божества: соединение с ней приводит к преодолению одиночества. Трагический аристократизм одинокого переходит в видение Богочеловечества.

8

 

Образ Заратустры удивительно переплавляется в образ капитана Ларсена — главного героя романа Джека Лондона «Морской волк». Ларсен соединяет черты пророка ницшеанского Сверхчеловека с реальными его чертами — артистической жестокостью, насмешкой над бессмертием и Богом и безумной волей к подавлению и властвованию.

Но он платит за такое соединение нечеловеческим одиночеством; его воля к власти замыкается в пределах его корабля и, наконец, только тела, ставших тюрьмой его духа...